Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Ничего никому больше не сказав о лошадях, Гарри залезает в карету вслед за Полумной, и карета трогается с места.

Зря, конечно, повторюсь. Не просто так же в команде Гарри присутствует прочитавшая и заучившая «Историю Хогвартса» Гермиона — вместе с Полумной. Объяви Гарри громко о своих лошадиных «галлюцинациях», им бы удалось парня успокоить. Полумна фестралов видит — Гермиона наверняка о них читала. Одна без другой никак не в силах повлиять на нервы Гарри — Полумне он не слишком доверяет, а Гермиона сама по себе склонна позволять своему рацио отметать подальше от сознания все, что нельзя увидеть или потрогать. Потому и не слышно от нее ничего из серии: «Я тут читала о фестралах и подумала, что ты теперь можешь их увидеть, Гарри. Не пугайся». Она просто забыла про эту деталь. А жаль. Дамблдор на девушек очень рассчитывал.

— Видели эту Граббли-Дерг? — интересуется Джинни, когда кареты начинают ехать. — Что она опять здесь делает? Хагрид не мог уйти, правда?

Тут Полумна внезапно разворачивается во всю ширь своей уникальной способности говорить очень неудобную правду, не особо заботясь о чувствах других:

— Я была бы очень рада, если бы он ушел. Он не очень хороший преподаватель, верно?

— Он хороший преподаватель! — агрессивно обрубают Гарри, Рон и Джинни.

Гарри угрожающе косится на Гермиону — она кашляет и быстро произносит: «Эм… да… он очень хороший», — не добавив, впрочем, это заветное слово «преподаватель». Вот команда-то у Директора понабралась!

— Ну, мы в Когтевране думаем, что он что-то вроде шутки, — невозмутимо отвечает Полумна.

— Тогда у вас идиотское чувство юмора, — выплевывает Рон.

Полумна ничего не отвечает, некоторое время продолжая оглядывать парня так, как обычно смотрят не слишком интересную телепередачу.

Ох уж эти плюющие на мнение социума здоровые и крепкие личности-в-себе — ничто их не трогает, кроме свободы говорить то, что хочется и когда хочется, действовать так, как чувствуют, а не как принято. И ох уж эти эмпаты, прекрасно понимающие, что это может доставить дискомфорт другим и, в целом, не принимающие близко к сердцу агрессивный защитный рефлекс…

Я тут заметила кое-что, что жутко меня повеселило: Полумна, введенная в Игру так схоже с тем, как туда же вводился Люпин, является обладателем клички «Полоумная» — «Loony». Кличка Люпина (я прямо вижу, как он абсолютно так же, как и Полумна, реагирует на оскорбления в свой адрес в школьные годы — никак) — «Лунатик». «Moony» то есть. По-моему, тут все очевидно.

Отмечу мимоходом: как и Гермиона, Невилл многозначительно молчит.

Отчаянно скрипя и кренясь, кареты подъезжают к каменным ступеням замка. Гарри выбирается первым, отчаянно вглядываясь в темноту, тщетно ища глазами огоньки в избушке Хагрида. Затем разочарованно поворачивает голову, чтобы еще раз увидеть никуда не исчезнувших фестралов.

— Ты идешь или как? — поторапливает друга Рон.

Гарри встряхивается, отводя взгляд от фестралов, и спешит за всеми. Старательно игнорируя преследующие его перешептывания, парень прощается с Полумной и вместе с друзьями усаживается за гриффиндорский стол, повернув голову к преподавательскому в поисках Хагрида.

— Его нет, — комментирует наблюдательный Гарри.

— Он не мог уйти, — в волнении отвечает Рон.

— Конечно, не мог, — резко бросает Гарри.

— Ты не думаешь, что он… ранен или что-то, правда? — тревожно спрашивает Гермиона.

— Нет, — обрубает Гарри.

— Тогда где он? — с усилием интересуется Рон.

Их с Гермионой мысли идут в том же направлении, что и мысли Гарри:

— Может, он еще не вернулся, — говорит парень тихо, чтобы не услышали сидящие рядом Невилл, Лаванда и Парвати. — Ну, знаете, с его миссии… Штука, которую он делал летом для Дамблдора.

— Да… да, похоже, — подтверждает Рон, немного успокоившись.

Однако Гермиона, закусив губу, продолжает внимательно оглядывать преподавательский стол, словно выискивая кого-то. И в конце концов таки находит:

— А это кто? — резко спрашивает девушка, указывая в самую середину стола преподавателей.

Гарри вглядывается туда же.

В темно-пурпурной мантии с серебряными звездами во главе стола в своем золотом кресле-троне восседает Дамблдор, склонивший голову к женщине, чье лицо от ребят оказывается скрыто (постоянно оно скрыто то тенью, то ракурсом — серый кардинал в розовой кофточке), зато в глаза им сразу бросается ужасный розовый бантик, будто мешающий своей обладательнице расти вверх.

Имеет дама и склонность носить всякие оборочки там, где они совершенно ни к чему, и крошечные сумочки, как и бантик, словно позаимствованные из детского гардероба. Все это совершенно не сочетается с ее характером, который я бы никак не назвала мягким, искренним и уж тем более — невинным.

Я заметила, что очень часто страсть ко всему приторно-милому идет рука об руку с весьма безжалостным взглядом на мир. Так, слащавость обычно присутствует там, где не хватает искренней теплоты и настоящего милосердия…

Женщина внезапно поворачивается отпить из кубка, и Гарри видит ее лицо:

— Это эта Амбридж!

