Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

После операции «Змея» Игра более-менее замедляет свой ход. Понимая, что это Рождество — последнее спокойное, не только Дамблдор старается делать его «merry Harry», но и все остальные сведущие взрослые — даже Сири храбро бросается в схватку с домом, который к Сочельнику приобретает вид неузнаваемый и вполне праздничный. Наземникус откуда-то тащит огромную рождественскую елку, и я подозреваю, где он ее взял — примерно там же, где каждый год Хагрид находит 12 деревьев для Большого Зала. Близнецы здорово развлекаются, украшая отрубленные головы эльфов-домовиков колпаками и бородами Санты, и даже миссис Уизли нравится эта затея.

Среди подарков, которые обнаруживает у своей кровати Гарри утром 25 декабря, пожалуй, самыми интересными оказываются подарки от троих Игроков и Тонкс. Последняя дарит маленькую модель «Молнии», которая принимается кружить по комнате — очень трогательный подарок, учитывая, что с самого лета Тонкс ничего особо выдающегося о личных предпочтениях Гарри не знает — кроме как раз того, что у него имеется суперскоростная метла, которой он очень гордится. Не зная, что подарить, Тонкс дарит Гарри модельку метлы — потому что подарить что-нибудь парню ей очень хотелось.

Хагрид вручает Гарри что-то вроде бумажника с клыками, который, очевидно, должен был спасти хозяина от грабежа — однако Гарри им так никогда и не воспользуется, потому что считает, что клыки могут оттяпать ему пальцы. Меж тем, думаю, что, если бы Гарри как следует разобрался, как успокоить клыки (небось, по тому же принципу, каким детки пользовались, чтобы успокоить «Чудовищную книгу о чудищах»), девайс оказался бы просто незаменимым — можно было бы, к примеру, положить в него листок с именами всех членов ОД, что спасло бы оных членов от многих дальнейших неприятностей, потому что никто и никогда не сумел бы достать этот список… Но Гарри настолько Гарри, что я уже ничему не удивляюсь.

Сириус и Люпин дарят парню несколько томов «Практической защитной магии и ее использования против Темных Сил» с отличнейшими цветными иллюстрациями к заклятьям, которые Гарри находит чертовски полезными для будущих занятий ОД. Собственно говоря, на то и рассчитано — не сомневаюсь, Люпин в тандеме выступил генератором идеи для подарка, а Сири — спонсором.

Без доли грусти в это утро все-таки не обходится — Перси высылает обратно матери свой рождественский джемпер и даже не любопытствует, как себя чувствует Артур — миссис Уизли полутра проводит в слезах, и лишь деликатнейшему Люпину худо-бедно удается ее успокоить.

После ланча и рождественского пудинга возвращается Назем, которому откуда-то удается достать машину — чтобы вся компания смогла поехать в Мунго навестить Артура, минуя магловскую подземку. И хотя Гарри сильно сомневается, что Назем позаимствовал машину с разрешения владельца, я не думаю, что здесь, как и с елкой, обошлось без участия Дамблдора, который, конечно, прямо не может поздравить Гарри с Рождеством, но делает все, что удается, включая развешивание шедевральных плакатов в Выручай-Комнате, чтобы праздник почувствовался (и заодно, чтобы детки не подставляли свои шеи под палочки Пожирателей, которые — кто знает? — перепив медовухи, могут захотеть попытаться доставить Гарри на рождественский стол Реддла вместо индейки).

Косвенным доказательством легальности автомобиля является та легкость, с которой нравственнейший экс-мракоборец Грюм и высокоморальнейший Люпин, сопровождающие детей в больницу, садятся в машину. Сели бы они в нее, будь она грязно сворованной в ночь на Рождество? Сомневаюсь.

Невинно замечу, что в этот раз в палату к мистеру Уизли вваливаются все — пятеро детей, Билл, Молли, Грюм и Люпин, как-то не особо запариваясь насчет того, чтобы делиться на группы — сначала дети, потом взрослые, потом подслушивающие дети… Почему? Потому что нет ни малейшей необходимости, Игра временно свернута, совы вновь те, кем кажутся.

