Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Диванчик был узким и немного покатым к краю. Когда она делала его таким, в приоритете было удобство сидения, ей не приходило в голову, что на нем придется лежать, да ещё вдвоем. Зато диванчик знатно сближал — чтобы не скатиться, нужно было прижиматься тесно-тесно, как две семядоли в орешке арахиса, а надежнее всего — переплестись корешками и побегами, образуя единый и неделимый организм.

Единый организм зашевелился — Сев приподнялся на локте и заглянул ей в лицо:

— Пить хочешь?

— Немного, — ответила она, понимая, какая на самом деле у неё внутри пустыня. Ещё бы — столько времени не переставая задыхаться: от плача, от слов, от любви…

Северус виртуозно вывернулся из теплого капкана, стёк на пол, восстал из собственной тени и прошел к столу, на котором громоздился и чуть заметно искрил под стазисом здоровенный котел, оставляя для более традиционной кухонной посуды только узкие пространства по бокам и с одного угла — того, что ближе к подоконнику и плите — все прочие были заняты разделочными досками, толстостенными склянками и полотняными мешочками трав.

Он стоял у стола, возясь со стаканом и жидкостью в нём, а она смотрела на него — голого, тонкого, словно облитого жидкой медью от еле тлеющего камина. Точно так же он, должно быть, стоял и за секунду до того, как она постучала в дверь — слегка ссутулившись над столом, волосы занавешивают лицо. Только тогда он был одетым и выглядел…

* * *

— Лили?!

Он выглядел куда больше похожим на Сева из снов, чем на того, которого она помнила.

Вскрикнув её имя, он отшатнулся от двери — то ли в изумлении, то ли так поспешно давая ей место войти. Она не раздумывала над этим, не анализировала, не выстраивала причины и мотивации по ранжиру, она вообще, кажется, не пользовалась головой, когда, облегченно всхлипнув, повисла у него на шее, суматошно и неразборчиво повторяя обрывочное: «Живой… живой!..»

Детали его образа тоже проскочили «зайцами», мимо сознания, просто картинками, сливавшимися в дёрганную, криво смонтированную ленту: тяжело обвисшие змеи волос; заострившийся до бритвенного нос-клюв; на лице как будто ничего больше — только клюв и огромные распахнутые глаза, смотрящиеся ещё больше из-за широко залегших вкруговую теней; залом-расселина над бровью — как Гранд-каньон на раздольной поверхности лба.

Мантия пахнет зельями, дымом, потом — им, только в пару раз концентрированней от привычного. По груди, по рукавам, по подолу — пятна и брызги, въевшиеся и выевшие наоборот черный цвет до белесого, сероватого, ржавого, кое-где — под жадно шарящими в желании убедиться, утвердиться, увериться пальцами — мелкие прорехи ожогов. Под мантией — грозящее выломиться сквозь ребра прямо ей в лицо, пышущее жаром сердце.

— Я видела… я думала… я боялась… — судорожные всхлипы, рваные вдохи, обкромсанные слова.

— Ну что ты, маленькая, что ты себе придумала, что со мной может случиться, ну вот же он я… — винегрет из слов, ничего не означающих, ничего не значащих ни для кого больше, даже для них ничего не значащих — важно просто что-то говорить, слышать голос другого, ловить дыхание, знать, что это не сон.

А ещё говорить оказалось важно, чтобы занять губы, ждавшие совсем не этого. Но говорить помогло ненадолго. Как и когда под ними очутился диванчик, осталось неясным — да ей и не хотелось разбираться и вспоминать.

* * *

Ракушка на его шее, сбившись на сторону, оставила отпечаток на её щеке. На её пальце — кольцо. Горит настоящим костром Бельтайна. Между ключиц прилипла к разгоряченной коже серебристая капелька — инь-ян. Погребенная небрежно сброшенной мантией и зарытой под ней рубашкой, покоится на полу палисандровая пантера. Она знает, что он заметил их все, как и она сразу вцепилась взглядом в закачавшуюся на цепочке ракушку, вырвавшуюся на свободу.