Да. Под шубой оказалась не селедка.

Трепещите все — два года назад Фадж отправил в Хогвартс дементоров, теперь же он отправляет в замок подсуетившуюся Амбридж, которая уже успела активно насесть на уши Директору.

Кстати, о чем таком она могла беседовать с несчастным Дамблдором? Возможно, пыталась выспросить что-нибудь об отсутствующем Хагриде (который все лето, я напомню, очень интересовал Министерство). Вероятно, намекала на то, что хочет держать речь перед учениками (а Дамблдор усиленно делал вид, что намеков не понимает). Может быть, оба варианта сразу и что-нибудь еще.

Однако, кроме этого, есть еще один момент: я тут внимательно посмотрела, под какое событие появляется в школе сия особа, и поняла, что Амбридж является замку практически одномоментно с арестом Подмора.

О, я уверена, что разговор Директора и посланницы Фаджа данной темы коснулся. Не то чтобы в этом есть что-то удивительное — просто у обоих остается знатный осадок после первой же беседы. Значение беседы весьма условно — первое непосредственное столкновение противников, позиционная борьба в зачаточном виде, попытка оценить степень опасности друг друга. Амбридж, наверное, думает, что дважды ведет в счете — и на должность преподавателя под носом у Директора была проведена, и Подмора Министерство схватило, пусть Дамблдор, вероятно, и делает вид, что не совсем понимает, о ком она говорит… но мы-то знаем…

— Кто? — переспрашивает Гермиона.

— Она была на моем слушании! — поясняет Гарри. — Она работает на Фаджа!

— Классный кардиган, — фырчит Рон.

— Она работает на Фаджа! — повторяет Гермиона. — И какого черта она тогда делает здесь?

— Не знаю… — Гарри пожимает плечами.

Глаза Гермионы сужаются, и она еще раз сканирует взглядом преподавательский стол.

— Нет, — бормочет она, — нет, конечно, нет…

Да, о да. Ни одного незнакомого лица за преподавательским столом больше нет — следовательно, Амбридж здесь вовсе не для того, чтобы сделать объявление от Министерства и уйти. Она является новым преподавателем Защиты — и Гермиона мгновенно понимает, насколько это плохо, учитывая, что Амбридж работает на Фаджа. Понимает — но пока отказывается верить в то, что ей придется принять факт ее присутствия в школе, как данность.

Занятно, что, судя по тому, как резко Гермиона поинтересовалась у Гарри, что это за женщина сидит рядом с Дамблдором, она, как и Гарри, видимо, невзлюбила Амбридж с первого взгляда. Занятно потому, что я никогда не видела ничего, что свидетельствовало бы о том, что Гермиона с первого взгляда начала плохо воспринимать, например, того же Снейпа. Иррационально плохо, я имею ввиду. Наоборот, она всегда защищала его от обвинений мальчиков.

А против Амбридж девушка конкретно восстанет. Понятно, что это восстание будет подсказано сверху — но что помешает Гермионе в течение года пораскинуть извилинами на досуге и понять, что, раз насчет Снейпа никогда не поступало указаний, значит, все не так просто, как кажется? Но это так, вопрос в сторону.

От дальнейших разговоров на розовую тему Гарри, Рона и Гермиону отвлекает появление профессора Макгонагалл с Распределяющей Шляпой и процессией первокурсников. Зал традиционно замирает, чтобы выслушать новую песню Шляпы. И — вы уж меня простите — сей шедевр песенного искусства я в своем анализе пропустить никак не могу.

Значит, из песни Шляпы нам становится известна, во-первых, история образования Хогвартса и факультетов — некоторые ее крайне интересные детали.

У четверых Основателей было одно очень «сильное желание», которое их «объединяло» (как человек, работающий с текстами, я всегда обращаю пристальное внимание на слова) — «сделать самую лучшую школу в мире». Были Основатели «очень хорошими друзьями» и «никогда не думали, что разделятся». Однако проблемки стали появляться, когда Основатели принялись кумекать, кого, собственно, они станут обучать.

Из всех четверых только Пенелопе Пуффендуй было не важно, кого обучать.

Когда Когтевран сказала, что будет учить только самых умных, Слизерин придумал, что возьмет лишь самых искусных, хитрых и аристократичных, а Гриффиндор решил заниматься только теми, кто готов разрывать медведей зубами, Пенелопа, судя по всему, просто пожала плечами и сообщила: «Я буду учить всех, кто хочет учиться».

Ей были дороги все дети, и в каждого из них она постаралась вложить все, что знала сама, не обращая внимания на то, какими были эти дети. Кажется, единственная из всей четверки, Пенелопа понимала, в чем состоит истинная суть образования.

Я даже пойду дальше и рискну предположить, что без усилий Пенелопы не было бы и самой школы — именно она спасла в тот раз дружбу Основателей и «гармонию» в Хогвартсе.

Впрочем, уверена, что остальные Основатели всю дорогу относились к воспитанникам Пуффендуй высокомернее, чем к другим, ибо считали их недостойными — тем не менее, различия во взглядах «сначала не вызвали много споров», ибо было положено разделить школу на факультеты — вот тут, я думаю, все потихоньку и стало «идти неправильно».

