Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Нормальных людей утро обычно встречает прохладой, а Министерских и Игроков разного калибра и степени осведомленности утро 9 января встречает основательным ударом по морде.

Первая страница «Ежедневного Пророка» в руках Гермионы, которая вскрикивает так, что пугает всех, кто сидит рядом, отведена под десять фотографий магов, каждый из которых щерится на читателей из-под заголовка: «Массовый побег из Азкабана. Министерство опасается, что Блэк — «сборный пункт» для старых Пожирателей Смерти».

Заметка — а это полноценной статьей рука не поворачивается обозвать — до невозможности короткая (не в пример всем предыдущим за этот год). Однако это вовсе не означает, что нам не удастся выудить из нее ничего интересненького.

«Министерство Магии, — значится в заметке, — поздним вечером объявило, что произошел массовый побег из Азкабана. Разговаривая с репортерами в своем личном кабинете, Корнелиус Фадж, Министр Магии, подтвердил, что десять особо охраняемых осужденных сбежали вчера раним вечером, и что он уже проинформировал премьер-министра маглов об опасной природе этих людей».

Весьма заметен разрыв между побегом и встречей Фаджа с репортерами — разрыв, который вряд ли может покрыть коротенькая встреча Министра с перепуганным Мейджором («Массовый побег?» — «Не стоит волноваться, не стоит волноваться! Мы их моментально поймаем — просто подумал, что вам надо знать!» — «Так, погодите минуту!» — однако Фадж уже скрылся в камине). Встреча, кстати, превосходная по своей бессодержательности — Фадж с таким коротким донесением мог бы и портрет отправить, чего, спрашивается, зря в камине вертеться?

Что ж, этот… кхм… мягко говоря, политик пытается сделать все, чтобы выглядеть деятельным героем в глазах народа. Факт информирования был? Был. Значит, можно сообщать репортерам, чтобы народ знал: Сам действует решительно, быстро и уже связался с Другим Министром. То, каким оригинальным образом Сам проинформировал Мейджора об «опасной природе» Пожирателей — это уже дело десятое.

Все это понятно (от того не менее смешно, мелко и как-то гаденько), однако совершенно не объясняет, почему образовался такой разрыв. В принципе, ничто из доступных мне фактов этого не объясняет, поэтому остается лишь догадываться близко к тексту.

Смею предположить, что бравые Министерские некоторое время пытались как-то по-быстрому и тихо разрулить ситуацию — чтобы иметь возможность сделать вид, что ЧП вообще не было. А еще лучше — написать, что было, но Министр лично вовремя и решительно-геройски зарубил его на корню. Однако ближе к ночи стало понятно, что Министерство справиться с ЧП совершенно не в состоянии.

Проблема даже не в том, что стены Азкабана покинул десяток самых сильных слуг Реддла, самый первый, преданный, лучше всех обученный и едва ли не столь же страшный, как сам Реддл, состав Пожирателей. Проблема в том, что им удалось это сделать лишь потому, что стены Азкабана дементорам охранять больше не интересно.

По сути, налицо двойной массовый саботаж — Пожирателей и существ, которых уважаемая общественность боится до ужаса, существ, о побеге (или вероятности побега или саботажа) которых Дамблдор предупреждал с самого начала, существ, которые, пока Министерство раскачивается и мучительно соображает, успевают расползтись черт знает куда — и Министрское кресло Фаджа сотрясает самый настоящий тайфун.

Часть времени уходит на то, чтобы тельце Фаджа очнулось и пришло в себя после нашатыря и валерианки. Ибо, будучи по характеру более похожим на Министрскую вдову, чем на Министра, Фадж, смею предположить, несколько раз теряет сознание, а затем и вовсе уходит в глубокий ступор, воображая, что начнется, когда о произошедшем узнает общественность.

Видимо, собирается срочное совещание всех советников Министра, на котором хитрые, умные (и понимающие, что в таких обстоятельствах в их зад тоже припекает) советники долго выдумывают, как, сообщив о побеге (надо же как-то подключать общественность к поискам — сами-то мы не могём), умолчать о том, почему побег произошел.

Конечно, первые скрипки здесь играют переживающая потрясение основ Амбридж и жутко довольный своими трудами на благо хозяина Люциус (а кому еще было все это время вести переговоры с дементорами, как не ему, имеющему доступ во все структуры Министерства, сладкоречивому и скользкому?).

Выдумывается альтернативно нормальная версия побега Пожирателей (притянутая за космически огромные части тела), в которую читателям наивно полагается поверить (а все, кто не поверят, разумеется, неправильные пчелы — со всеми вытекающими), и которую сам Фадж принимает с не менее наивной радостью, даже не подозревая, что именно из-за нее тайфун, обрушившийся на его кресло, стремительно превратится в цейтнот (с тонкими нотками извержения вулкана). Что ж… зная Фаджа столько лет, я, конечно, больше не удивляюсь — у Министра никогда не истощится золотая коллекция грабель, на которые ему очень нравится наступать.

