Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Петунью пришлось ждать в прямом смысле под дверью. Вот в такие моменты различия между волшебниками и маглами проявлялись особенно остро! Когда Лили почувствовала непреодолимое желание увидеться с сестрой, писать бумажное письмо было уже бессмысленно — оно бы просто не успело дойти, Патронуса магле не пошлешь — и проблем не оберешься, окажись она не одна, и ответа в любом случае не дождешься. Телефона же в сестриной мансарде отродясь не водилось.

Поэтому Лили отправилась наугад, сделав ставку на то, что раньше Тунья чаще всего вечерами обреталась дома, и не угадала. «Поцеловав» закрытую дверь, спустилась ждать её на улицу, в жидкую, разведенную ночными огнями осеннюю темень.

Сестра появилась на горизонте, а вернее — в дальнем конце проулка, делавшего поворот, спустя примерно полчаса, как раз когда Лили начала всерьез подумывать: обновить ли Согревающее, или попытаться выжать всё до капельки из прошлого? Появилась не одна, а словно частью многоногого кадавроподобного силуэта, предваряемого гротескной тенью. Такой эффект создавался из-за её спутника — крупного горообразного парня в старомодном кепи и долгополом пальто, делавшем ещё обтекаемей и грузнее и без того объемистую фигуру. Петунья своими сухонькими лапками, облеченными тонкими шерстяными перчатками, цепко держала его под локоть, семеня с ним в такт и доверчиво прижимаясь к его мощному тюленьему боку. Завидев гостью в пятне подъездного фонаря, она выдернула из своего перчаточного зажима одну руку и приветственно взмахнула:

— Ой, Лилс, легка на помине! Мы как раз тебя вспоминали! Знакомься, это Вернон, мой жених.

Лили не стала уточнять, что именно о ней могла вспоминать её дорогая сестрица, так как слишком хорошо знала, что это могло оказаться как эпичным надеванием горшка на голову в возрасте неполных двух лет (к счастью, пустого), так и пришедшаяся к слову её любовь к уличным котятам. Причем, радостная улыбка Петуньи говорила, скорее, в пользу первого, а флегматичная невозмутимость её спутника, казавшаяся неотъемлемой составляющей его образа, никак не подтверждала второго.

— Я к тебе, Туни, можно? Или ты занята? — вместо этого ответила она.

— Конечно, можно! — как о чем-то само собой разумеющемся, решительно кивнула сестра. — Вернон просто проводил меня до дома, впрочем, как и всегда, — и в этом окончании фразы Лили почудилась хорошо закамуфлированная подколка: мол, меня-то есть кому провожать, а вот ты, вся такая красивая да популярная, запутавшаяся в своих кавалерах, как в трех соснах, почему-то ходишь одна по темным улицам. А может быть, это Лили, и без того изведшаяся, уже просто додумала себе сама.

На прощание Петуньи со своим тюленем — сдержанное, но неподдельно нежное, Лили старалась не смотреть. Но даже мельком увиденного хватило, чтобы увериться: права сестра, он и верно очень трепетно к ней относится, и, при умелом-то Петуньином руководстве, в этой паре всегда будет всё, как сказала одна из них. Тюлень, явственно смущаясь посторонней, быстро клюнул щеткой пшеничных усов висок Петуньи, сжал своими лапищами хрупкие шерстяные ладошки и заковылял обратно, всем своим тылом выражая степенность и основательность. Прежде чем юркнуть наконец в подъезд, сестра не удержалась от того, чтобы проводить удаляющуюся глыбу долгим благосклонным взглядом.

— Хорошо, что ты сегодня без этого своего, хоть поговорим нормально! — не прекращая возиться у плиты, стола и кухонных шкафчиков одновременно, как какая-нибудь шестирукая индийская богиня, заметила Петунья.

