Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

— Спасибо за книгу, Сев! Такая толстенная — мне её до Рождества хватит! — с притворным ужасом говорила Лили спустя пару дней, сидя в «рубке» «Наутилуса» под шорох очередного, мелкого и нудного дождя. Желтых листьев на их тополе ещё практически не было, но тощие березки, обрамлявшие полянку, уже едва ли не на треть позолотели, да и во всём остальном чувствовалось дыхание приближающейся осени.

В домике на дереве стало значительно уютнее — разумеется, по большей части, стараниями Лили. Дощатый занозистый пол укрыл старенький, но вполне ещё крепкий коврик, который она позаимствовала с чердака, справедливо полагая, что ни мама, ни, тем более, папа о нём никогда в жизни не вспомнят. Сидели они на двух перьевых подушках в испятнанных пожелтевших наперниках, но дети были солидарны с мнением, что дарёным подушкам в наволочку не смотрят. Их девочка заполучила вполне легально, поведав маме туманную историю про необходимость тренировать заклинания на безопасных предметах. «Мы же и правда будем на них тренироваться — когда-нибудь!» — с выражением ангельской невинности объяснила Лили изумленному преобразившимся интерьером Севу. Последний же накануне раздобыл на какой-то замороженной стройке здоровенный кусок плотного полиэтилена — и теперь их кровля стала совершенно непроницаемой. О том, что стройка могла быть не совсем замороженной, Лили предпочла не думать.

Зато теперь у них был полноценный «штаб», свой практически настоящий домик, и Северус проводил в нём значительно больше времени, чем в доме родительском. Лили сильно подозревала, что он порой и ночует там же, но допрашивать его не решалась. С этим всем нужно было что-то делать, как-то облегчить другу жизнь, и она напряжённо думала в этом направлении. Регулярных ужинов у Эвансов ей казалось недостаточно, ведь он так и ходил полуголый — в маминой рубашке, отцовой куртке, расклеивающихся башмаках и брюках, из которых вырос ещё пару лет назад. Хорошо хоть, в ширину он за это время практически не увеличился, но и без того ноги из штанин торчали почти до середины голени. Мама обещала в скором времени что-нибудь придумать, и Лили очень надеялась, что придумает она это до наступления холодов. Пока же она разрабатывала план, как незаметно утащить из дома плед, чтобы Сев не околевал, если и правда проводит тут ночи.

Тема прошлого и будущего магии оставалась самой обсуждаемой все эти дни, ведь теперь, вгрызшись в «Историю Хогвартса», Лили могла практически на равных участвовать в дискуссии.

— Как ты думаешь, — начала она неуверенно, но с каждым словом, под внимательным одобрительным взглядом Сева, голос её наполнялся силой, — если это и правда так — что до Статута маги колдовали без палочек, то зачем вообще всё это понадобилось? Неужели ваше Министерство это специально?.. Чтобы… чтобы волшебников можно было отследить?.. Контролировать?..

— Может быть. Я уже думал об этом. Ведь до этого времени и Министерства-то не было, и в других странах магические правительства появились где-то около семнадцатого века. В Западной Европе — так всяко. Представляешь, как управлять кучей могущественных колдунов, не поддающихся контролю? А так — запросто. Провинился маг — у него отобрали палочку, и дело с концом. Он даже воду без нее не наколдует. Запирай его в тюрячку, будет сидеть, как миленький, никуда не денется.

— Опять же, заклинания. Ведь все заклятия, которым учат в Хогвартсе, они, как бы так сказать… стандартные? Вот это — для одного, то — для другого, Люмос — для света, что-то вон, ты говоришь, для воды есть… Предсказуемый результат, одинаковые действия, ясно, как противостоять, если что. Это похоже, как в современных школах, которые так ругает мама: программа рассчитана на дураков, тесты и экзамены — очень эмммм… квадратные такие, все как заборами огороженные, думать самих не учат… Мама в молодости учительницей работала, много рассказывала про это всё. Не мне, конечно, в основном, а папе и прочим родственникам, а я слушала…

— Но ведь постоянно придумываются новые заклинания, новые чары, новые зелья… Моя мама «Вестник зельеварения» раньше выписывала — так там что ни номер, то открытие было.