Прекрасным доказательством этому утверждению служит финт, который за время отсутствия Молли и Билла в больнице успел выкинуть мистер Уизли на пару с целителем-стажером Августусом Паем. По предложению последнего и при активной поддержке первого, который обожает все, что связано с маглами, в попытке залечить раны мистера Уизли целители применяют магловский метод наложения швов на раны, не учтя, что яд змеи все это дело радостно окисляет, заставляя швы гнить вместе с кожей. И также не учтя, что миссис Уизли, постоянно общающаяся с целителями, прекрасно знает, когда Артуру должны менять бинты — и очень заинтересуется, почему их сменили на день раньше. И еще не учтя, что миссис Уизли слишком хорошо знает мужа, чтобы по одному его виду не догадаться, что он что-то натворил.

Старшие дети Уизли разбегаются первыми. Гарри, Рон, Гермиона и Джинни покидают палату почти сразу за ними под вопль миссис Уизли: «В смысле — это общая идея?!» — предоставляя взрослым скандалить без их участия, и отправляются на пятый этаж в поисках чая — где нос к носу сталкиваются с самим Златопустом Локонсом, ускользнувшим из палаты на четвертом этаже.

Надо сказать, являя собой весьма жалкое зрелище, Локонс чувствует себя прекрасно — хотя, по словам целительницы, к нему никогда не приходят посетители (о, жестокая штука слава…), некая Глэдис Гаджен продолжает писать ему еженедельно, а он, хоть и имея до сих пор значительные проблемы с краткосрочной и долгосрочной памятью, вовсе не изменяет своим разожравшемуся самолюбию, дикой самоуверенности и привычке раздавать автографы даже тем, кто этого не особо-то жаждет. Так, под давлением обрадовавшейся целительницы и самого Локонса, трио и Джинни оказываются в палате для «долгих» больных, где Локонс принимается выписывать деткам свои закорючки, а детки имеют время осмотреться и послушать радушную целительницу.

Радушная целительница, в частности, сообщает о том, что Локонс, должно быть, выскользнул из отделения, которое обычно всегда закрыто, пока она приносила откуда-то подарки для больных на Рождество. Подарки она тут же вручает и некоей лающей миз Агнес, и бормочущему, глядя в потолок, что-то на неизвестном языке Бродерику Боуду: «И посмотри, Бродерик, тебе прислали растение в горшочке и чудный календарь с разными красивыми гиппогрифами на каждый месяц; они оживят обстановку, не так ли?» — целительница крепит календарь к стенке и ставит довольно уродливое растение с покачивающимися длинными щупальцами на прикроватную тумбочку Боуда.

Про мистера Боуда целительница минутой ранее говорила так: «Мы видим реальные улучшения у мистера Боуда, он, кажется, восстанавливает способность говорить очень хорошо, хотя он не говорит пока на языке, который мы могли бы понять». Таким образом, как видим, Боуд стремительными шагами движется к выздоровлению — всего девять дней назад привет-ведьма сообщала старичку со слуховой трубкой, что Боуд «все еще воображает себя чайником», а теперь он уже говорит. Это важно, однако сейчас не к месту. Запомним это — и рождественский подарок Боуда тоже.

Пока же трио и Джинни нос к носу сталкиваются с Невиллом и мадам Августой Долгопупс, которых зовет целительница, когда они выходят из-за шторок, скрывающих две кровати в дальнем углу палаты. Рон, услышав знакомую фамилию, тоже окликает Невилла, и миссис Долгопупс, чья экстравагантная внешность трио хорошо известна не-будем-вспоминать-почему, сворачивает к деткам познакомиться и приветствовать их, как друзей Невилла.