Через несколько лет с момента начала работы школы «пошел разлад». Причем, как верно подмечено Шляпой, оный разлад питался «страхами и ошибками» участников кордебалета. В этом месте Шляпа, конечно, смягчает углы, несколько невнятно говорит о том, что произошло: «Факультеты, что, как столпы, когда-то держали нашу школу, повернулись друг против друга и, разъединенные, стали стремиться к доминированию. В какой-то момент казалось, что школе скоро придет ранний конец — ибо начались дуэли и битвы, и друг пошел на друга. И, наконец, настало раннее утро, когда старый Слизерин ушел — и, хотя соперничество и драки прекратились, мы все упали духом».

Ну, положим, им было, с чего падать. Слизерин ведь ушел не просто так, а потому что допекли — насколько помним, был однажды Салазар влюблен в Розиту Гриффиндор (она же Полная Дама), сестру Годрика. Которая умерла раньше, чем замок был построен, от нападения маглов — что и положило начало ненависти Салазара к ним.

Уверена, прожив несколько лет под одной крышей с детьми, многие из которых были отнюдь не чистокровными волшебниками, Слизерин начал ехать крышей собственной, основательно подвинутой убийством любимой, погружением в Темную магию и разговорами с портретом оной любимой, которому Годрик доверил охрану своих студентов.

Поехавший Слизерин перевел доселе идейные разногласия в виде споров вечерами на кухне Пуффендуй в область реальных баталий, к чему немедленно подключился вспыльчивый Гриффиндор, а за ним — и студенты обоих факультетов. У одной Пенелопы не было сил остановить разгоревшееся среди мужиков пламя, а Кандида, сколь помнится, в то время была сильно отвлечена от происходящего собственной дочерью, которая бесцеремонно стырила ее диадему и подалась в бега.

В один прекрасный день, впрочем, общим собранием было решено указать Слизерину на дверь, чтобы избавить от проблем хотя бы школу, раз уж невозможно то же сделать с жизнями ее Основателей. Салазар гордо удалился, но не забыл оставить в подземельях замка свою маленькую змеиную мстю на долгую добрую память.

Однако оказалось, что корень проблемы был не в Салазаре, а в изначальном разделении школы. Оставшись втроем, Основатели поняли это, но было уже поздно — студенты по инерции продолжали враждовать друг с другом. Разбитое на части былое единство простым Репаро не склеишь. 11 веков не получалось — но вот Директором стал Дамблдор и вдруг решил, что стоит попробовать еще раз.

Ибо после этой, в общем-то, обычной (разве что чуть больше приправленной емкими, сильными эпитетами) части песни Шляпы исполнительница, что называется, идет в разнос: «Вы все знаете правила: я распределяю вас по факультетам, ибо это то, ради чего меня создавали. Но в этом году, — ахтунг! — я пойду дальше, слушайте мою песню: хоть меня и приговорили к разделению вас, я все равно думаю, что это неправильно. Хотя я должна выполнять свою обязанность и делить вас на четверти каждый год, я все еще беспокоюсь, не приведет ли распределение к концу, которого я боюсь. О, узнайте же угрозы, читайте знаки — история дает предупреждение, ибо наш Хогвартс в опасности от внешних, смертельных врагов. И мы должны объединиться в школе — или мы раскрошимся изнутри. Я вам сказала, я вас предупредила… давайте же начнем Церемонию Распределения».

На самом деле, довольно жуткая песня, которую Директор, насколько понимаю, едва ли не надиктовывал Шляпе накануне — уж очень его стиль… впрочем, может, у них образовался творческий союз…

«Хоть меня и приговорили к разделению вас, я все равно думаю, что это неправильно…» — «Знаете, Северус… иногда я думаю, что мы проводим Распределение слишком рано…» — одна и та же опера. На этом моменте полгода назад Директор мог бы смело добавлять: «А иногда и вовсе полагаю, что мы проводим Распределение зря».

Подобные мысли, мне кажется, уже очень давно занимают его сознание, и он пытается найти выход. Основная идея понятна: не существует национальностей, вероисповеданий, рас, ориентации, факультетов — есть лишь свои и чужие. Причем чужие, с точки зрения творческого тандема Директор-Шляпа, находятся вне Хогвартса, в котором есть место абсолютно всем: «…ибо наш Хогвартс в опасности от внешних, смертельных врагов».

Что это за враги такие, думаю, пояснять не надо. Нам всем стоит сплотиться, иначе мы не выстоим. Идея, которая прозвучала еще в июне, на прощальном пиру: «Волан-де-Морт обладает большим умением сеять раздор и вражду. Мы можем бороться с этим, лишь проявляя одинаковые по силе узы дружбы и доверия. Различия в привычках и языках совершенно ничего не значат, если наши цели одинаковы, а наши сердца открыты друг другу».

Удивительно — прошло всего два месяца, а студенты уже забыли о предупреждении Директора, что Реддл очень хорош в провоцировании вражды…

И Директор знает, что они забыли, ибо таковы любые студенты, потому повторяет еще раз: сплотитесь, иначе мы разрушимся изнутри; нам необходимо бороться с этим. Вы… помните Седрика?

Вся жуть песни Шляпы еще и в этом маленьком-маленьком замечании: враги — внешние; необходимо сплотиться и бороться с ними сообща, когда они придут.

Я не думаю, что Директор намекает на Министерских, которые уже тут как тут в лице Амбридж (впрочем, это неплохой тренажер, срок которому — всего лишь годик). Нет, Дамблдор говорит все о том же Реддле.