— Тебе не пора? — отсвет камина пляшет на остром профиле, вынырнувшем из её волос и уткнувшемся в потолок. Том самом профиле, что рисовался ей повсюду: на кухне Люпинов, в росчерках черных веток за окном — и на подушке. На подушке особенно. У диванчика нет подушек, вместо подушки она лежит на твердой, жилистой, самой удобной на свете руке. Рука крепко держит её, в то время как профиль старательно выстраивает прямой угол к потолку — и к ней. Чтобы не приведи стихии не пересечься взглядами, когда прозвучит его вопрос.

— Ты меня выгоняешь? — рука на её плече, под её головой, вокруг её спины говорит сама за себя, но она всё-таки спрашивает. Время молчания кончилось — а жаль, потому что теперь снова стало сложнее.

— Мерлин с тобой!.. — профиль не выдерживает и нарушает угол, в провалах-глазах — по маленькому рдяному камину, или это что-то вспыхнуло у них внутри? — Просто… Тебя не будут искать? — опять поворот, вопрос адресован темному и молчащему потолку, по откинутой шее проходится акулий плавник.

— Меня некому искать, — она тоже умеет строить углы. С нагретого места на родной руке подниматься жаль, но надо. Так же, как надо подбирать и выталкивать слова, хоть и не хочется. Теперь потолок ему точно не ответит, даже если захочет — между ним и вопрошающим — она.

— А… Он? — трудно, очень трудно заставить себя произнести имя, которое за столько месяцев превратилось в синоним драккла. Это что-то древнее, первобытное, когда за именем неразрывно следует его обладатель, когда отражение равно оригиналу, когда рисунок на стене и дичь — одно. — Или?..

— Говорю же, меня некому искать, Сев, — медная голова заняла место потолка, поэтому нет смысла продолжать таращиться вверх, выворачивая шею.

— Так вы не вместе? — пара каминов разгорается, вспыхивая ещё двумя бельтайновскими кострами.

— И никогда не были… И… Всё это так глупо!.. — волосы прячут её от костров, нос почти утыкается в обтянутые ребра, под которыми заходится видимыми толчками пульс. — Я страшно виновата перед тобой! И за это, и за то, что не доверилась тебе полностью с этими снами, и… и… Прости меня, Сев, я такая дура!

— Не смей так о себе говорить! — длиннопалые ладони обхватывают её лицо, поднимают из волосяного плена и самобичевания на свет, костры искрят прямо в душу — насквозь, навылет. — Не смей так говорить, слышишь? Если кто здесь и дурак… Это я всё испортил — и вначале, и потом… Я столько передумал всего… столько понял — и про тебя, и про себя. Я как умер и заново родился. Умер тогда, а родился — сейчас… Мог бы раньше, выходит… Если бы я знал!.. Я же думал…

Костры заполняют собой всё, и, пролетев сквозь их пламя, она видит себя — взлохмаченный красноголовый цветок, раскрасневшийся, улыбающийся. Рядом с ней по брусчатке вышагивает Поттер, оживленно что-то рассказывая. Ресницы делают взмах, кадр сменяется. Тот же Поттер, только в другой мантии, и вокруг не вечер, а утро. Раннее утро, едва рассвет. Он спускается со ступенек чуть не вприпрыжку и машет кому-то в приотворенной двери. Довольно улыбается и аппарирует с хлопком, гулким в утреннем неподвижном воздухе. Снова Поттер, снова она — держит его под локоть, почти висит на нём, в темноте не разобрать выражения лица, но можно его додумать. Легко и однозначно додумать, если не знать, что прямо перед этим чудом не погибла Мэри, а совсем немного погодя…

Она прерывает калейдоскоп Поттеров и красноголовых цветов, щурится, прячется от полыхающих костров, от собственных пылающих щёк, кусает губу:

— Ты следил за мной?

— Нет, — подергиваются пеплом костры. — Просто прогуливался мимо иногда. Порой — результативно. Потом перестал. Думал — куда уж яснее. Думал — ты счастлива там, у тебя всё хорошо, ну и отлично, ну и чудно, не того ли ты сам хотел!..