Следует крайне неприятная сцена, в течение которой Невилл смотрит исключительно в пол, а Рон аж привстает на цыпочки, чтобы увидеть родителей Невилла за шторками, будто совершенно не понимая, с какими болезнями лежат люди в этой палате. Иногда я думаю, что Гермиона права, сравнивая его эмоциональный диапазон с диапазоном чайной ложки. Мне странно, что Рон, выросший в семье чистокровных волшебников, слишком хорошо знакомых с участью Фрэнка и Алисы, ничего о родителях Невилла не знал — но, с другой стороны, не знает даже Малфой. По-видимому, взрослые с обеих сторон считают рассказывать о таком — ударом совсем ниже пояса; да и дети были слишком малы, чтобы когда-либо прежде возникала такая необходимость.

Миссис Долгопупс с большой гордостью рассказывает трио и Джинни, что случилось с родителями Невилла, попутно отругав мальчика за то, что он стыдится этого. Я вижу бедного Невилла, который не знает, куда себя деть, неуверенного в том, что друзья с пониманием отнесутся к его ситуации, вижу Гермиону и Джинни, готовых расплакаться, вижу Рона, который чувствует себя резко неуютно, Гарри, не знающего, как помочь Невиллу — а еще я вижу Августу Долгопупс. Типичную железную даму, на старости лет взвалившую на себя не только воспитание внука, но и уход за безнадежно больными сыном и невесткой, которых она очень-очень сильно любит и которыми продолжает бесконечно гордиться даже сейчас. И я вижу, конечно, боль, которая прячется за всей этой гордостью дамы и ее бесспорным, непоколебимым достоинством.

Я также вижу одну из самых душераздирающих сцен во всей саге — как Алиса дарит сыну рождественский подарок — худая, бледная, поседевшая, робко протягивает ему фантик от «Друбблз» и уходит, что-то напевая под нос. Я вижу, как Невилл, вопреки приказу бабушки выкинуть фантик, кладет его себе в карман, покидая палату.

Гарри, оставшись с друзьями наедине, хмуро признается им, что знал о болезни родителей Невилла:

— Дамблдор рассказал, но я обещал, что никому не скажу. За это Беллатрису Лестрейндж посадили в Азкабан, за использование Круциатуса на родителях Невилла до тех пор, пока они не потеряли разум.

— Это сделала Беллатриса Лестрейндж? — в ужасе шепчет Гермиона. — Женщина, чья фотография у Кикимера в норе?

Да, думаю, теперь у Гермионы резко поменяется отношение к эльфу, который открыто восхищается дорогой кузиной Сириуса. Но откуда Гермиона знает, что есть у Кикимера в норе?

Ах, я намеренно пропустила этот эпизод, ибо он (вместе с некоторыми другими) крайне важен — и рассматривать его лучше отдельно от остальных.

Гермиона прибывает на Гриммо, конечно, с заданием вытащить Гарри из начинающейся депрессии, однако это — не единственная ее цель. Вспомним: с самого лета она, все с меньшей, правда, активностью, пытается наладить отношения Сири и остальных обитателей дома с Кикимером, ведь Директор с самого начала признает, что эльф может быть опасен (впрочем, Сири его не слушает и продолжает упорно настаивать, чтобы дом — вместе с Кикимером — сделали штабом Ордена).

Поэтому утром 25 декабря, встретившись на лестнице с Гарри, Роном и близнецами, девушка тащит парней вниз, в каморку Кикимера на кухне, чтобы вручить ему рождественский подарок («Ну, Сириус говорит, — видимо, говорит, хорошо проржавшись, — что это не совсем спальня, больше как — нора. По всей видимости, он спит под котлом в том чулане на кухне»). Способ решения проблемы весьма оригинальный — надо сказать, Гермионе, которая заметно волнуется перед тем, как Гарри толкает дверь в чулан, вместо пылких благодарностей и слезных объяснений в любви от Кикимера, будь он на месте, прилетело бы нечто вроде: «Грязнокровка и бастарды пришли к Кикимеру и говорят с ним! В моей спальне и без того достаточно вони и грязи!»