И Реддл придет. Он переступит порог замка 1 сентября 1997 года. Дамблдор знает об этом еще до 31 августа 1995 — он знает, что Реддл придет.

Понимает ли Директор, что просит учеников о невозможном — чтобы объединились все студенты всех факультетов? Думаю, да.

Но, ради всего святого, кто во всем белом свете станет прислушиваться к Шляпе? Однако один-два человека — это уже победа. Собственно, преимущественно этому одному человеку все и пелось — пока Гарри и Рон обсуждают, как сильно разошлась Шляпа в этом году, Гермиона в волнении, встревоженно (мысль пошла) обращается к так кстати сидящему рядом и молчащему Почти Безголовому Нику:

— Интересно, давала ли Шляпа и раньше предупреждения?

И Ник, консультант по экскурсам в прошлое и домовым эльфам, с готовностью ей отвечает:

— Да, конечно, разумеется, — так поспешая подплыть поближе, что аж проходит сквозь несчастного Невилла. — Шляпа чувствует себя обязанной дать школе должное предупреждение, когда она чувствует -

Чувствует, как же. Слышит и записывает за Дамблдором под диктовку. И если кто-то думает, что Директор не следит сейчас за реакцией Зала в общем и одного своего юного Игрока в частности, я предлагаю ему подумать еще раз.

Однако Нику все же приходится прервать свою консультацию, ибо профессора Макгонагалл в данный момент не интересуют никакие Игры Дамблдора — ее интересует Распределение, поэтому она стоит и прожигает взволнованно шепчущихся после песни Шляпы студентов своим фирменным взглядом.

Студентам (и привидениям) одного такого взгляда оказывается достаточно, чтобы все понять с первого раза, поэтому в Зале вновь восстанавливается идеальная тишина. Бросив напоследок еще один грозный взгляд бродить по Залу к ужасу и трепету учеников, профессор Макгонагалл начинает-таки длинную и утомительную церемонию Распределения, в течение которой студенты не издают никаких лишних звуков.

И есть что-то безусловно правильное в том, что, когда Роуз Зеллер была распределена в Пуффендуй, а профессор Макгонагалл вышла из Зала со Шляпой и табуретом в руках, на ноги поднимается Директор, чтобы приветствовать своих собравшихся студентов:

— Нашим вновь прибывшим — добро пожаловать! Нашим бывалым — с возвращением! Есть время для речей, но не это. Наслаждайтесь!

Следует всплеск одобряющего смеха и аплодисментов, когда Директор усаживается обратно на свое место и, аккуратно перекинув бороду через плечо, принимается ужинать. Студенты следуют его примеру и сосредотачиваются на еде. Удивительно, что, несмотря на всю клевету «Пророка», большая их часть принимает Дамблдора, как прежде, тепло.

Был ли он уверен, начиная свою бодрую речь, что она будет встречена, как обычно? Не думаю. Однако тем и отличается мудрый руководитель и сильный человек — он не боится своих людей, он любит их. Все они, совершающие ошибки и пытающиеся (или нет) их исправить — все они не глупые и не плохие. Они замечательные. В его глазах — они всегда замечательные, несмотря ни на что.

— Класс! — с наслаждением рычит Рон и принимается накладывать еду на тарелку. Почти Безголовый Ник следит за ним с вожделением.

— Что ты говорил перед Распределением? — Гермиона возвращается к прерванной теме. — О Шляпе и предупреждениях?

— О, да, — произносит Ник, который, кажется, рад отвлечься от созерцания того, как Рон почти с неприличным энтузиазмом поедает ужин.

Рад-то он рад, только вряд ли из-за одного этого — скорее из-за того, что ему не надо придумывать повод вновь вернуться к нужной теме.

Ибо то, что Ник торчит рядом с ребятами и подробно разъясняет нужные нюансы, уж очень похоже на то, как усиленно Ник поддерживал разговор на праздничном пиру в прошлом году до тех пор, пока Гермиона не узнала о наличии в Хогвартсе домовых эльфов. В высшей степени одинаковые ситуации, у меня прямо дежафу. Ощущение, будто два года подряд повторяющееся Директорово «Наслаждайтесь!» («Tuck in!») — прямой сигнал к действию для Ника.

— Да, я слышал, как Шляпа дает несколько предупреждений и прежде, всегда в моменты, когда она замечает периоды большой опасности для школы. И всегда, конечно, ее совет одинаков: оставайтесь вместе, будьте сильными изнутри.

— Как она может знать, что школа в опасности, если это Шляпа? — интересуется Рон во второй раз, проглотив содержимое рта, ибо в первый раз Ник его попросту не понял — абсолютно такая же ситуация была и в прошлом году.

— Понятия не имею, — вежливо отвечает Ник. — Конечно, она живет в кабинете Дамблдора, поэтому, я полагаю, она собирает информацию там, — прямым текстом; и для нас — и для Гермионы.

— И она хочет, чтобы все факультеты дружили? — Гарри с сомнением косится на слизеринцев. — Отличный шанс.

— Ну-ну, ты не должен так относиться, — осуждающе замечает Ник. — Мирное сотрудничество — вот ключ. Мы, призраки, хоть и принадлежим к разным факультетам, поддерживаем дружественные связи. Несмотря на соперничество Гриффиндора и Слизерина, я бы никогда не подумал нарываться на спор с Кровавым Бароном.