— А принцип-то всё тот же остается. За рамки никто же не выходит. За этот «забор». Это как с оружием у неволшебников (Лили буквально физически было неприятно называть маглов маглами, и она старалась обходиться синонимами) — придумали стрелы — против них кольчугу, стали ковать мечи — появились щиты, изобрели пистолеты — вот вам бронежилет, и так далее… Всё по тому же кругу.

— Тогда вопрос — почему никто не выходит за рамки? Не лезет через забор? Мы же вышли! А мы ещё даже не школьники!

— А вот потому и вышли. Я карикатуру в газете видела, как сидит класс за партами, у учеников круглые головы, а в голове мысли, у всех разные; по классу идёт учительница и делает всем квадратные головы по одной и той же мерке, и мысли становятся у всех одинаковые.

— Типа, приходят детишки перед школой за палочками — и с одиннадцати лет все начинают колдовать одинаково! А кто-то и раньше, как я вон маминой пытался! — вклинился Северус, в восторге и ужасе от того, какой стройной — и страшной получается их теория.

— Если ты привык думать, что без палочки колдовать нельзя, — продолжала Лили, — то и не сможешь. Помнишь, как ты удивился, что я летаю, и сказал, что ты бы так никогда не смог? А теперь сам летаешь не хуже.

— Это да… Без тебя бы мне и в голову не пришло, что это возможно вообще. Но ведь все дети, значит, могут что-то подобное — и этого никто, получается, не замечал?

— А кто вообще детей воспринимает всерьёз? — хмыкнула Лили. — Вот расскажи мы, о чём тут говорим, родителям — они поверят? Мой папа, вот точно, хоть и не маг ни разу, скажет, что это всё «теории заговора», когда везде мерещатся тайны, которых нет.

— А моя мама скажет, чтоб я глупости не болтал, — невесело усмехнулся Северус.

— Что, в общем-то, одно и то же, — в тон ему продолжила Лили.

— Ну, ладно, не услышали их в детстве, не поверили, но почему же они потом это не повторяют? Не делают так, когда вырастают? Ведь могли же!

— Может, они забывают? Разучиваются? Как если левшу переучить пользоваться только правой рукой, он забудет, что мог всё делать левой? И да, я прочитала про амбидекстров! — с усмешкой напомнила Снейпу девочка. — Но их же очень мало! А все прочие — забывают. Ведь наверняка же тот Люмос, что ты зажигаешь, — она покосилась на уютный желтый шарик под низкой крышей, освещавший полумрак таинственным, но очень приятным светом, — совсем по-другому делается палочкой. Они переучиваются — и всё, как раньше, уже не могут.

— А может, этот талант со временем исчезает, если не развивать? Когда я совсем мелкий был, отец говорил, что у меня слух хороший и всё хотел на трубе меня учиться отдать. Мама, слава Мерлину, отстояла, а отец тогда кричал, что потом поздно будет. Если, мол, время упустить, то не научишься уже. Может, тут так же?

Лили представила себе тощего оборванного Сева с покрасневшими от натуги щеками, сосредоточенно дующего в блестящую золотую трубу — и чуть не прыснула от нелепости этой картины. Тот, без усилий разгадавший причину её внезапного веселья, досадливо рявкнул:

— Это было давно! — и покраснел почти как в лилиной фантазии.

— Прости, — она опустила глаза, но улыбаться перестала не сразу и, возвращая разговор в безопасное русло, сказала, — Есть ведь и те, кто взрослыми музыке учатся. Или рисовать.

— Им должно быть гораздо сложнее. Да и рисуют-то многие, в этом нет ничего из ряда вон. Никто же не думает, что научиться петь, играть или возить красками — это что-то небывалое. А с беспалочковой магией так и есть.

— Ага! А те, кто таки не забыли или не совсем переучились, потом становятся великими магами! — осенило Лили.

И они одновременно закончили:

— Как Моцарт.

— Как Дамблдор.

Помолчав, Лили добавила глядя в сторону:

— И, если всё и правда так, то понятно, почему волшебники не любят маглорожденных…

— Почему?! — вскинулся Снейп, готовый протестовать, возражать, защищать — вот только кого от кого, не мог бы ответить себе сам.

Но она ответила так спокойно и грустно, что он не нашелся, что сказать.

— Потому что нам не нужно выходить за рамки. Мы сразу за ними, мы там родились. А снаружи можно увидеть слишком много…