Во мгновение ока (джен)

Наступил день, приближение которого Лукас оттягивал всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Однако, тщательно посовещавшись, доктора сошлись во мнении, что больному пора пересаживаться в инвалидную коляску. Именно тогда, когда Лукасу начало казаться, что он уже привык к своей новой ипостаси, очередное непосредственное столкновение с атрибутом «неполноценной» жизни сильно выбило его из колеи. Коляска выглядела каким-то монстром, позорным клеймом и вызывала сплошное уныние.

— Не относитесь к этому так, сеньор, — утешала Лукаса сиделка, пока тот с лицом приговоренного к казни тоскливо рассматривал металлические спицы на колесах. — Коляска не делает вас лучше или хуже, более полноценным человеком или менее полноценным, это всего лишь вспомогательное средство. Как очки или тросточка.

— Нет, Малу, на этот раз вам меня не убедить, — безрадостно усмехнулся больной. — Я никогда не поверю, что инвалидная коляска может сравниться с очками.

— Сравнение не самое точное. Но и то, и другое помогает людям компенсировать трудности, возникающие из-за проблем со здоровьем. С этим-то вы согласны?

Лукас даже не пожал, а повел плечом, от расстройства не зная, куда себя девать. При «торжественном» моменте присутствовала почти вся семья. Во-первых, чтобы помочь пересесть с кровати на коляску. Во-вторых, чтобы попричитать — с этой задачей прекрасно справлялась Далва. В-третьих, чтобы пожалеть или позлорадствовать, а может, то и другое сразу. Во всяком случае, Лукас видел во взгляде жены оба этих довольно противоречивых чувства.

— Осторожнее, следите за тормозом, — Малу, обхватив больного с одного бока, давала указания Леонидасу, обхватившему его с другого. — Вот так… Еще немного… Отлично! Ноги ставим сюда.

— Как ты, сынок? — заботливо поинтересовался Леонидас.

— Непривычно, — честно ответил Лукас. — Но ничего, вроде бы сижу и не падаю.

— Мальчик мой! — всплакнула Далва. — Я буду молиться, чтобы ты поправился и встал на ноги, и Диогу тебе обязательно поможет! Сеньор Лобату говорил, что покойные тоже могут просить за своих родных там, на Небесах, и их просьбы не остаются без ответа!

— Далва! — с укором взглянул на нее Леонидас.

— Сейчас я сниму коляску с тормоза, и мы попробуем проехаться метр-другой, — суетилась сиделка.

— Можно вас всех попросить кое о чем? — подал голос Лукас.

— Да?.. — хором отозвались присутствующие.

— Оставьте меня одного, пожалуйста. Ненадолго.

— Но, Лукас, если тебе понадобится помощь… — растерялся Леонидас.

— Да, Лукас, не прогоняй нас! — с легкой обидой воскликнула Далва.

— Пожалуйста, — терпеливо повторил больной.

— Ладно, идемте, — согласился Леонидас, уводя за собой остальных. — Пусть побудет в одиночестве, соберется с мыслями… Но мы скоро вернемся, Лукас! Маиза, ты тоже! — махнул он рукой невестке.

— Сейчас, сеньор Леонидас, сейчас, — Маиза стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, и уходить, судя по всему, никуда не собиралась.

— Маиза, я же попросил! — недовольно произнес Лукас.

— Я мешаю тебе?

— Да, мешаешь. Я хочу побыть один.

— А ты сделай вид, что меня нет, — Маиза неторопливо прошествовала внутрь комнаты и села рядом с инвалидной коляской.

— Тебе как будто доставляет удовольствие видеть меня таким, — мрачно сказал Лукас.

— Удовольствие? — переспросила Маиза. — Удовольствие видеть то, как целая жизнь, которая могла бы быть прожита счастливо, превратилась в руины?

— Это моя жизнь превратилась в руины, а не твоя. Никто из вас, даже Малу, хотя она двадцать лет работает с инвалидами, не знает, что такое быть скованным немощью. Моя жизнь кончена, Маиза, все возможности, которые, если и были, упущены. Я теперь просто существую. А ты… Ты можешь делать, что угодно, идти, куда угодно, ты свободна во всем. Так о каких руинах ты говоришь?

— О наших с тобой, Лукас, — невозмутимо ответила Маиза. — Я смотрю на тебя сейчас, и мне вспоминается день нашей свадьбы. Ведь все могло сложиться совсем иначе!