После этого, правда, Рону взбредает в голову два раза подряд оскорбить Ника — сначала насчет страха того перед Бароном, а затем и на предмет отсутствия крови в благородных жилах бесстрашного сэра Николаса — и он не удосуживается извиниться нормально, а не с набитым ртом, посему Ник гордо удаляется на другой конец стола к Колину и Деннису Криви, больше не сообщив ребятам ничего интересного. Хотя, видимо, его задача и так уже выполнена — иначе он бы стерпел даже это. Ради высокого дела-то.

Ведь чем занимается Ник? Лишний раз обращает внимание на то, что Шляпа проповедует идею сплочения, ибо грозит большая опасность. И грозит она именно школе. Кроме того, Ник подтверждает догадки Гермионы насчет того, что Шляпа говорит об одной конкретной большой опасности — и, более того, говорит словами самого Гроссмейстера. Я имею ввиду, это Гарри знает, где живет Шляпа — а вот Гермиона узнаёт об этом только сейчас. Узнаёт — и намеки Шляпы уже совершенно точно становятся для нее не намеками. И не Шляпы.

— Молодец, Рон, — выплевывает Гермиона, когда Ник улетает («Спасибо тебе. А вдруг он еще что-то важное мог сообщить?!»).

— Что? — не понимает Рон. — Мне нельзя задать простой вопрос?

— О, забудь, — бросает Гермиона в раздражении, и они перестают разговаривать до конца пира («Ничего ты не понимаешь, смертный!»).

Когда все студенты насыщаются, и уровень шума в Зале снова возрастает, Директор вновь поднимается на ноги — все разговоры мгновенно прекращаются, все головы поворачиваются к Дамблдору.

Директор, как обычно, комментирует некоторые особо важные пункты правил — Запретный Лес на то и Запретный, что в него нельзя ходить первокурсникам -

— …и некоторые наши старшие ученики уже тоже должны об этом знать, — троица хихикает и лыбится. — Мистер Филч, наш смотритель, попросил меня в, как он уверяет, четыреста шестьдесят второй раз напомнить вам, что магией запрещено пользоваться в коридорах и между уроками — равно так же запрещены и некоторые иные магические вещи, полный список которых можно посмотреть в расширенной версии перечня, который теперь прикреплен к двери кабинета мистера Филча.

Я очень долго хохотала в голос, припомнив речь Дамблдора в прошлом году: «…полный список состоит из примерно четырехсот тридцати семи наименований, мне кажется, и с ним можно ознакомиться в кабинете мистера Филча, если кто-нибудь пожелает». На этой фразе Дамблдор, сколь помнится, едва удержал улыбку.

Что ж, видимо, за год так и не нашлось ни единого желающего (кроме, может быть, Эрни Макмиллана) посетить кабинет мистера Филча, чтобы свериться со списком запрещенных вещей, посему Дамблдор предложил мистеру Филчу поменять дислокацию перечня. Кочующий такой листочек с пятьюстами пунктами… Бгг.

Столько лет этой замечательной шутке и, кажется, с годами она лишь настоялась, как хорошее, дорогое вино, и стала еще прекраснее.

— Отборочные испытания, — продолжает Дамблдор, — команд по квиддичу для факультетов пройдут -

Директор прерывается на полуслове и вопросительно глядит на Амбридж.

Поскольку она оказывается не сильно выше, приняв вертикальное положение и встав из-за стола, не все сразу понимают, почему Дамблдор замолк.

Однако тут Амбридж прочищает горло («Кхе-кхе», — видимо, взяла на вооружение покашливание Директора на слушании Гарри в августе, после которого в зале суда наступила полнейшая тишина), и становится ясно, что после слов Дамблдора о назначении Граббли-Дерг на замену Хагриду (трио в панике переглянулось, ибо Дамблдор не сообщил, сколь долго Хагрид будет отсутствовать) и Амбридж на должность преподавателя Защиты Амбридж вознамерилась держать Речь.

Директор выглядит недоуменным лишь долю секунды — однако, мигом собравшись, проворно усаживается на свое место и принимается разглядывать Амбридж с таким видом, будто ничего на свете не желает больше, кроме как услышать ее речь. Каков джентльмен, а? Нет, не так.

Директор, аки китайский император, обладает выдержкой улыбаться, даже если над его головой свистят Смертоносные проклятья.

Впрочем, все остальные подобным способностям виртуозно скрывать свои эмоции не обучились: многие студенты фыркают и ухмыляются, брови профессора Стебль скрываются под ее шляпой — но больше всего я веселюсь, когда представляю реакцию Макгонагалл и Снейпа: губы одномоментно, должно быть, сходятся в самые тонкие из всех полосок, и взгляды, которыми они синхронно опаливают расплывшуюся в улыбке Амбридж… ммм, бесконтактное карате в чистом виде — синяков, конечно, ни у кого не остается, но появляющийся в воздухе могильный холод пробирает прямо до костей.

Наверное, это и впрямь есть тот самый момент, когда Снейп и Макгонагалл со всей отчетливостью вдруг понимают, что это всего лишь первый вечер нового учебного года, но перспектива встретиться в реальном бою с Реддлом уже кажется более предпочтительной, чем иметь дело с этой розовой мерзостью, что стоит рядом. И, раз уж на то пошло, я вообще считаю, что эти двое — Макгонагалл и Снейп — еще никогда прежде не чувствовали себя настолько сплоченными, как в год появления Амбридж в школе.