— А с «этим моим» — всё, можешь не переживать. Я его отправила… эээ… подальше, — опустив такие детали «отправления» как её вскинутая палочка и весьма поспешное, чтобы не сказать трусливое, отступление «этого», с улыбкой «покаялась» Лили, почему-то не сомневаясь, что порадует сестру своей новостью.

— Хвала Всевышнему! — театрально воздела руки с зажатыми в них чайником и блюдцем Петунья. — Иногда ты всё-таки не совсем безнадежна! — и поинтересовалась, обернувшись к столу. — Он как — ушел целым или по частям?

— Одним куском, — засмеялась Лили, млея под привычные и давно не слышанные сестрины остроты. Стало вдруг легко-легко, как в детстве — когда младшая наконец перестала обижаться на вечное зубоскальство старшей. Теперь она и сама бы не смогла сказать, что столько времени делала рядом с Поттером. — Но у него были все шансы!

— Я в тебе не сомневалась! — фыркнула Петунья, разливая чай и усаживаясь напротив. Искра тут же, дождавшись, вспрыгнула к ней на колени и, довольная, затарахтела под хозяйской рукой. — Но ты б меня не послушала, вздумай я учить тебя уму-разуму летом. А что второй? — спросила она без перехода.

— А что — второй? — помедлив, ответила вопросом Лили, чувствуя, как улыбка сползает с её лица и талым эскимо капает в чашку.

— Почему ты до сих пор не помирилась с Северусом? — в лоб продолжила Петунья. — Ты же пришла сегодня, чтобы мне про него поныть, ведь так? И что же мешает отправить ему этого вашего жуткого говорящего монстра и перестать наконец изводить себя и окружающих?

— Оххх, — прикрыла глаза пальцами Лили, словно пытаясь отгородиться от бередящих за живое слов. — Много чего мешает, Туни, ты же знаешь! И, в первую очередь, то, что он оказался совершенно не тем человеком, которого я себе представляла все эти годы, я же тебе говорила!

— Ага, говорила, — пренебрежительно тряхнула идеально подровненной белесой челкой Петунья. — Целый ворох какой-то ерунды про неразрешимые идеологические противоречия, с ужасающим пафосом и без капли конкретики, помню!

— Туни, я не могу с конкретикой, как ты не можешь понять?! — возопила Лили. От недавней легкости не осталось и следа, она уже почти жалела, что пришла сюда сегодня. Но после нудного вчерашнего сна о последнем курсе, пролетевшем в компании трех нелицензированных анимагов и одного оборотня, закончившемся выпускным, точно так же прошедшим без Сева даже на горизонте, как и реальный, и повлекшем за собой (опять и снова!..) вступление в Орден и уже знакомую насквозь гриффиндорскую свадьбу, ей прямо жизненно необходимым показалось получить живительную порцию фирменного Туньиного сарказма, идущего вместо сахара и варенья в нагрузку к неизменному чаю. — А противоречия действительно неразрешимые, и когда…

— Вздор! — оборвала её Петунья, сделав кистью отгоняющий жест, точно отмахиваясь от мухи. — Неразрешимое противоречие — это когда он не может жениться, потому что в Сассексе у него уже есть жена и трое детей! Именно в такую историю вляпалась моя сменщица из ателье, и вот там уж я первая сказала, что от такого «перспективного кавалера» надо скорее уносить ноги, пока не произвела ему четвертого! Всё прочее — все эти ваши политические закидоны — от лукавого, и об этом просто можно не говорить. Ну в самом деле, не обсуждали же бы вы за утренним кофе, кто за кого собирается голосовать на следующих выборах! Это же не имеет никакого отношения к нормальной человеческой жизни!