Начитавшись собственных интервью и наслушавшись учителей типа Амбридж, Фадж озвучивает «Пророку» очередной умопомрачительный выхлоп коллективного бессознательного: «К большому сожалению, мы находимся в том же положении, в каком оказались два с половиной года назад, когда сбежал убийца Сириус Блэк. Мы не думаем, — вообще; и это наша принципиальная позиция, — что оба побега никак не связаны. Побег подобной величины предполагает помощь извне, и мы должны помнить, что Блэк, как первый, совершивший побег из Азкабана, находится в идеальном положении, чтобы помочь остальным последовать за ним и его примеру. Мы думаем, что эти люди, в числе которых кузина Блэка, Беллатриса Лестрейндж, объединились вокруг Блэка, как их лидера, — три «ха-ха»! Это чтобы Беллатриса признала Сириуса своим лидером? Ну-ну… И для чего объединяться-то? Сириус сбежал 2,5 года назад и до сих пор ничего не сделал. Поджидал банду, чтобы начать кошмарить Альбион? Снова ну-ну… — Тем не менее, мы делаем все, что можем, чтобы поймать преступника, и просим членов волшебного сообщества оставаться бдительными и осторожными».

Так и хочется подойти к Фаджу и, крепко встряхнув его старину, заорать на пределе громкости: «Больной, проснитесь! Вас уже вскрывают!» — ибо данной маразматичностью он напоминает скорее человека, который приходит на кладбище и говорит: «Ой, сколько плюсиков!» (особенно в части про Сириуса-лидера и «мы их моментально поймаем») — а не человека, у которого, кроме волос, в голове есть что-то еще.

Примерно так же умиляет и Гарри, который — чистая, наивная душа — искренне считает Фаджа идиотом, всерьез верящим в виновность Сириуса: «Я в это не верю. Фадж винит в побеге Сириуса?»

Гермиона понимает, как обычно, значительно больше — Фадж, конечно, идиот, но не по той причине: «Какие еще у него есть варианты? Он вряд ли скажет, мол, извините, ребята, Дамблдор предупреждал меня, что может случиться, что охрана Азкабана присоединится к Волан-де-Морту, а теперь самые сильные сторонники Волан-де-Морта тоже сбежали. Я имею ввиду, он шесть месяцев провел, утверждая, что вы с Дамблдором лжецы, не так ли?»

Конечно, Министру прекрасно известно, что Дамблдор так или иначе связан с Сири — и Гарри тоже. Доказать — пока — он этого не может, зато может легко и непринужденно задаться железной целью это таки доказать — и вот тут уж пиши-пропало. Ибо, если вдруг выяснится, что Гарри — или, что еще лучше, Дамблдор — общается с Сири, который якобы устроил побег… В общем, это будет полная и безоговорочная победа Министра. И Тома.

Позиция Фаджа слабовата и плохо продумана, практически неосуществима и откровенно грязна. Последнее, пожалуй, хуже всего — это ж за какое стадо безмозглых баранов нужно почитать свой народ, чтобы искренне надеяться, что он поверит в предложенный бред о виновности в побеге исключительного одного несчастного Сириуса?

Практически никто из студентов в это утро не оказывается встревожен новостью о побеге, ведь очень немногие из них регулярно получают «Пророк», как Гермиона. Гарри недоуменно оглядывает Большой Зал, пытаясь понять, как можно говорить о домашней работе, квиддиче и прочей ерунде, когда снаружи замка десять самых опасных Пожирателей присоединились к Реддлу?

За столом преподавателей картина совершенно иная. Стебль, открыв рот, читает первую страницу газеты. Снейп отсутствует вовсе. Амбридж, не поднимая головы, хмурится и с остервенением поедает свой завтрак, время от времени бросая злобные взгляды на сосредоточенно беседующих Дамблдора и Макгонагалл (наверное, до нее доносятся обрывки их разговора, и она удивляется, откуда они так много знают о подробностях ночного собрания у Фаджа — ну так зря в числе его советников Кингсли крутится что ли?) — оба выглядят необычайно мрачно.

Вновь вскрикнув, Гермиона шлепает газету на стол перед друзьями — «Трагическая кончина сотрудника Министерства Магии».

В заметке — которая, к слову, гораздо длиннее, чем сообщение о, простите, массовом побеге — сообщается о смерти Бродерика Боуда «прошлой ночью»: «Поскольку его речь и возможность двигаться улучшились, целитель Страут поощряла мистера Боуда самостоятельно ухаживать за растением, не подозревая, что это был не невинный крылоцвет, а побег Дьявольских Силков, который, когда выздоравливавший мистер Боуд до него дотронулся, немедленно его задушил». Целительница Мириам Страут же, следуя «Пророку», «была временно отстранена от должности с сохранением полной оплаты труда и оказалась недоступна для дачи комментариев вчера».