Странные, однако же, у Дамблдора взгляды на методы объединения факультетов…

— Благодарю вас, Директор, — жеманно начинает Амбридж, — за эти добрые слова приветствия.

Иррационально, странно, внезапно — Гарри ловит себя на том, что ненавидит в ней все. Чуйка у парня прямо-таки отменная — и доверяет он ей столь безоговорочно, что это вызывает не меньшее восхищение, чем сама чуйка.

— Кхе-кхе. Что ж, очень здорово вновь вернуться в Хогвартс, должна сказать! — ага, очень любит Амбридж школу. — И увидеть такие счастливые маленькие лица, глядящие на меня!

Гарри оглядывает Зал, но счастливых лиц не замечает.

— Я жду-не дождусь, когда мы познакомимся со всеми вами, и я уверена, мы все станем очень хорошими друзьями!

— Я могу быть ее другом до тех пор, пока она не предложит мне поносить этот кардиган, — шепчет Парвати, и они с Лавандой заходятся в беззвучном смехе.

Да, Амбридж и умение продуктивно работать с результатами анализа психолого-педагогического портрета аудитории — это, видимо, вещи, которые никогда в жизни не встречались.

Амбридж вновь откашливается («Кхе-кхе») и заводит скучную, выученную наизусть чиновничью шарманку:

— Министерство Магии всегда считало обучение молодых волшебников и волшебниц делом первостепенной важности. Редкие таланты, которыми вы обладаете с рождения, могут превратиться в ничто, если их не взращивать и оттачивать в соответствии с осторожными указаниями…

Некоторые студенты начинают отвлекаться, кривляться или заниматься своими делами, скорее всего, вспомнив, что Томас Джефферсон завещал игнорировать или высмеивать бессмысленные высказывания.

А поток оных высказываний, меж тем, все увеличивается. В зазубренной речи Амбридж начинают мелькать слова типа: «уникальные навыки магического сообщества», «драгоценный клад магического знания», «должен охраняться, дополняться и очищаться», «без прогресса [в школе] наступит стагнация и распад», «не рекомендуется прогресс ради прогресса», «наши испытанные и проверенные традиции часто не терпят глупых, непродуманных изменений», «ибо некоторые изменения… могут быть признаны ошибками», «некоторые старые привычки… как устаревшие и износившиеся, должны быть оставлены».

Внимание Гарри начинает плыть где-то между «драгоценный клад» и «должен охраняться». Развалившись за столом, парень принимается лениво оглядывать студентов — не многие слушают Амбридж, и уж совсем единицы слушают ее внимательно. Макгонагалл хмурит брови, лицо Гермионы медленно превращается в маску отвращения, несколько человек проделывают настолько колоссальную работу бровями, что к концу речи Амбридж те уже почти дотягиваются до их макушек.

Кажется, никакой уровень шума в Зале не может заставить Амбридж перестать пробивать потолок риторики — можно было бы всем дружно начать танцевать ламбаду, она бы и тогда продолжила говорить. Вполне возможно. Однако не стоит обманываться — Амбридж прекрасно видит, кто и как себя ведет. Потом большинству наглецов обязательно воздастся.

Целую вечность спустя она наконец выходит на финальный аккорд:

— Давайте же двигаться вперед, в новую эру открытости, эффективности и ответственности, намереваясь сохранять то, что должно быть сохранено, совершенствовать то, что нужно усовершенствовать, и урезая практики, которые должны быть запрещены.

Гениально.

— Благодарю вас, профессор Амбридж, — поаплодировав, произносит вновь поднявшийся на ноги Директор, — это имело наиболее яркую разъяснительную силу, — Дамблдор кланяется ей. — Итак, как я говорил, отборочные испытания по квиддичу…

— Да, это определенно было ярко и разъясняюще, — бормочет Гермиона.

— Только не говори, что тебе понравилось, — пугается Рон. — Это была самая скучная речь из всех, что я когда-либо слышал, а я рос с Перси. — Аргумент.

— Разъясняющая — не доставляющая удовольствие, — поясняет Гермиона. — Объясняет многое.

— Правда? — удивляется Гарри. — По мне, звучало, как много трепа.

— Некоторые важные вещи были спрятаны в этом трепе, — мрачно говорит Гермиона.

— Правда? — еще больше удивляется Рон.

— Как насчет: «прогресс ради прогресса не рекомендуется»? Как насчет: «урезая практики, которые должны быть запрещены»?

— Ну, и что это значит? — нетерпеливо спрашивает Рон (ох уж эта команда Директора во главе с ним самим — любят они подержать интригу).

— Я скажу тебе, что это значит, — зловеще произносит Гермиона. — Это значит, что Министерство вмешивается в дела Хогвартса.

Ну, это если объяснять все в мягком варианте. Если же расшифровывать так, как оно есть, получается, что Министерство впрямую угрожает Дамблдору.

И Дамблдор это понимает:

— Благодарю вас, — произносит он, вежливо поклонившись, — это имело наиболее яркую разъяснительную силу.

«That was most illuminating». Вызов брошен — и вызов принят.

Причем принят не просто так — Директор начинает аплодировать, ему вторят преподаватели (некоторые из них — не будем называть их имена — те, которые тоже прекрасно все поняли и восприняли едва ли не на свой счет: «Вы… бросаете вызов… нашему Директору?!» — смыкают руки лишь один-два раза, ясно давая понять, что они думают насчет речи) и некоторые студенты. Однако прежде, чем подтягиваются остальные, которые попросту пропустили финал речи, ибо не слушали, Дамблдор начинает говорить про квиддич.