— Ещё как имеет, — буркнула не желающая сдаваться Лили. Но сестре не докажешь, что их с Севом обсуждения были бы куда глубже и серьезнее результатов выборов. Да и чтобы доказывать, нужны конкретные, привязанные к реалиям аргументы, а грузить Тунью всем этим хтоническим макраме, начиная от снов и заканчивая всё учащающимися терактами, было бы бесчеловечно. Она так старательно возводила вокруг себя стену с гигантской надписью от верха до низа «ничего не происходит», что проламывать в этой стене брешь, тыкать её носом в неприглядную действительность единственно ради того, чтобы утвердить свою сомнительную правоту — нет, Лили не могла на такое пойти. Да и не хотела. Может, оно бы было и правильнее — как Тунья, не знать и не видеть вокруг ничего, кроме своего маленького мирка, кроме того немногого, за которое она отвечает и в чем уверена, сосредоточиться на быте, нарабатывая себе имя в ателье, планируя помолвку, заваривая чай и вечерами наглаживая Искру по рыжей лоснящейся шерсти. Скорее всего, так оно и было бы — если не правильнее, то неоспоримо спокойнее. И тогда бы все «идеологические разногласия» и вправду потеряли бы большую часть своей значимости, если не всю. Только вот Лили так не могла. Для неё мужчина рядом должен был быть не просто столпом и опорой, не просто любовником и отцом её детям, но и единомышленником, соратником и, если надо, подельником, с которым можно и в Визжащую хижину к оборотню, и в Запретный лес к кентаврам, и в мэнор к Малфоям, и в пещеру к инферналам, и к Волдеморту в зубы, если на то пошло. Это не хорошо и, наверное, не особо плохо, просто оно вот так. Такая же неотъемлемая часть семейно-любовного бытия, как Туньины чайнички, вязаные салфетки и вечерние чинные променады с Верноном под ручку. От воспоминаний о хижине, кентаврах и мэноре заныли зубы, хотя чай давно не был кипятком. — Но даже если бы не имели, пусть! Пусть я попыталась бы и правда зажмуриться, закрыть глаза на всё, что нас разделяет в этом плане и…

— И просто честно сказала бы ему, что тебе без него плохо, — перебила её Петунья. — Тебе ведь плохо — для того, чтобы это понять, не нужно быть этой вашей пророчицей или как их у вас там зовут.

— Не могу-у! — взвыла Лили.

— Почему? Что ты теряешь? Если он тоже сидит и мается, то с радостью ответит тебе, и ты сама не заметишь, как у вас всё наладится. А если ему и дела до тебя нет, то ты хотя бы в этом убедишься и перестанешь тут изображать Искру, сидящую перед кухонной дверью и не способную решить, туда ей или сюда.

Возмущенная Искра, как раз именно этим и занимавшаяся, перевела изумрудные глазищи на хозяйку и снова требовательно царапнула лапкой дверь — уже в третий раз за время чаепития. В предыдущие разы Петунья безропотно вставала, выпускала кошку и, умудренная опытом, не садилась обратно за стол, зная, что не пройдёт и минуты, как с той стороны раздастся раскаявшийся цап-царап.

— Не могу, Туни, — вздохнула Лили, глядя не на сестру, а тоже на Искру, египетской статуэткой застывшую у двери. — А если он не ответит? Или если ответит как раз, что ему больше нет дела до меня?! Я ведь тоже наворотила дел при нашем расставании, он имеет полное право вычеркнуть меня из своей жизни!..

— Ну вот и извинилась бы заодно, — в очередной раз выпустив Искру, пожала плечами Тунья, явно не придавая страданиям сестры великого значения.

— Ты не понимаешь!.. — теперь Лили сидела, обняв голову двумя руками и спрятав лицо в их тени. У Туньи выходило всё до смешного просто — отправь, скажи, извинись! Лили не знала, завидовать или ужасаться такой простоте! — Столько времени прошло — и проходит всё больше и больше. Это будет, точно я бегу вслед поезду, который давно ушел, — ввернула она метафору, родившуюся у неё во время просмотра недавних снов. — Бегу по пустым холодным рельсам, а поезд уже — на другом конце страны, а у меня ни билета, ни расписания остановок, и сколько бы я ни пробежала, поезд за это время уедет всё равно неизмеримо дальше!