Трио, впав в шок от осознания, последовательно сначала догадывается о том, что произошедшее не было случайностью, затем вспоминает, что Боуд работал в Отделе («Я слышал, как папа говорил о нем дома! — восклицает Рон. — Он был Невыразимцем -» — на заметку: зачем Артуру говорить о каком-то Боуде дома, если он не имеет для него значения? Нет, как я и писала ранее, они были довольно неплохо знакомы), затем в изумлении молча смотрит друг на друга.

И, пока ребята это делают, я позволю себе порассуждать и позадавать вопросы, коих, вообще-то, как всегда, много.

Гермиона говорит следующее: «Я не думаю, что кто-то мог садить побег Дьявольских Силков в горшок и не понять, что он попытается убить любого, кто до него дотронется. Это — это было убийство… и умное убийство… если растение послали анонимно, как узнать, кто это сделал?»

Так-то оно так, только вот вопрос: как это неизвестный некто умудрился посадить побег в горшок и остаться целым?

Следующий вопрос еще более занимателен: растение пришло Боуду в день, когда Уизли и Гарри с Гермионой навещали мистера Уизли в госпитале — аккурат на Рождество. Прошло ровно две недели — и только теперь Силки задушили Боуда. Почему так поздно, и почему за все это время никто не понял, что это Дьявольские Силки? Неужели две недели подряд Силки никто не трогал? Ладно Боуд — но разве целительница, с ее уровнем заботы обо всем, что ее окружает, ни разу не попыталась даже полить это миленькое растеньице? Почему, в конце концов, Силки не задушили ту же целительницу, когда она только устраивала их на тумбочке Боуда, едва получив «подарок»? Она ведь сама говорила, что откуда-то несет подарки — неужели ни она, ни посыльный не дотронулись до побега?

Силки активизируются при малейшем прикосновении — и, как помним (а Том только и умеет, что копировать Дамблдора), очень боятся света. И тепла. При столкновении с которыми все побеги растения моментально съеживаются и, извиваясь, ползут в тень и прохладу. Однако ничем таким растеньице и не думает заниматься, похоже, не только при детках, но и две недели подряд (хотя в палате довольно светло) — в госпитале то и дело вертится Августа Долгопупс — да и прочие люди, в числе которых, хотелось бы верить, квалифицированные целители, ни разу не обратили внимание на растение — значит, оно вело себя довольно смирно.

По всему получается, что Силки были временно заморожены — и разморозили их совсем недавно. Если точнее — в ночь с 8 на 9 января. Вероятно, когда в палате уже было темно. Тогда вопрос в другом: как и кому удалось сделать это ночью?

Что ж, по всей видимости, кто-то околдовал целительницу.

Ибо я сильно сомневаюсь, что начальство бережет мадам Страут от внимания репортеров исключительно потому, что у нее нервный срыв, поскольку (а по ней видно) она очень любит всех своих подопечных. Хотя, без сомнения, для незнающей публики такая версия не то что сойдет, но покажется очень даже правдивой.

Только вот думается мне, что заботливое начальство укрывает мадам Страут от газетчиков в первую очередь потому, что опасается, что мадам Страут, которая и в самом деле находится в состоянии весьма разобранном, вдруг станет говорить что-то странное про то, что не могла противиться тому, что делает, оживляя Силки, хотя и понимала, что то, что она делает — плохо. А сие уж настолько явно похоже на Империус, что даже идиоту ясно. Но, раз был Империус, значит, был и заговор с целью убить…

В общем, к чему беспокоить и без того обеспокоенную общественность? Лучше уж выставить дело так, будто в Мунго работают неквалифицированные сотрудники, которые не умеют распознать Силки, и их не увольняют после вопиющего ЧП, а лишь отстраняют от работы, и то — с сохранением содержания — на наши с вами деньги, между прочим! это для этого мы платим волшебные налоги, да?! чтобы нас убивали, пока мы лечимся?!?

Излишним, думаю, будет напоминать, что Фаджу об этом происшествии должно быть известно — более того, полагаю, с его легкой руки случай и представляют газете именно под таким углом обзора (через смотровую щель в танке).

В голове бедного Фаджа творится сейчас невообразимый кавардак, и он — далее увидим — допускает одну ошибку за другой. В частности, заставляет газету врать — и врать глупо. Конечно, действия его, имеющие характер репетиции будущей агонии, вполне понятны — в возникшей сумятице с побегом Пожирателей вдруг выясняется, что умер сотрудник того самого Отдела, от которого весь год что-то нужно, кажется, Директору.

«Кажется» — потому что все сложнее уверять себя, что Директор больше прочих тут замешан — особенно после истории со змеей. Смерть Боуда и побег Пожирателей упорно и неприятно складываются в одну картину — в которую Фадж их не менее упорно складывать не хочет.

А картина получается любопытной. Боуд выздоравливал, к нему возвращалась речь. Министерство не могло не дожидаться этого улучшения, поскольку несчастный случай произошел с Боудом непосредственно на рабочем месте, в Отделе Тайн — просто обязано было последовать служебное расследование с выяснением причин, по которым сотруднику Отдела, Хранителю Зала Пророчеств, вдруг захотелось взять пророчество, которое тронуть без того, чтобы сойти с ума, невозможно.