То есть аплодисменты были, мягко говоря, жиденькими и очень недолгими. Дамблдор посвящает Амбридж ровно одну фразу — и возвращается к прерванной речи («Положим, вы поговорили о законности, действиях правительства, прогрессе и новой эпохе с ее новыми правилами — прервав меня на полуслове, что, вынужден отметить, Долорес, не соответствует правилам этикета… Но разве для вас не очевидно, что все в этом мире, если судить с точки зрения самого главного, мистической справедливости, весьма очевидно? Нет? Жаль. Видите ли, я сейчас работаю голубем мира — и не надо на того голубя гадить. Потому что голубь летает и сам нагадит, на кого хочет. Как это говорится? Я не боюсь быть убежденным в том, что вас надо убедить, не страшно мне быть побежденным, мне страшно вас не победить… А теперь о квиддиче!»).

Ну не любит Дамблдор все эти политические вальсы. Очень не любит. И, возможно, в некоторой степени считает это дело греховным. Но вот то, что до Министерства дойдет не скоро: если уж Директор, преодолевая себя, берется за эту работу, он делает ее так, что все остальные ложатся и отдыхают. Долго и в нокауте.

Вообще, конечно, очень интересно, понимает ли Фадж хотя бы краем разума, что если использовать Министерских в качестве стаи боевых хомяков, которых насылают кусать спящего старого льва, то старого льва случайно, как однажды уже было (смотри Игру-2), могут укусить не за то — и, проснувшись, он просто не нарочно может не только всю эту бригаду инвалидов боевого фронта смахнуть, но зацепить еще и белоголового мыша?

Нет, похоже, ни черта он не понимает…

Зато Директора прекрасно понимает новобранец его команды — Гермиона с лету ловит крайне точную характеристику речи Амбридж. Растет прямо по часам, уже довольно свободно ориентируясь в том, как тщательно Дамблдор подходит к вопросу выбора слов и определений. Молодец.

Тем временем Дамблдор заканчивает свою речь и отпускает всех по гостиным — Рон и Гермиона несутся выполнять свои обязанности старост, а Гарри, получив очередную дозу перешептываний и тыканий пальцами в свой адрес даже от первокурсников, спешит в башню Гриффиндора в одиночестве (разумеется, излишним будет упоминать, что ни перешептывания, ни одиночество, ни общий бойкот от Дамблдора не укрылись, пока он провожал мальчика взглядом).

— Эм… — хмуро протягивает Гарри у портрета Полной Дамы, сообразив, что не знает пароль.

— Нет пароля — нет входа, — высокомерно говорит она.

И тут ружье по имени Мимбулус Мимблетония выстреливает в первый раз.

— Гарри, я знаю пароль! — пыхтит Невилл, подбегая к другу. — Догадайся! Я наконец смогу его запомнить -, — он машет перед Гарри своим кактусом. — Мимбулус Мимблетония!

— Правильно, — отвечает Полная Дама, пропуская парней внутрь.

Итак, значит, пароль — «Мимбулус Мимблетония». Как интересно. Я напомню, что категорически не верю в подобные случайности, следовательно, это — часть Игры. Как так получилось и зачем? Посмотрим.

«Угадайте, что я получил на день рождения? — говорит Невилл еще в поезде. — Мой двоюродный дед Элджи привез ее из Ассирии…»

Ох, ну да, конечно. Зададимся вопросом, смогла ли Августа Долгопупс, старинная подруга Макгонагалл и бабушка Невилла, не упомянуть при какой-нибудь встрече с Макгонагалл, что ее прекрасный дальний родственник смотался аж в Ирак, чтобы достать сей редкий подарок ко дню рождения ее непутевого внука? Не думаю. А раз знает о подарке Макгонагалл, то за какой-нибудь чашечкой чая за целый месяц мог узнать и Дамблдор.

А дальше, что называется, следите за руками: пароли придумывает Макгонагалл (явно не Дамблдор; а от самого портрета узнавать пароли декану факультета как-то и вовсе негоже). И вот сидит она одним летним вечером в конце августа и кручинится, что никак не может придумать нормальный пароль. И тут, значит, подплывает к ней Дамблдор:

— Вы чего такая печальная, Минерва?

— Ах, Альбус, — вздыхает она, — столько дел, голова кипит, еще и эта ваша Амбридж… не могу придумать нормальный пароль для гостиной — такой, чтобы его сразу все запомнили, а не писали на бумажках, как некоторые любят… но и не слишком простой.

— О, Минерва, это не проблема, — улыбается Дамблдор. — Пусть будет… скажем… Мимбулус Мимблетония.

Макгонагалл, подозрительно:

— Мимбулус Мимблетония, Альбус?

Дамблдор, сияя:

— Мимбулус Мимблетония, Минерва!

Попробуй возрази.

Очень хороший такой способ добавить Невиллу уверенности в себе — уж этот пароль он точно не забудет. Точно такими же косвенными микрометодами Директор влияет, например, и на Рона — сделав его старостой, что предполагает ответственность. Ибо самое время сплотить команду, для чего необходимо подтянуть некоторых вечно отстающих оболтусов.