Его голос срывается, достигнув высот, за которыми — прыжок и бездна, истерика и слёзы. Останавливается на самом краю, выдыхает, берет паузу. Невольно она отмечает привычное: раз-два-три-вдох…

— Сев…

— Не надо, Лили. Всё, что прошло — прошло. Главное — сейчас ты здесь, а прочее — к дракклам. Не надо.

— Посмотри на меня, — и, до сжавшегося сердца — эхом недавнего кошмара. — Посмотри на меня, Сев!

Он смотрит — живыми слегка безумными глазами, так непохожими на затухающие угли тех, из сна. На неё, сквозь неё, внутрь неё — и летят, мелькают картинки, вперемешку из яви и сна, из Ордена, Поттера, Гарольда, выжженного, заклейменного меткой Сева, Нагайны и Волдеморта. Из ракушек, песчинок, молчаливых Патронусов, зависших между землей и небом лодочек, из темноты спальни, откуда отступал с испуганно поднятыми руками очкастый лев.

Перед этой сценой Северус прошипел сквозь зубы:

— Убью.

После изгнания охотника не смягчился и добавил:

— Дважды.

Он тоже не досматривает до конца, хотя в этом месиве памяти и не понять, где конец, где начало. В какой-то момент, ей самой неизвестно, в какой, начинают закипать слезы — это не помеха трансляции, им давно уже не нужен для этого зрительный контакт, но Северус не считает так, он сгребает её в охапку, путая все картинки. Его губы — на мокрых щеках, его руки — везде, вокруг, коконом, и не только слова, но и мысли снова становятся на какое-то время не нужны.

* * *

— Тебе воду или сок? — спрашивает Северус от стола, удовлетворившись наконец внешним видом стакана и его внутренним состоянием.

— Яблочный, если можно, — подперев голову рукой, она впитывает его глазами, как произведение искусства. В нём всё так, как должно быть, так, как ей хотелось бы видеть. Наконец-то всё так — как будто отбитый кусок антикварного блюда аккуратно приставили на место и приживили Репаро. Как будто без следа затянулась свистевшая на все лады дыра размером с сердце. Как будто и не было никакой дыры.

Трудно оторвать от него взгляд, но что-то влечет её внимание на каминной полке. Ровная стопка в пергаментной обертке — и одна, отдельная книга, небрежно брошенная поверх. Ей не видно заголовка на обложке, только корешок блестит сдержанным золотом — мелко, далеко, не разобрать. Но ей кажется, она знает, что это такое. Что это за книги там покрываются пылью на камине, как какая-нибудь трижды передаренная безделушка. И что за пергамент висит, кривовато пришпиленный медным зельеварческим ножом прямо к стенке над столом, закрутившись нижними уголками от горячих испарений. Этому пергаменту полагалось бы прятаться в золоченой рамке под стеклом, красоваться на почетном месте, оберегаемом от всяких тлетворных влияний. Слишком темно, но она угадывает в большом круглом пятне внизу листа затейливую печать Экстраординарного общества зельеварителей. Интересно, какая ступень? И радовался ли он хоть немного, когда получал эту грамоту?

* * *

— Я ведь чуть не сдох тогда. В Хогвартсе, после… После того, как приходил. Вышел ночью в Лес, случайно выбрел на нашу поляну, лег под дубом и решил, что всё, с меня хватит. Что я больше так не хочу. И… как бы… отпустил себя из себя. Начал выходить вон, чтобы больше не возвращаться.

— Сев!.. — снова накатывает тот же самый страх необратимой потери, не менее острый в моменте от того, что речь идет о прошлом. Кому как не ей знать, что сновидцам и менталистам не нужны ни веревка, ни яд, ни кинжал, ни Авада в лоб, чтобы свести счеты с жизнью. Их контроль над разумом позволяет им разорвать узы между душой и телом, не прибегая к столь грубым и примитивным инструментам.