И вот, когда речь возвращается к Боуду, он внезапно трагически гибнет. Слишком уж мало походит на случайность — и совершенно не походит, если Министерство, побеседовав со Страут, понимает, что она была под Империусом. До Фаджа доходит, что свалить все на происки коварного Директора, которому всю дорогу от Отдела что-то очевидно нужно, не выйдет даже у него, Фаджа — Дамблдор никогда бы не пошел на убийство, это не его стиль. Как ни верти, выходит, что это стиль того, в возвращение которого Фадж упорно не верит. Ситуация мертвецки-тупиковая.

Между тем, вопрос новый: а как Том-то узнал, что Боуд выздоравливает?

Что ж, здесь сразу вспоминается старичок со слуховой трубкой, которого Гарри приметил у стойки регистрации в больнице в день самого первого посещения мистера Уизли. Старичок, который спрашивал у привет-ведьмы, в какой палате находится Боуд — то есть явно впервые собирался его навестить. И не надо меня уверять, что это простое совпадение — посетитель Боуда приходит в Мунго в тот же день, что в больнице оказывается мистер Уизли.

Том очевидно боится, что сейчас к Артуру начнут шастать люди Дамблдора — вдруг они случайно заглянут к Боуду? Вдруг они специально заглянут к нему и успеют вытянуть показания сразу же, едва к нему вернется речь? Почему старичок с трубкой и оказывается рядом в качестве посетителя — ясно, что это Пожиратель под Оборотным зельем, который все время следит за состоянием Боуда и в подходящий момент накладывает заклинание на целительницу.

Ибо, когда детки видят ее на Рождество, она явно действует самостоятельно — однако должен же был кто-то разморозить Силки в нужный миг (ночью, сразу после побега Пожирателей) и не пытаться Боуда спасти. С наступлением темноты околдованная целительница размораживает растение и удаляется, а Боуд, уже более-менее пришедший в себя, понимает, что дело плохо, и пытается отодвинуть от себя горшок — к сожалению, безуспешно. Конечно, возможно, целительница, разморозив Силки, сбросила горшок непосредственно на спящего Боуда, чтобы наверняка — но это уже детали.

Суть в том, что Реддл убирает важного свидетеля, и Министерство так и не узнаёт о правде — ни самостоятельно, ни с помощью Дамблдора.

Кстати, о нем.

Как вышло, что Дамблдор, чувствовавший себя, уверена, едва ли не лично виноватым в помешательстве Боуда, знающий, что возможны покушения, планировавший использовать Боуда в качестве главного свидетеля — позволил его убить? Неужели он не выставил охрану? Неужели, в конце концов, та же Августа, подруга Макгонагалл и сочувствующая Ордену и лично Дамблдору, которая регулярно вертится в той палате, не могла за Боудом приглядеть? Почему Грюм, стоявший вместе с Гарри у стойки регистрации, никак не среагировал на посетителя-старичка к человеку с очень знакомой фамилией? Что за безалаберность?

Я долго размышляла над этим вопросом и пришла к выводу, что Директор ошибся. Всегда ведь существует огромная опасность списать все происходящее на Игру и сказать, что Директор уж точно-точно об этом и том вот знает. Но Дамблдор тоже человек — и он ошибся.

Судя по их с Макгонагалл лицам 9 января, они, как и трио, ошеломлены побегом (и, возможно, убийством тоже), что означает, что Снейп не передал Директору информацию о том, что Реддл готовит массовый исход дементоров и Пожирателей из тюрьмы. Значит, Том Снейпа в свой план не посвятил. Судя по всему, равно как и в детали о том, когда и как будет убит Боуд. Возможно, после операции «Змея» их отношения и теплеют, но явно не до такой степени, чтобы Тому захотелось сообщать Снейпу стратегически важную информацию.

Побег дементоров и Пожирателей приводит к тому, что не только Министерство всю ночь бегает в панике из стороны в сторону — уверена, все внимание Дамблдора и Ордена тоже приковано к Министерству и к Азкабану. Боуд остается без защиты — агенты Директора, если и были в больнице, в чем я сильно сомневаюсь (не так-то легко им там прятаться), сорваны с постов или невнимательны. Из всей наружки Дамблдора остаются только портреты вроде Дайлис — однако охрана уже пропустила этот цветочек (Силки выглядят безобидно в спокойном состоянии) в палату, ожидая чего-нибудь существеннее вроде зелья или прямой Авады — а в самой палате портретов, кроме фотографий Локонса, нет. Финал известен и печален. И махом объясняет все — и невероятную мрачность Директора, и самое большое за 14 лет счастье Реддла накануне.