В спальне Гарри умудряется поссориться с Симусом. Этого, конечно, можно было избежать, ведь Симус не слишком был настроен на ссору изначально, однако не в возрасте и положении и прежде уже заведенного перешептываниями Гарри. Рон, разумеется, защищает Гарри. Дин занимает нейтральную позицию — не предает друга, но и не наезжает на Гарри с Роном. Однако точку в споре, как ни удивительно, ставит Невилл — в спальне раздается пятый голос, совсем тонкий, но ради него я все это и пишу:

— Моя бабушка говорит, что это чепуха, — пищит Невилл, до самого подбородка скрытый одеялом. — Она говорит, это «Ежедневный Пророк» катится по наклонной, а не Дамблдор. Она отменила нашу подписку. Мы верим Гарри. Моя бабушка всегда говорила, что Вы-Знаете-Кто однажды вернется. Она говорит, если Дамблдор настаивает, что он вернулся, то он вернулся.

Боже, столько лет прошло, а меня до сих пор пробирает до самого сердца от этих его слов. Невилл проявляет ту же самую храбрость, по существу, что и в далекой Игре-1: он пищит возражения злому Симусу — но он это делает. Надо быть достаточно храбрым, чтобы противостоять врагу. Но не меньше храбрости требуется, чтобы противостоять друзьям. Как и годы назад, Невилл остается столь же прекрасным.

А мы имеем превосходный шанс пронаблюдать, как умные люди ведут себя в информационной войне (в современной ситуации нам будет это крайне полезно): отменяют к чертям подписку — и дело с концом. И — ни капли сомнений в словах авторитета, которому безоговорочно преданы столько десятков лет и которого знают лично. Грубо, быстро, четко и однозначно. Без всяких философствований и идиотских вопросов типа: «Насколько «Пророк» либерально-демократическая газета?..» Вот так. И никак иначе.

«Не приближайтесь к различным непристойным поступкам и формам разврата, как явным из них, так и завуалированным».

Никто больше не произносит ни слова. Гарри, кипя от несправедливости, долго не может уснуть — наверняка не один Симус думает про него, что он лжец и сумасшедший. Или, хуже того, что это он убил Седрика.

Наконец-то до Гарри благодаря всем этим шепчущимся, орущим и тыкающим пальцами жестокосердным малолеткам доходит, что происходило летом с Дамблдором и как он чувствовал себя по этому поводу.

О чем там пела Шляпа в начале пира? Призывала объединиться? Ну-ну… Нет, в конечном счете мечта Дамблдора исполнится, и студенты школы на какое-то время объединятся. Правда, для этого им придется пережить — или не пережить — войну… На данном же этапе они еще очень, очень далеки от осознания необходимости действовать вместе — и того, кто есть истинный враг и есть ли он вообще.

Разгоряченный, плохо засыпающий из-за грустных мыслей мозг Гарри в какой-то момент, следует отметить, выдает крайне интересную мысль: в конце концов, они вдвоем, Гарри и Дамблдор, во всем этом вместе.

И я думаю, что это очень важный ключ — не к нападкам малолеток и Министерства, разумеется, но к самой Игре.

Кстати, о ней. В сухом остатке за день имеем: Подмор пойман Министерством, что долгое время удается скрывать от Ордена, и это, безусловно, удар по Директору. Это понимает и Амбридж, появившаяся в школе именно под данное событие и, очевидно, пытающаяся давить Директору на больную мозоль.

Чего она не понимает, так это того, что само ее появление — очко не Фаджу, а вовсе даже Дамблдору, ибо кто, спрашивается, все устроил?

Тот же самый некто, который успел вкрутить в команду Гарри важного Игрока, второго конфидента Полумну, подтянуть поближе к оной же команде Невилла, а также промыть всем мозги прежде, чем это сделает Амбридж — чудесной песней Шляпы.

Мимоходом за день этот некто отпускает ряд намеков Гермионе: о полезности «Придиры»; присутствии фаджевого хомячка в школе; необходимости сплочения в условиях, когда именно замку грозит опасность; об отсутствии Хагрида (это ж надо так красноречиво молчать) — в общем, девушке будет, что подумать этой ночью.

Полумне не совсем удалось справиться с задачей убедить Гарри в том, что он не сумасшедший, а фестралы существуют, зато искомое сплочение потихоньку начинает формироваться уже сейчас — во всех этих многочисленных, изматывающих маленьких стычках, ни одна из которых не ускользнула от внимания Директора.

Гермиона, в общем, поспевает за намеками, Гарри привык к разным бойкотам со стороны большей части студентов и не намеревается кончать жизнь самоубийством по этому поводу, Министерство уже не понимает, что оно чего-то не понимает, Реддл по-прежнему не знает важную деталь о пророчествах в Отделе Тайн…

И, наконец, завершающий аккорд в виде обмена любезностями между Дамблдором и Амбридж на пиру при многочисленных свидетелях, которым, в сущности, предложено уже сейчас начинать думать над определением того, чья позиция им ближе — Игру 1995/1996 учебного года можно официально объявлять открытой!

Осталось только увернуться от жаждущей общения Амбридж и собрать свою команду для некоторого подведения итогов и нового внушения: терпеть, товарищи, надо терпеть.

Вот про «терпеть» (заблуждения остальных, например) Гарри тоже догадывается. Гермиона напряженно разгадывает намеки — и хорошо одному лишь Рону, который отключается, едва его голова касается подушки.

Впрочем, грядет новый день, и Дамблдор вовсе не намеревается позволять деткам расслабляться.