— Ты всегда умела навернуть красивостей вокруг совершенно обычных прозаических вещей, — ответила Петунья, выполнив свой хозяйский долг — впустив передумавшую кошку обратно, и вернулась к столу. — И сама в них накрепко поверить, вместо того, чтобы очистить орехи от шелухи и слопать ядрышко.

— Пока я молчу, пока не получу от него ответа, что нам с ним больше не по пути, ничто не помешает мне надеяться, — упрямо сказала Лили, которой совершенно не верилось, что после всего, что они наговорили и сделали друг другу, она может рассчитывать на какой-то иной ответ. И, что уж там, было стыдно. Жгуче стыдно и леденяще больно было бы обратиться сейчас к Севу: о чем? зачем? как?!..

— Я тебе говорила, что ты дура? — подкладывая в вазочку печенья, умиленно спросила Петунья.

— Много раз, — с грустной улыбкой подтвердила Лили, вгрызаясь в крохкое песочное тесто.

* * *

— Я соскучилась!.. — серебристая кошка сидит на краю её кровати, ожидая сигнала отправиться в путь и во что бы то ни стало донести послание до адресата. Но Лили только морщится, бессильно стукает по скомканной под локтем подушке и развеивает Патронус, не давая ему сорваться с места. Уже не в первый раз.

— Я соскучилась, Сев!.. — и снова барс, подобравшись для прыжка, готовится нестись сквозь стены и расстояния, и снова рассыпается искрами, не сдвинувшись ни на дюйм.

Лили лежит поверх закрывающего постель пледа, безжалостно смяв в комок многострадальную подушку, голова её, лишенная пьедестала, покоится ровно и плоско, и от этого тихо катящиеся из внешних уголков глаз слезы не чертят дорожек по щекам, а почти под прямым углом стекают вниз, моментально теряясь в волосах у висков. Если бы кто-то посмотрел на неё сейчас, он бы даже не заметил, что она плачет — так короток их маршрут, так быстро они исчезают, будто и не было. Но смотреть некому. Не считать же за зрителя барса лунного серебра, раз за разом покорно возникающего из небытия и туда же возвращающегося, так и оставшись бессловесным.

— Я так соскучилась!..

За окном тоже плачет дождем осеннее небо — и его слезы оставляют на стекле длинные, перекрещивающиеся, сливающиеся воедино и расходящиеся вновь, как рельсы неведомых поездов, водяные потеки.

* * *

Оставшиеся сновиденной Лили немногочисленные годы жизни Лили-зрительница проскользила невнимательно и поспешно, просто из чувства долга: раз уж решила смотреть всю историю от начала и до конца, нельзя отступать от данного себе слова. Она знала, что потом, в каком-то неопределенном «когда-нибудь» Северус снова появится — уже как школьный профессор для вихрастого и очкастого Поттера-сына Поттера, так неаккуратно обращающегося с темными боевыми заклинаниями. Когда именно он появится: с самого ли первого курса, или потом, или наоборот раньше, до поступления в Хогвартс, ей было неизвестно, и это становилось ещё одним поводом ничего не пропускать. Проматывать на большой скорости — да, но не пропускать.

Наблюдения за незатейливым бытом новоиспеченной семьи Поттер не представляли ни исторической, ни драматургической ценности. Медовый месяц, растянувшийся на год, приправленный, как брызгами шампанского, вспышками заклятий, летящих в сторону безликих черных фигур в лондонских переулках — и обратно, в их, орденцев, сторону.

Во время одного такого боя погибла Мэри. Во время другого, когда Лили впервые воочию увидела самого Реддла — Карадок Динборн.