С самой операции «Змея» Дамблдор, несмотря на своевременные и, в общем, стратегически верные действия, тактически оказывается в позиционной борьбе «снизу». Он подряд пропускает: уход Кикимера с Гриммо с последующей передачей информации о Гарри и Сири Люциусу и Нарциссе; укрепление связи Гарри с Томом (и начинается полный аврал с Окклюменцией); Боуда, как еще одного важного свидетеля; то, что Гарри на первом же уроке Окклюменции понимает, что видел во снах не что-нибудь, а дверь в Отдел Тайн (что весьма отрадно для Тома, ибо через Люциуса он знает, что летом Гарри мимо этой дверки ходил — значит, знает, как добраться хотя бы до нее; осталось показать лишь путь до пророчества).

Мало того, Том успевает осуществить первую часть своего нового Плана — к нему присоединяется десятка самых лучших Пожирателей, в числе которых — бывший работник Отдела Августус Руквуд. Наконец, чертов полный Азкабан дементоров подтвердил свою готовность перейти (перескользить) на сторону Реддла — Дамблдор, конечно, изначально не собирался конкурировать с Томом за любовь дементоров, но из-за того, что Фадж не убрал их самостоятельно, заменив более нормальной охраной, на свободе оказываются старые головорезы Реддла.

На данном этапе Директор проигрывает с разгромным счетом, и я не уверена, что он сам до конца это понимает, ибо не знает о новом Плане Реддла относительно Отдела и Гарри — составленном с помощью информации от Кикимера.

Более того, поскольку Министерству срочно нужен кто-то, на кого можно повесить всех собак, в школе Дамблдора вновь активизируется очень злая после побега Пожирателей, сильно не выспавшаяся и начавшая звереть еще после операции «Змея» Амбридж. Ибо Том дает по голове не только Дамблдору, но еще и Фаджу — необходимость как-то прикрыть побег Пожирателей чуть ли не среди бела дня и его причины толкает нашего мысленепробиваемого политика на то, чтобы свалить все на Сири и, следовательно, Дамблдора.

В свете сложившихся обстоятельств Директору приходится еще больше укорачивать поводок Ярчайшего (что, естественно, накаляет терпение Звезды до предела), а также готовиться к тому, что Амбридж сейчас окончательно слетит с катушек в попытке отомстить за поруганную честь ее любимого Фаджа.

Последнее, кстати, происходит моментально — Гарри, Рон и Гермиона встречают Хагрида по окончании завтрака и узнают, что ему назначили испытательный срок.

Амбридж запускает вторую бомбу замедленного действия и некоторое время продолжает яростное ментальное насилие и над Хагридом, который из-за своих личных проблем и волнений находится и без того не в лучшей форме, и над Трелони, которая от отчаяния вообще начинает пить похлеще Сириуса. В попытке избежать того, чтобы в Хогвартсе появились сразу две новые Министерские крысы, Дамблдор тратит огромное количество времени и сил на то, чтобы прикрыть и Хагрида, и Трелони.

В частности, Хагриду, видимо, сделано строгое внушение не отступать от школьной программы (ибо ничего страшнее Крапа он деткам больше не показывает) — и прекратить общение с трио по ночам («Если она вас поймает, все наши шеи будут под лезвием», — твердо объявляет Хагрид друзьям). Директор намеревается держать его в школе до конца, а место Трелони собирается прикрыть своим… эм… получеловеком — с помощью того же Хагрида. Но об этом чуть позже.

Ко всему прочему, Амбридж с благословения Министра вовсю отрывается с помощью декретов — 10 января выходит Декрет №26, который выглядит больше похожим на серьезную заявку на победу в номинации «Какие еще действия могут предпринимать загнанные в угол собственным враньем Фадж и Амбридж, чтобы выглядеть особенно жалко», чем на грозное предписание власть имущих.

«Преподавателям отныне запрещено давать ученикам какую-либо информацию, которая прямо не относится к предмету, за обучение которому им платят», — значится в Декрете. Когда близнецы на следующее же утро получают выговор за игру в подрывного дурака у Амбридж на уроке, Ли Джордан так ей и отвечает: «Подрывной дурак не относится к вашему предмету, профессор», — за что получает вечер отработки и кровоточащую руку. Гарри рекомендует парню настойку растопырника. Налицо естественная реакция на ненависть, которая обычно сменяет первый страх — шутки. Амбридж неотвратимо перестают бояться. Ее теперь все более и более открыто не уважают.

Декрет не заставляет молчать людей даже в школе — что уж говорить об общественности за ее пределами. Нет, она еще не высказывается громко, однако уже начинает перешептываться — и это определенно является дурным знаком для Министерства. Преподаватели, студенты и родственники, люди, не имеющие к Хогвартсу никакого отношения — каждый думающий человек, спрашивая себя, как так вышло, что десять особо охраняемых Пожирателей сбежало из места, где веками плодились и размножались тысячи дементоров, все чаще обращается в мыслях к единственному разумному объяснению из предложенных — к тому, о чем с самого лета твердят Гарри и Дамблдор.