— Но мне не дали, — словно оправдывается он, спеша усмирить её всколыхнувшиеся страхи. — Остановили на пороге и затолкнули назад.

— Кто?!

— А драккл его знает, кто. Просто в какой-то миг над головой раздалось такое шипящее «Не сметь!!!», как будто кто-то рычит и шепчет одновременно. И меня как пинком обратно в себя отбросило. Поозирался, поисковое запустил — нет никого, всё пусто, одни деревья кругом. Но помереть мне не дали, факт.

— Ну и слава стихиям! Какой ужас, Сев!.. Зачем?..

— А зачем мне было жить? Я сначала злился, как последний кретин — вот уж точно, как мой папаша, земля ему молочаем. Потом надеялся на что-то, а потом… Ну нету мне жизни без тебя, и никогда не было. Только я в своем ослеплении на время об этом забыл. Всё впустую казалось, всё одним цветом. Старался думать, что всё к лучшему, заставлял себя. Временами даже выходило. А сначала старался не думать совсем, вообще выгнал все мысли из головы, наглухо зачехлился Заслонками, ждал только — выпуститься из школы и всё. И никогда больше не видеть. Ничего больше не знать. Ну и… Нет для меня других женщин на свете и другой жизни тоже нет. Признайся, ты меня не приворожила там, тогда, на детской площадке?

Хоть этот вопрос и сопровождался кривой усмешкой, призванной обозначить наличие юмора в данной словесной конструкции, она сочла необходимым ответить со всей серьёзностью.

— Нет, конечно. Даже и не думала никогда!

— Я знаю, что нет, это я так.

— Сев…

— Что?

— А не может быть… не может быть это… обряд? — вылез на гора ещё один затаенный страх.

Он быстро взглянул на неё, точно уловив отзвук её собственных личных сомнений.

— В мои десять никакого обряда не было и в помине. А с тех пор мало что изменилось. И обряд тоже для меня ничего не изменил. Как и его… отмена.

— Да, но… ты тогда отпустил меня, а сам…

— Ну и как, тебе это помогло? Отпустило?

— Н-нет…

— Вот и меня нет. Хотя мне приятней было думать одно время, что выход есть. Не один, так другой. Что стоит разделаться с последствиями обряда, и я… если и не вздохну спокойно, то хоть вообще начну дышать. Я цеплялся за эту дурость так и этак, крутил головоломку туда и сюда, пока не признался себе, что не в обряде дело. Что он не имеет и не может иметь власти над волей и над душой. Что древняя магия вообще не про это — она знак, но не цепь. И что надеяться мне не на что: ни сдохнуть, ни освободиться. Единственное радовало тогда, что хоть тебя отпустил, избавил от себя-придурка, хоть на это хватило мозгов — хотя тогда, признаться, меньше всего я руководствовался ими. Что ты не превратишься рядом со мной в мою мать, что ты проживешь хорошую счастливую жизнь, которой достойна. А я… Видимо, я для чего-то нужен, решил я, когда меня развернули на выходе. Что-то осталось за мной, какой-то долг, и пока я с этим чем-то не разделаюсь, хрен мне, а не покой и забвение. В общем-то, тут не надо быть Мерлином, чтобы догадаться, что именно я не закончил и что задолжал. И даже не этому хрен-знает-кому, что шипел на меня с дуба, а тебе. В первую и последнюю очередь я это должен был сделать ради тебя. Ради твоей будущей хорошей и счастливой жизни не со мной. Я должен был найти этот блядский последний хоркрукс.

— Так это всё-таки ты забрал письмо с почты?!

— Конечно, я.

— А со служащими как? Обливиэйт?

— Лакунарный. С маглами это — раз плюнуть, они и не моргнули.

— Зачем?

— Чтобы ты не знала, что я занялся этим.

— Почему?

— Было стыдно. Я же наговорил тебе драккл знает чего, а тут… И к тому же, пока ты бы ждала письма, надеялась, что оно придет, ты бы не стала… совершать резких движений. Вмешиваться во что-то самой. Я же не знал ничего про Орден и что этот тебя в него впутает. Ну и что мои поиски так затянутся, не предполагал.