Потом, годом позже — Марлин, в собственном доме и вместе со всей семьей. Об этом Лили узнала уже от Джеймса, так как для неё самой с рождением маленького Гарольда все орденские вылазки остались в прошлом. Предвидя это, она несколько месяцев скрывала от мужа свою беременность, чтобы иметь возможность сражаться за правое дело хоть на чуточку дольше. Когда правда вскрылась, был скандал, Джеймс много кричал о её женском предназначении, материнском долге и недопустимости ставить под удар жизнь наследника. Почему-то он твердо был уверен, что будет мальчик.

С тех пор Лили жила в особняке Поттеров, как в золотой клетке — сама как золотой аквариум для очень ценного вида рыб. Единственной ее компанией в отсутствие мужа — а отсутствовал он частенько, порой даже по неделе или две — была пожилая шустрая Батильда со своими неизменными пирожками, да изредка осунувшийся и весь какой-то издергавшийся Люпин, иногда — с Питером. Сириус появлялся только вместе с Джеймсом, как спутник вместе с планетой или магнит — с железной дверной скобой.

Несколько развиднелось, когда под конец лета появился на свет маленький, но очень громогласный Поттер-младший. Старший по такому случаю закатил большой праздник, носил молодую мать на руках, завалил всю гостиную лилиями, а детскую — игрушками и был примерным папашей первых месяца три: вставал по ночам; морщась, очищал Эванеско испачканные пеленки; подолгу умилялся, нависнув над кроваткой со спящим наследником и рассматривая непокорный смоляной вихор на крошечной головенке — видимо, врожденную отличительную черту.

Потом наигрался, и всё пошло своим чередом. На недели он, правда, уже не пропадал, но заявиться во втором часу ночи в обнимку с таким же поддатым, как он, Сириусом и беспечным смехом, а то и озорными песнями перебудить весь дом, было для него в порядке вещей. Гарольда, ничего не сказать, баловал, продолжая задаривать игрушками явно не по возрасту, и называл исключительно Гарри. К полугоду и сама Лили Поттер привыкла так его называть.

* * *

Рассматривать всё это было скучно и местами противно, и сновидица двигалась по сюжету, как на «гигантских шагах» — любимом ярмарочном развлечении её детства, когда одним толчком отрываешься от земли и почти летишь. Потом она научилась летать сама, и качели забылись, вспомнившись только теперь, тогда как она мерила огромными скачками собственную параллельную судьбу. Уже совсем было собралась проскочить весь остаток до самого последнего вечера, как необычное мельтешение внизу привлекло её внимание.

В доме Поттеров проходил военный совет. Волдеморт каким-то образом прознал об их ребенке и во что бы то ни было вознамерился его убить. Их об этом предупредил Дамблдор, посоветовав укрыть дом чарами Фиделиуса. Вот о том-то, кому быть хранителем тайны, и шел ночной разговор.

Сириус, разгоряченно размахивая руками, втолковывал своему другу, что тому никак нельзя самому становиться хранителем:

— Нет, дружище, даже и не думай! Дамби — голова, Дамби вот что сказал: «Тот, кто возьмет на себя эту ношу, станет самой желанной целью для Волдеморта, самым лакомым куском». То-то и оно, что в первую голову этот паразит подумает на тебя или меня — и удвоит усилия в попытках нас двоих укокошить. А мы с тобой и так постоянно в первых рядах. Нет, ему, конечно, придется очень постараться, чтобы достать кого-то из нас, но может же теоретически такое произойти!.. И тогда заклятие пропадет и Лилс с малым останутся без защиты — приходи и бери тепленькими! Поэтому-то тебе надо тоже засесть под Фиделиус и не отсвечивать, а хранителем стать кому-то из нас!..

Поттер пытался возражать, даже вскакивал из-за стола и бегал вокруг него кругами, но Блэк продолжал вещать:

— Да-да, Джейми, я знаю, какой ты у нас герой и что никогда не отсиживался за чужими спинами! Но, поверь, так нужно! Для безопасности Гарри!..