В сложившейся ситуации обнаруживаются и те, кто не ограничивается молчаливым недоумением. Подстегнутые побегом Пожирателей, члены ОД, среди которых находятся многие, чьи семьи так или иначе пострадали от Реддла и его самых верных слуг, начинают тренироваться с утроенным рвением.

Но больше всех раскачивается Невилл. Не обращая внимания на ошибки и ссадины, он молча трудится над каждым заклинанием, и Щитовыми чарами быстрее него овладевает только Гермиона. Очень, очень малое количество детишек на данном этапе понимает, что на самом деле означает массовый побег и чем это обернется в скором будущем, а потому занимается уже не столько ради успешной сдачи экзаменов, сколько ради того, чтобы действительно уметь сражаться. Невилл — в их числе.

* * *

Меж тем, время идет, а Игра совершенно затихает. Дамблдор, стараясь не провоцировать ни Тома, ни Министерство на лишние ходы, ждет результатов Окклюменции. Том тоже выжидает, стараясь переиграть Директора на нервах. Гарри превращается в ходячую антенну, настроенную на малейшее изменение эмоций Реддла, телеграф, по которому Дамблдор что-то такое важное для себя пытается отследить, а Том — передать, и самую настоящую шахматную фигурку, за которую идет нешуточный бой и от которой зависит все.

Состояние Гарри ухудшается с каждым уроком, и почти каждую ночь парень наблюдает дверь в Отдел — закрытую перед его носом. Понятно, что Том все больше разогревает любопытство подростка — доходит до того, что Гарри в беседе с друзьями уже прямо заявляет: «Мне бы просто хотелось, чтобы эта дверь открылась, надоело торчать перед ней и глазеть -».

С другой стороны, Дамблдор удваивает нагрузку на Гарри посредством домашних заданий и прочей ерунды, как бы сообщая: «Вот видишь, Томми? У него в голове ничего интересного. Пожалуйста, уйди из его головы, будь так добр», — а также тщательно следит за усердием Гарри и его верой. Так, Гермиона грубо обрубает плохое желание друга: «Дамблдор не хочет, чтобы ты вообще видел сны о том коридоре, иначе он бы не попросил Снейпа учить тебя Окклюменции. Тебе просто надо работать усерднее на уроках», — и тут же с яростью набрасывается на Рона, который в припадке мнительности начинает рассуждать о том, что, возможно, Снейп пытается открыть сознание Гарри Реддлу:

— Заткнись, Рон. Сколько раз ты подозревал Снейпа, и когда ты хоть раз оказывался прав? Дамблдор ему доверяет, он работает на Орден, этого должно быть достаточно.

— Он был Пожирателем Смерти, — упрямо замечает Рон. — И мы никогда не видели доказательств, что он действительно сменил сторону.

— Дамблдор ему доверяет, — повторяет Гермиона. — И, если мы не можем доверять Дамблдору, мы вообще никому не можем верить. — «И можно уже сейчас идти прямо к Реддлу, ложиться и умирать».

Ах, услада для Директорских ушей — какого бойца воспитал! Гордость Директора, невероятная гордость — самая умная волшебница своего возраста приходит к единственно верному выводу и закрывает тему. Рон не знает, что возразить. Гарри пока возражать не собирается — он заметил, что ухудшение началось с уроков Снейпа, конечно, но еще не готов делать выводы — права и Гермиона, полагающая, что в высшей точке лихорадка отпускает, и Рон — и Гарри продолжает делать, как хочет Дамблдор, честно стараясь не злиться на Снейпа и помнить, что не следует путать издевательство с требовательностью. Или требовательность и издевательство. Или… в общем, Гарри запутывается.

(Кстати, довольно забавно, что занятия по Окклюменции и занятия с ОД так ни разу и не совпадают — душа поэта зельевара не вынесла бы и непременно прокомментировала бы вслух, случись такое счастье, да и Сам не велел вторгаться на подпольную территорию, не иначе.)

За всеми этими тревогами и волнениями проходит январь, наступает 14 февраля — новый поход в Хогсмид. Надо отметить, что Директор не просто анонсировал дату дополнительно, но еще и назначил выходной на понедельник — правильно, зачем деткам лишний раз видеть Амбридж, если есть легальный и безболезненный способ этого избежать?

К тому же, у деток и дельце имеется — за завтраком к Гермионе прилетает незнакомая сова.

— Как раз вовремя! — восклицает девушка, разворачивая маленький кусочек пергамента. — Если бы сегодня не пришло… — мрачное удовлетворение возникает на ее лице, едва она заканчивает читать таинственное послание. — Послушай, Гарри, это очень важно. Как думаешь, ты можешь встретиться со мной в «Трех Метлах» около полудня?

— Ну… я не знаю. Чжоу, наверное, ожидает провести весь день вместе. Мы не обсуждали, что собираемся делать.

— Ну, приведи ее с собой, если надо, — говорит Гермиона. — Но ты будешь?

— Ну… ладно, а что?