— Поиски хоркрукса? Но ведь в письме должен был быть адрес бывшего ученика приюта…

— Он там и был. Только этот ученик спился в конец и впал в маразм, из его трухлявых мозгов не удалось вытряхнуть ничего, кроме невнятного бреда и физиономий его корешей. Зря только два месяца на его поиски угрохал. Очень тогда расстроился, бесился, что всё так затягивается. Думал: если уж ты, сука, как-тебя-там, хочешь, чтобы я это совершил, так почему же палки в колеса суешь, и не отпускаешь восвояси, и задачу решить не даешь?! Веришь, нет, почти поверил в какую-нибудь сказочную хрень вроде богов, кулаками грозился в небо, орал всякое — вот до чего дошел… Решил, что раз нельзя отчалить по-хорошему, по своей воле, пусть будет иначе — вроде как случайно, и я тут ни при чем. С зельями опасными экспериментировал, ходил на УПСов нарывался без Щита… Ничто меня не брало, как заговорили. Кто ж знал, что ты в это же время, может, по соседним улицам ходишь с этим своим Орденом… Жаль, так и не встретил тебя.

Прижаться теснее, как можно ближе, обнять, защитить, уберечь… Шепотом:

— А что… подошел бы? Тогда?

— Подошел? Не-ет. Ты же… я же думал… Нет, не подошел бы, но хоть прикрывал бы издали, Мерлиновы портянки! А так — только пар выпустил: ни меня не грохнули, ни я никого, только подбил парочку. Рег не знал, что со мной и делать, землю рыл носом, чтобы чем-нибудь помочь, но всё попусту.

— Он был с тобой это время, да?

— Рядом. Поблизости. Со мной в это время быть было проблематично. Я и так-то не самый приятный собеседник…

— Брось!

— …А тут и вовсе брал все антипризы. Ну и побочки от СБС свою лепту вносили…

— Сна без сновидений? Но у него же нет побочек…

— Это если разово. Ну, или там три-пять дней, пусть даже неделю.

— Ты хочешь сказать… Ты что, всё это время его пьешь?! Полгода?!

— Нет, что ты. Всего месяцев пять. А что делать, если иначе не заснуть, а на ногах хоть как-то держаться надо?!

— Сев!.. Но печень же не казенная! И почки!

— А, ничего им не сделается. У меня и для них зелье найдется. К тому же, тогда я о них думал меньше всего. Мне важно было, чтобы сучий хоркрукс всё-таки нашелся, чтобы ты была в безопасности, а на себя мне было как-то… Но хоркрукса не имелось…

— Погоди! Выходит, это всё-таки не ты забрал его из пещеры?!

Заполошный взгляд:

— Когда?!

— Дней десять назад. Там было темно и в чаше пусто — ни медальона, ни зелья, и я подумала…

Длинный выдох:

— Нет, не я. Дней десять назад его там ещё в принципе не было.

Подозрительный прищур:

— Откуда ты знаешь?!

Смешок:

— Из первоисточника. Он появился там только вчера.

— От Рега?! Надо было таки с ним связаться! Мы как раз собирались завтра с Ремом и Фионой снова проверить пещеру…

— Лили, я охотился на хоркрукс для того, чтобы тебе не пришлось этого делать. А ты сама суешься дракону в пасть…

Ответный смешок:

— И отпускаю драконов на волю! Сев, мы ходили с тобой параллельными тропами, раз уж не могли ходить одной! Неужели ты считаешь, что я отступилась бы там, где не отступился ты?

— Я просто очень беспокоюсь о тебе. Не обижайся, я не хотел на тебя давить. От этого просто… не так быстро получается отделаться. Я стараюсь следить за собой, но оно ещё будет порой прорываться. Надеюсь, нечасто. Заранее прости за это.

— Ерунда! Так когда мы пойдем за медальоном? Завтра?