— Это тебе тоже Дамблдор сказал?! — бурлил Поттер, готовый, впрочем, уступить авторитету начальника.

— И он, да, но я и сам смекаю, что так будет лучше!

— Но ты же тогда окажешься той самой мишенью — останется только круги на косухе нарисовать! И смысл?!

— Вот поэтому-то и мне тоже не стоит быть хранителем — а там уж пусть Волди думает, что себе хочет, и попробует меня поймать, если сумеет! А хранителем у нас будет Питер, вот как я здорово придумал! Хвостик у нас тихоня, на передке не светился, глядишь — у него-то побольше шансов сберечься самому и уберечь вас в этой передряге! На него никто в жизни не подумает — и дело в шляпе! Будет сидеть себе спокойненько дома, растить свои кактусы и не лезть на рожон, в этом он мастер!

— Но… почему не Ремус, почему не Люпин? — подала голос до того молчавшая и тихо радовавшаяся тому, что мужу предписано отныне сидеть дома, Лили Поттер. — Он тоже тихий и осторожный, а уж скрываться умеет — любому бы поучиться!

— Потому что не Люпин — и точка, — неожиданно резко и неприязненно оборвал её супруг, явно не горящий желанием развивать эту тему дальше.

Лили не успокоилась, ей не понравилось отчуждение, с которым Джеймс говорил об их общем друге — самом близком ей из всей их компании, и Блэку пришлось пуститься в объяснения, так как Поттер, против обыкновения, молчал.

— Видишь ли, Лилс, у нас есть сомнения насчет нашего Муни. Шизоглаз считает, что в Ордене завелась крыса, которая сливает на ту сторону кое-что про наши дела…

— И вы решили, что это Ремус?! — вскочила из-за стола и Лили. — Да как вы могли?! А ещё друзья называются!

— Ну а кто ещё, рассуди сама? — веско и мрачно вступил Поттер, не смотря ни на жену, ни на друзей. — Это кто-то из близких нам людей, вхожих в дом — так считает Дамблдор, а уж если он что-то считает, сомневаться — дураков нет. И из нас всех только один — как ни крути, Темная тварь…

— Что ты такое говоришь, Джеймс?! — в ужасе закрыла рот руками Лили.

— Нет, ну правда, Лилс, как ни прискорбно об этом думать, но больше некому! На нем лежит проклятие, его когда-то укусил Грейбэк — а он один из вернейших прихвостней, — на этом нечаянном каламбуре Сириус хохотнул, — старины Волди. Откуда мы знаем, что ещё, кроме склонности обрастать мехом каждое полнолуние, могло ему передаться через этот укус! Оборотней-то никто никогда толком не изучал — себе дороже, а все, кто так или иначе известен — подонки, каких поискать!

— Но Рем ведь не такой! — в отчаянии возразила Лили, но в этом отчании прозвучал страх.

— А откуда нам знать? Откуда нам знать, к каким отдаленным последствиям приводит проклятие оборотничества? Может, прочие тоже волчатами были тише воды ниже травы, а как перелиняли во взрослые шкуры, так их и переклинило?! И вот тебе и пожалуйста: был не такой, а стал, сам того не желая, такой!

— В общем, это вопрос закрытый, Лили, — завершил обсуждение Поттер. — Люпин хранителем не будет — и точка. Я верю Дамблдору, верю Шизоглазу, верю Бродяге и его чутью. Больше он в этом доме не появится — и ему совершенно не обязательно знать, почему. Тебе бы тоже не стоило, — тут он осуждающе блеснул очками на Сириуса.

— Остается Хвост, я же к тому и веду, — зачастил Блэк, стремясь заболтать неловкость и промелькнувшее осуждение со стороны признанного им «вожака стаи». — Он уже согласился, я с ним заранее перетер. Правда, Хвостик?

Питер явственно побледнел под устремившимися на него взглядами всех присутствующих, но глотнул, кашлянул и мужественно кивнул.