— У меня нет времени рассказывать, мне надо ответить на это быстро, — и Гермиона уносится из Зала в неизвестном направлении, как сделала это 9 января, аккурат после известий о побеге Пожирателей и смерти Боуда:

— Ты куда? — не понял тогда Рон.

— Отправить письмо. Это… ну, я не знаю… — одобрят ли? — но стоит попробовать… и я единственная, кто может…

— Ненавижу, когда она так делает, — проворчал Рон. — Убьет ее, что ли, если она сразу скажет, что задумала? Займет на десять секунд больше…

Меж тем, задумала Гермиона нечто и впрямь колоссальное — о чем отказывается говорить до самого полудня. Однако, когда Гарри встречает ее в компании с Полумной и с, не к ночи будь она помянута, Ритой Скитер, все медленно начинает становиться на свои места.

Антураж встречи, кстати, соответствующий. Во-первых, «Три Метлы» — место, где, как помним, деток тяжелее подслушать, ибо народа больше, чем у Аба, однако сие не принципиально. Гораздо принципиальнее зловещие фотографии сбежавших Пожирателей рядом с объявлением о награде в 1000 галлеонов за любую информацию, которая поможет поймать хоть кого-то из них — и полное отсутствие дементоров в Хогсмиде. Фадж однозначно не знает, что делать, и не в состоянии никак влиять на ситуацию. Как ни грустно, с другой стороны, Директор, зная, что делать, тоже пока ничего существенного сделать не может.

В этих условиях, снедаемая желанием сделать хоть что-нибудь (неважно, поможет или нет), выстреливает блестящая находка Дамблдора на должность Игрока — Гермиона, которая, внезапно подстегнутая кучей сложившихся вместе обстоятельств, выступает с гениальной инициативой.

Во-первых, давно вызрела необходимость громко и внятно произнести альтернативную точку зрения на события. Апогея своего она достигает именно после новости о побеге Пожирателей — все последующие дни это лишь подтверждают. Механизм таков: что-то действительно произошло, власти по причине бюрократической безголовости блокируют распространение правдивой информации, но она так или иначе неизбежно просачивается через различные каналы в виде логических измышлений, слухов и домыслов. В силу этого информация о конкретном событии раздваивается, расслаивается и всячески искажается. Единственный способ все это прекратить — в конце концов назвать все вещи своими именами, заговорив о них простым и понятным английским языком.

Условия для этого складываются уже идеальные: публика психологически готова услышать и поверить; имеется выходной вне Хогвартса; имеется Полумна, чей отец согласен напечатать интервью Гарри по поводу возрождения Реддла (и имеется, к слову, стараниями Дамблдора, уже очень давно); наконец, имеется профессиональный корреспондент, которого можно попросить (читай: шантажом заставить) взять интервью и правильным образом его оформить.

Ибо выбора-то у Риты особо и нет, кроме как беззубо поломаться и в конце концов согласиться встретиться. Замечу — ее ответное письмо Гермионе приходит аж месяц спустя. К чему бы это — и что написала Гермиона? Судя по удивлению Риты на встрече, девушка о деле не написала ничего — лишь предложила встретиться (и на всякий случай напомнила, что будет, если Рита откажется).

Единственное, что способна выкинуть в своем положении Рита — поиграть на нервах Гермионы и не присылать ответ аж до намеченного дня встречи. Судя по лицу Гермионы, в ответе в красках, но довольно емко расписаны все мысли Риты по поводу предстоящего рандеву, но, поскольку выбора у Скитер нет, значится и вопрос о месте и времени — что Гермиона и летит указывать утром 14-го.

Предполагалось, что Гермиона введет Риту и Полумну в курс дела до того, как к ним присоединятся Гарри и Чжоу, чтобы не тратить их время, однако Гарри, потерпевший полное фиаско на свидании с Чжоу, плетется в «Три Метлы», где, немного поболтав с Хагридом, который вскоре его покидает, обнаруживает Гермиону, Полумну и Риту — самую странную компанию из всех, которые только можно было вообразить (что ж, это война; кооперироваться приходится всем, и у многих это выходит вполне сносно — кроме Снейпа и Сири).

Поэтому разговор о целях и задачах Гермионе приходится вести, попеременно отвлекаясь на пресечение провокаций Риты в сторону Гарри («Чжоу? Девушка? Симпатичная, да, Гарри?..»). Цель, собственно, одна — и лежит на поверхности:

— Но, конечно, маленькая мисс Совершенство не захочет, чтобы я писала об этом?

— Вообще-то, — сладко поет Гермиона, которой явно идет на пользу продолжительное пребывание в команде Директора, — это как раз то, чего маленькая мисс Совершенство хочет.

Гарри и Рита молча таращатся на Гермиону.

— Ты хочешь, чтобы я опубликовала, что он говорит о Том-Кого-Нельзя-Называть? — хрипло переспрашивает Рита.

— Да, хочу. Правдивую историю. Все факты. В точности так, как Гарри их сообщит.