Если уж на то пошло, то решать проблему следовало бы не со стороны Кикимера, а долго, упорно, вежливо, терпеливо и настойчиво обсуждая ее непосредственно с Сири — но Гермиона, сколь помнится, дернулась было несколько раз прочитать Сириусу пару нотаций, на что Сири весьма раздраженно закрыл ей рот — и теперь максимум, на что девушка способна — неодобрительно смотреть на Звезду всякий раз, как та высказывается насчет эльфа. Видимо, Гермиона решает сфокусироваться на еще более невыполнимой задаче и пытается поменять не Сири, а Кикимера.

Однако цели она не достигает не столько потому, что у Кикимера характер не менее невыносимый, чем у его хозяина, сколько потому, что в его воняющей каморке валяются остатки еды, украденные фамильные вещи, нашедшие здесь свой приют еще в период летних «чисток» дома, фотографии членов семьи Блэк (Беллатриса — в первом ряду, гордая и надменная) — но нет самого Кикимера.

— Если об этом подумать, — говорит Сири, появляясь из кладовой вместе с индейкой, когда Гермиона, положив подарок в логово эльфа в надежде, что тот обнаружит его, когда вернется, закрывает дверь чулана, — кто-нибудь вообще видел Кикимера в последнее время?

— Я не видел его с ночи, как мы вернулись сюда, — говорит Гарри. — Ты приказал ему выйти вон из кухни.

Да, в ночь на 16 декабря детишки действительно переместились на кухню дома на Гриммо и первым, что они услышали, был визг эльфа:

— Снова вернулись, отродья предателей крови. Это правда, что их отец умирает?

— Вон! — прорычал тогда Сири.

Гарри поднялся на ноги первым — Кикимер убегал в холл — обернувшись и злобно глянув на прибывших напоследок.

Через пару секунд, когда близнецы и Сири попросили Гарри рассказать, что произошло, парень услышал, что шаги Кикимера на лестнице в холл стихли. Он слушал.

Через несколько часов, когда в дом вернулась миссис Уизли, Сири, требуя завтрак, громко позвал:

— Где этот проклятый эльф? Кикимер! Кикимер!

Однако эльф на вызов не ответил.

— О, ну и ладно тогда, — пробормотал Сири и сам кинулся жарить яичницу — очевидно, в тот момент Кикимер беспокоил его меньше всего. Вольному воля.

Кикимер вообще беспокоит его меньше всего — Сири вспоминает об исчезнувшем эльфе лишь спустя 9 дней:

— Да… — соглашается он с Гарри, нахмурившись. — Знаете, я думаю, я тоже его видел тогда в последний раз… наверное, прячется где-то наверху.

Типичный Сири: обнаружить проблему, начать серьезно о ней задумываться, устать, махнуть рукой и найти удобное объяснение.

— А не мог он уйти? — говорит Гарри. — Я имею ввиду, когда ты сказал «вон», может, он подумал, ты имел ввиду «вон из дома»?

— Нет, нет, эльфы не могут уйти, если им не дали одежду. Они связаны с домом их семьи, — продолжает отмахиваться Сириус.

Наш друг собачка, увы, попадается в очень расхожую среди волшебников ловушку — он не считает эльфа чем-то, что заслуживает внимания, и, как следствие, пропускает от него удар, совершенно не вдаваясь в подробности. Вот «эльфы связаны с домом их семьи», потому что так сказано в каких-то дурацких правилах — и все. Вот «попробуй, предложи ему покинуть дом, — как, шутя, говорил Гермионе Сириус еще летом, — увидишь, как он это воспримет», — и все. А то, что Кикимер очень свободно и легко может это сделать, если сильно захочет… нет, нет, невозможно, я не нарушал еще этого дурацкого правила и не давал ему одежду, нет.

Меж тем, Гарри не настолько подвержен стереотипам:

— Они могут покинуть дом, если действительно сильно захотят, — возражает он. — Добби так сделал, он оставил Малфоев, чтобы предупредить меня, три года назад. Ему пришлось наказать себя после этого, но он все равно это сделал.

На мгновение на лицо Сири набегает тучка. Однако он храбро отбивается от второго зачатка Мысли и произносит:

— Я поищу его позже, думаю, найду его наверху, плачущим над старыми шароварами моей матери или вроде того. Конечно, он мог заползти в вентиляцию и умереть… но я бы не надеялся.