— Значит, решено! — со скрипом отодвинул тяжелый стул Поттер, собираясь приступить к совершению ритуала немедленно.

— Тише, Джеймс, ребенка разбудишь! — шикнула на него жена.

— Тише, Джейми, нам недосуг ждать, пока моего крестничка укачают обратно! — передразнил Лили сыновний крестный, а Питер ухватился за свой стул и, с натугой приподняв, постарался переместить его совершенно бесшумно, стремясь избежать как попреков хозяйки дома, так и дозы подколов и шуточек от своих лучших друзей.

* * *

«Странно, очень странно!.. — в полнейшем шоке думала Лили, пробудившись посреди ночи от этого напряженного сна. — То ли они все с ума там посходили, то ли та реальность отличается от этой гораздо сильнее, чем я привыкла думать. Заподозрить Рема, вернейшего и преданнейшего, добрее которого я в жизни не встречала, в предательстве?!.. Причислить к «темным тварям», после того, как тайком бегали с ним по лесам каждый месяц?! Рем может быть кем угодно, но только не крысой!..»

«Крысой… — и перед ещё затуманенными сном глазами мелькнул противный, голый, серо-буро-розовый хвост. — Нет, но и Питер не мог! Ему же что в том мире, что в этом весь Орден безоговорочно доверяет! Дамблдор лично проверил его перед вступлением — и не нашел, к чему придраться! А Дамблдор, скорее всего, легиллимент, притом очень сильный. Если бы Петтигрю попытался скрыть подобные мысли, Дамби… тьфу ты, проклятый Блэк, вот же привязчивые словечки! Дамблдор мигом бы его раскусил и вывел на чистую воду. Конечно, директор себе на уме и делает много такого, с чем я при всём старании согласиться не могу, но не способен же он хладнокровно подставить своих! Да и зачем?! Ради чего ему это могло бы понадобиться? И, если он и правда менталист, почему он не знает, кто именно работает против Ордена? Потому что тот, в свою очередь, ещё более сильный менталист?.. Что за бред!.. Подобных талантов — чтобы переплюнуть беспалочковую невербальную легиллименцию — ещё поди поищи! Сам Волдеморт, разве что, мог бы попытаться. Да ещё мы с Севом… Мы… с Севом…»

Лили встряхнулась, выбралась из постели и подошла к окну. За ним даже ещё и не думало светать — к концу октября ночи стали долгими и непроглядными, налившись мрачной силой в преддверии Самайна. Приоткрыла окно в эту чернильную муть, привычно сотворила из бумажной салфетки сигарету. Постаралась вернуть мысли в конструктивное русло.

«К слову о великом волшебнике Дамблдоре. Если уж риск для семейства Поттеров так велик и никому нельзя доверять в полной мере, почему же директор не предложил стать хранителем лично? К нему бы уж точно никто не сунулся — ни из Упивающихся, ни даже Волдеморт. Тем более, что большую часть года он вдобавок находится в неприступной крепости, которую кроме как хорошо подготовленным массовым штурмом не взять. По всему выходит, что из него бы вышел самый лучший хранитель — с наименьшей опасностью для него самого и с надежной гарантией для охраняемых. А тут… Тихоня Хвост, от которого за весь вечер и слова-то не было слышно!..»

Невнятные подозрения клубились и растекались в душе, как комкастая плотная темень за окном. Разрезая её, словно волнистым клинком, тоненькой светлой струйкой стремился вверх дымок. Подобно ему нарастала внутри какая-то мысль, пока не приобретшая стройных очертаний гипотезы.

«Крыса. Хвост. Предатель в Ордене. Петтигрю в Ордене. Хранитель тайны. Дамблдор» — отрывочно, будто пунктиром намечая будущий путь. — «Надо проверить, надо убедиться, нужны доказательства… Хоть какие-нибудь доказательства хоть чего-нибудь!»