Взгляд на чуть посеревшее небо в окне:

— Вчера. Медальон в ящике стола. Рег отсыпается наверху.

Кивок в сторону котла:

— Так это зелье?..

— Антидот. Вторая порция. Сейчас мы договорим, ты уляжешься спать, и я его доварю.

— Это он пил эту гадость!.. Нет-нет, я понимаю, что иначе было нельзя, я и сама… по-другому бы не получилось. Но… как всё прошло?!

— Штатно. Без особых эксцессов. Без потерь. Только теперь Регу домой путь заказан. Кричер — не Рег и уж подавно не я. Заслонки ставить не обучен. Если Реддл додумается приказать Вальбурге его расспросить, не говорил ли он кому про их маленький поход, он или вынужден будет повиноваться, или начнет прилюдно биться головой об пол, показывая, что ему есть, что скрывать.

— Погоди-погоди, Кричер?

— Реддл одалживал Кричера у Вальбурги в качестве подопытного накануне, вечером перед Самайном, а вернул в таком состоянии, что тот не в силах был приносить никакие клятвы. Точнее — вовсе не возвращал, а бросил там подыхать, рассчитывая, видимо, что его вместе со всеми секретами сожрут инферналы. Но старый брюзга выбрался, приполз в Блэк-хаус под утро и, отлежавшись, рассказал, где был, любимому хозяину. А «любимый хозяин» немедленно рассказал всё это мне. И наотрез отказался подвергать старика подобному испытанию повторно. Хотя я предлагал и весьма настойчиво — на эльфов эта отрава должна действовать в разы слабее. Но он уперся и всё — ты же его знаешь!..

Смех:

— Я вас обоих знаю! — Свистящим запоздалым шепотом. — Ой, но что же мы тут тогда раскричались, если он болен и спит?!

— Я повесил Муффлиато на выход. На вход — свободно, чтобы услышать, если что.

— Мерлин… Мальчики… Вы же так рисковали!

— Не больше, чем ты, суясь туда в одиночку.

— Дашь посмотреть сертификат?

Вопросительно вскинутая бровь, потом понимание:

— А-а, этот. Акцио макулатура!

— Сев! Почему так?!

— Это я его так обозвал, когда на стену вешал. Бесполезная же вещь — на кой регалии мертвецу, пусть даже и неудавшемуся?!

В руки её ложится плотный листок, исписанный каллиграфическим секретарским почерком:

«Сия грамота, выданная мистеру Северусу Тобиасу Снейпу, удостоверяет получение им, Северусом Тобиасом Снейпом, звания Мастера Зелий Первой степени и утверждает его почетное пожизненное членство в Сугубо Экстраординарном обществе зельеварителей»

Подписи, много подписей. Печать, дата. Дата следующего дня после того, когда был изгнан Поттер. У обоих из них тогда начался новый виток в жизни.

* * *

— Сев?

— А?

— Зачем было вставать? Ты же мог приманить стакан и сделать всё на месте. Теперь мне неловко, что я тебя куда-то погнала…

— А может, мне хочется принести тебе этот стакан?

— Сев?

— М?

— Люблю тебя!

— Держи свой сок. Осторожно, полный!

— Спасибо!

— Сев?

— Что?

— А почему ты не ответил?

— Когда?

— Ну, вот я тебе сказала…

— Понимаешь, у меня какая-то сложность с этими словами. Они кажутся как будто недостаточными, что ли… Да и не привык я — точно из горла не идут…

— Ясно…

— Тебе придется научить меня говорить вслух эти слова…

— Ага…

— Я научусь. Обещаю, что научусь!

— Конечно!

— Я люблю тебя, Лили!

— Иди сюда…

* * *

— Мы не слишком шумим? Там же Рег…

— Я обновил Заглушку.

— Когда успел?

— Вот только что.

— Ой, смотри, уже светает! С добрым утром, свет мой!

— С добрым утром, жизнь моя…

________________________________

Примечание

Увидела в витрине магазина вот эту композицию, и как молнией пронзило: это оно!..

https://postimg.cc/ygkZLyX4