Парни ржут. Гермиона осуждающе глядит на Звезду.

Кикимер находится тем же вечером на чердаке — весь в пыли, он словно бы рылся в поисках других семейных реликвий, и Сириус вполне удовлетворяется подобным объяснением. Гарри чувствует что-то странное — Кикимер вдруг прекращает ворчать, начинает охотнее исполнять приказы, и несколько раз парень ловит на себе его жадные, жутковатые взгляды. Однако Гарри не рискует делиться своими подозрениями с Сири, у которого стремительно ухудшается настроение после Рождества, и тема так или иначе оказывается замята.

Я очень долго никак не могла понять, почему Сириус не догадался, куда мог, воспользовавшись шансом покинуть дом абсолютно легально, податься эльф, а потом поняла, что все лежит на поверхности. Даже не беря сейчас в расчет то, что Кикимер изворачивался как мог, можно легко сделать вывод, что ему в этом активно помогал сам Сири.

Выполнив поручение Дамблдора и приказав Кикимеру молчать начет дел Ордена, Сири посчитал, что сделал все, что от него требуется, и просто перестал беспокоиться. Даже если глубоко внутри иногда он и подозревал, что Кикимер мог сбежать из дома, Сириус был слишком самоуверен в том, что запретил ему говорить о важном — а вещи очевидные считал слишком мелкими и не стоящими внимания.

Кроме того, Звезда слишком концентрировалась (весь год) на собственных печалях, чтобы глубоко вдаваться в проблемы с каким-то эльфом, который, к тому же, частью этих печалей являлся — и потому не заслуживал внимания Ярчайшего. Наконец, Сириус всерьез полагал, что идти Кикимеру некуда. Он говорил об этом Гарри летом, указывая на семейный гобелен — он, Сириус, никого из них не считает своей семьей. Как Вальбурга выжгла часть людей с гобелена, так ее старший сын выжег другую часть из разума. «Малфои» для него — прежде всего, Пожиратель Люциус, а не семья, частью которой нынче является его кузина Нарцисса. Если же какое-то подобие мыслей на сей счет начинало возникать в его голове, Сириус умело прихлопывал и его, и свое беспокойство. Проще отшутиться, в самом деле.

Что до Дамблдора и Люпина, которые больше других понимают, чем может быть опасен Кикимер… что ж, Сири тоже понимает, что именно эта пара людей станет больше всех капать на мозг в случае чего — поэтому о мелочах и маленьких странностях он не спешит им сообщать, стараясь не давать поводов. Кикимера и его исчезновение Звезда, без сомнения, записывает в разряд таковых. Сами же Люпин и (уж тем более) Директор бывают на Гриммо вовсе не так часто и долго, как может показаться, все остальные люди типа миссис Уизли, которая в рождественское утро, хоть и все слышала, была сильно отвлечена горем по Перси, также либо не знают, либо не придают ситуации большого значения — вот и получается, так глупо, легко и быстро, то, что получается.

А что, собственно, получается?

В Финале Игры Года Дамблдор объяснит Гарри: «Кикимер, я боюсь, месяцами служил больше, чем одному хозяину. Кикимер воспользовался возможностью незадолго до Рождества, когда Сириус, по-видимому, прокричал ему «убираться вон». Он поймал Сириуса на слове и воспринял это, как приказ покинуть дом. Он направился к единственному члену семьи Блэк, к которому у него осталась хоть доля уважения… кузина Блэка Нарцисса, сестра Беллатрисы и жена Люциуса Малфоя».

Разумеется, полностью предать Орден Кикимер не может из-за приказа — но он выкладывает Малфоям как раз ту информацию, о которой Сири не запретил говорить, считая ее слишком очевидной — что он любит Гарри, а Гарри, как скажет Дамблдор, «приходит к отношению к нему, как к смеси отца и брата» (младшего).