Иногда я задумываюсь, почему идея дать это интервью пришла в голову именно Гермионе. Неужели Гарри в прошлом году не научился, что и как может делать пресса? Видимо, он принадлежит к тому типу людей, которые всегда избегают давать какие-либо объяснения. Потому что не верит в их целесообразность. В этом, кстати, мы с ним наиболее похожи.

Ну, вот… можно еще спорить с теми, у кого глаза вставлены не под тем углом, что у меня. Хотя бы потому, что совершенно не доказано, будто у меня угол зрения правильный. Может, как раз наоборот — и я буду счастлива его выправить.

Но с теми, у кого глаз вообще нет или они туго изолированы от окружающей действительности (вроде фаджевых) спорить, считаю, вообще бесполезно. Зачем? Они ведь всего лишь повторяют что-то, где-то когда-то услышанное. Что может быть скучнее, чем спорить о цвете со слепым?

Конечно, высший пилотаж педагогики — это когда умный человек как бы невзначай описывает увиденное так, что этому, не пользующемуся глазами, становится шибко интересно, и он формирует-таки узенькую щелочку. Меня так мои преподаватели обучали. Тогда с таким человеком можно работать дальше. Но я совершенно так не умею, не хочу, да и, видимо, не воспитатель по натуре.

Гораздо чаще вкусное описание вызывает не желание посмотреть самому, а некритичное восприятие данного описания. Оно идет в штамп — и по новому кругу. А глаза все так же закрыты. Этим, в частности, меня жутко бесят все споры о политике.

Короче, как говаривала Анна, сначала три справки от разных окулистов, а потом я еще посмотрю, есть ли смысл спорить. Гермиона же по натуре совсем другая — ей важно биться насмерть за свои убеждения с тем даже, кто о них ее и не спрашивал, отстаивать свою точку зрения, высказывать собственное мнение, заявлять о том, что она знает наверняка. «Кто-то не поверит, — отвечает она Рите, — но версия «Ежедневного Пророка» о побеге из Азкабана имеет некоторые значительные дыры. Я думаю, многие люди будут искать, нет ли лучшего объяснения тому, что случилось, а если будет доступна альтернативная история <…>, я думаю, они очень захотят ее прочитать».

Вариант беспроигрышный, если не рассчитывать на сокрушительную победу, чем Гермиона, собственно, и занимается. Причем все продумано до мелочей — подозревая, что подобного «Пророк» не напечатает, девушка договаривается с Полумной, чей отец «очень рад взять интервью у Гарри. Вот кто напечатает». Риту, по сути, спрашивают лишь для вежливости — как она сама прекрасно понимает, ей придется работать даже за бесплатно («Я не думаю, вообще-то, что папочка платит людям, чтобы они писали для журнала. Они делают это, потому что это почетно и, конечно, чтобы увидеть свои имена в печати»), иначе, «как вы прекрасно знаете, я проинформирую власти о том, что вы — незарегистрированный анимаг. Конечно, «Пророк» даст вам достаточно много за взгляд на жизнь Азкабана изнутри». Да, Гермиона даже слишком хорошо усвоила истину, что прессой, конечно, управлять невозможно, однако всегда можно договориться с отдельными ее представителями.

Надо отдать ей должное, Рита подходит к делу со всей ответственностью и профессионализмом, выжимая из Гарри все, даже самые мелкие, детали. Все-таки профессия репортера — это полностью ее дело.

Безумно смешно и здорово, конечно, следить за взаимодействием трех столь разных дам.

Рита, которая вряд ли верит в правдивость большей части своих статеек и с некоторым презрением относится к тем, кто им таки верит. Она расчетливо и хладнокровно рубит бабло, но все же иногда увлекается — очень недолго — и это как раз наш случай. Она всем сердцем ненавидит Гермиону, лишившую ее и положения, и работы, и денег, и даже свободы — но она признает в ней достойного противника и в некоторой степени уважает ее.

Полумна, напротив, свято верит в то, что пишет ее отец («Он публикует важные истории, о которых считает, что публика должна про них знать. Он не волнуется о том, чтобы делать деньги»). Риту такой подход откровенно и до колик смешит («Я могла бы удобрять свой сад содержимым этой тряпки», — если бы он у нее был после встречи с Гермионой, ха-ха).

Гермиона, ради общего блага зарыв топор войны и нынче называя «Придиру» не идиотским журналом, а «необычным», в общем-то, с Ритой согласна.

Полумну мнение этих двух совершенно не волнует — ее просто попросили помочь Гарри, а ее отца — непосредственно Директору.

Жутко довольную собой Гермиону, явно ощущающую себя на коне, по сути, эти две тоже не волнуют. Ее цель — помочь Игре и сделать так, чтобы у Гарри «появилась возможность сказать правду» — чего бы это кому ни стоило и к чему бы это ни привело.

В конце концов и она, и Полумна, и Рита сходятся на том, что данное дело выгодно каждой из них.

Удивительная вещь — дипломатия.