— Маиза, теперь бесполезно об этом рассуждать.

— Почему же? Я всего лишь пытаюсь понять, где совершила ошибку на жизненном пути, чтобы исправить ее, если это еще возможно и имеет хоть какой-нибудь смысл.

— В этом разница между нами, — вздохнул Лукас. — Перед тобой по-прежнему открыты все двери, в отличие от меня. Послушай, Маиза, займись своей жизнью, ты еще можешь быть счастлива! Зачем тебе наблюдать все это, зачем хоронить себя заживо рядом с калекой? Тем более, я этого не прошу. Мне не нужны ничьи жертвы.

— А мои в первую очередь, да, Лукас? — усмехнулась Маиза.

— Мы двадцать лет только и делали, что жертвовали собой неизвестно во имя чего. Кого мы осчастливили? Себя? Нет, мы поломали себе жизнь. Мел? У Мел куча проблем. Моего отца? Он не выглядит счастливым. Может, пора перестать? Я не говорю о себе, со мной все уже ясно, но тебя мне действительно жаль.

— Ну надо же, какая забота, — не без иронии заметила Маиза. — Сдается мне, ты говорил бы иначе, если бы… — она замолкла на полуслове.

— Если бы что? — уточнил Лукас.

— Ничего, мысли вслух. М-да, Лукас, итоги семейной жизни у нас и в самом деле впечатляющие. Ты парализован физически, я парализована морально. Я не могу войти в твое положение, а ты вряд ли поймешь меня. И что с этим делать, нет никакой ясности.

Лукас засмотрелся на свое отражение в зеркале, до конца не веря, что скрюченный и как-то разом постаревший человек на коляске — это и есть он сам.

— Кто я теперь?.. — спросил он вслух. — Больше не наследник Леонидаса Ферраса, которого он больше двадцати лет готовил к великой миссии управления компанией. Просто инвалид, нахлебник.

«Хорошо, что Жади не видит меня сейчас, — подумал Лукас. — В таком виде я совсем не похож на человека, с которым она мечтала быть».

— Если мне не изменяет память, ты не слишком горел желанием встать во главе компании отца, — с улыбкой напомнила Маиза.

— Верно. Но так я чувствовал себя хоть сколько-нибудь полезным. Оказывается, это очень важно. Без этого теряется почва под ногами, существование становится тягостным и бессмысленным.

Маиза вздохнула и задумчиво облокотилась на каретку кровати.

— Получается, что все это время я старался стать похожим на Диогу, заменить его настолько, насколько это возможно, — продолжал тем временем Лукас, — но Диогу из меня не получилось. А Лукаса как бы не существует, просто пустая оболочка с похороненными внутри несбыточными мечтами и воспоминаниями о прошлом.

— Меня удивляет вот что, — достаточно спокойно проговорила Маиза, чуть искоса глядя на мужа. — О чем бы мы с тобой ни начинали говорить, все в итоге сводится к Жади.

— Ее сейчас упомянула ты, а не я, — возразил Лукас.

— Я сделала это в открытую, а ты мысленно.

— Как давно ты научилась читать мысли? — не сдержал усмешки Лукас.

— Твои написаны у тебя на лице, — усмехнулась в ответ Маиза. — И прочесть их не так уж трудно.

— Ты думаешь, что знаешь, какой я. Смешно, но Далва тоже считает, что знает обо мне все. И отец, конечно же — я для него просто открытая книга. Почему же я ничего о себе не знаю? — он слегка подался корпусом вперед.

— Не имею ни малейшего понятия, — пожала плечами Маиза. — Если задуматься, я сама о себе мало что знаю. Я привыкла рассматривать себя как приложение к кому-то. Твоя жена, мать Мел, невестка сеньора Леонидаса. Без вас я будто повисаю в безвоздушном пространстве, и это сковывает меня сильнее любого паралича. Я потеряла себя много лет назад и не знаю, найду ли снова. И надо ли? Плыть по течению гораздо легче, не так ли?

— Маиза, ты так меня и не услышала, — с горечью покачал головой Лукас.

— Как и ты меня, Лукас.

Впрочем, супруги негласно пришли к некому общему знаменателю. Как же получилось так, что двое взрослых состоявшихся людей не осознают ни себя, ни своего места в мире? Каждый из них молча обвинил в этом другого — говорящим взглядом, неосознанным жестом, выражением лица. Однако же во взаимных обвинениях уже не было никакого смысла, и оба пришли к этому выводу молча и не сговариваясь.