Всю полученную информацию, видимо, отойдя от шока, вызванного тем, что с ними посмел заговорить грязный домовой эльф, а затем от шока, что они только что услышали, Малфои спешат передать Реддлу, с которым Кикимер, как я понимаю, лично не контактирует. Кроме нюансов взаимоотношений в Ордене, полагаю, Малфои и Том узнают от Кикимера еще и версию операции «Змея» в исполнении Гарри — что и как парень видел и чувствовал во сне и все такое. И хотя Гарри изменял историю для детей Уизли так, будто он не был змеей, но стоял рядом, это не имеет значения — Том абсолютно точно знает теперь, что и как ему делать.

И пока Гарри видит сон, заснув после приказа Дамблдора оставаться на месте 16 декабря (скорее всего, последний из настоящих в этом учебном году), Реддл медитирует у себя и думает, что ему теперь делать, а Кикимер заканчивает молотиться головой о стены и прижигать себе уши, рассказывая все, что может, Малфоям — и Малфои спешат к Реддлу. И — о, какой прекрасный рождественский подарок преподнес Кикимер Тому — так и слышу это его: «Видите, как судьба благоволит Темному Лорду? Нет, вы точно это видите?!»

Тут бы Тому, конечно, включить остатки догнивающего мозга и задаться вопросом, чем ему так знакомо имя домового эльфа Блэков — а затем задаться вопросом, какого хрена он живой, если должен был быть давно и надежно мертвым — а затем внимательнее проверить одну такую занимательную чашу с мутной зеленой водичкой на предмет того, действительно ли в ее недрах все в порядке — и история заиграла бы совсем по-другому, но… если бы Том действительно обращал внимание на домовых эльфов, это был бы уже не Том. Он, вероятно, и не помнит даже, как звали того эльфа, который давно должен был почить в бозе.

В этом Том с Сири, да не закидает меня тапками разнообразная общественность, очень, кстати, похожи — если бы они оба действительно обращали внимание на домовых эльфов, возможно, оба остались бы живы.

Быстро сориентировавшись, Кикимер, попадает к Малфоям в самый нужный, переломный для Тома момент — не думаю, что Сири, регулярно закладывавший за вороник, впервые кричит эльфу убраться вон — просто до этого эльф не особо знал, куда, зачем и с чем ему убираться — однако в ночь на 16 декабря все сходится в одну линию, и Кикимер не покидает дом Малфоев несколько дней подряд (ну, может, с краткими перерывами — дабы засунуть ухо на Гриммо, послушать, нет ли аврала, и вернуться обратно), последовательно выкладывая все, что может и знает.

Во-первых, уверена, Малфои делают все, чтобы Кикимеру показалось, будто они, в отличие от злого Сири, его очень любят и ценят. Во-вторых, зная, какая чехарда сейчас происходит на Гриммо, Кикимер наверняка даже не беспокоится по поводу того, что Сири обратит внимание на его отсутствие — он даже осмеливается проигнорировать вызов от Звезды около 5 утра 16 декабря — видимо, будучи занятым процессом поколачивания себя о стену. Либо Малфои облегчили участь — Нарцисса, как член семьи Блэк, просто приказала ему оставаться на месте.

Ясно и то, почему Кикимер возвращается так вовремя — утром 25 декабря Сири, должно быть, впервые с ночи операции «Змея» называет его по имени — кроме того, полагаю, Звезда, отправляясь на поиски, вновь эльфа вызывает — тут уж и Малфои, и сам Кикимер понимают, что затягивать с возвращением больше нельзя. Эльф объявляется на Гриммо, и его отныне поддерживают в неизменно приподнятом настроении обещания Малфоев быть на связи, уверения в благодарности и любви и, возможно, некоторые детальки нового Плана.

О причинах предательства Кикимера я поговорю гораздо позже, когда о них станет говорить Директор. Пока же видим, что по итогам операции «Змея» Том находится в огромном минусе, не учитывая при составлении первоначальной версии своего нового Плана, что Гарри ничего о пророчестве не знает — однако Дамблдор находится в не менее огромном минусе, не подозревая, что в рядах Ордена Феникса вновь завелся шпион.