Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

В том, что снова притормозилась работа со Щитом, были и свои плюсы. Точнее — один неоспоримый весомый плюс, примирявший с минусами: снова появились свободные вечера. Немного, нечасто, но всё-таки. Щит замер в ожидании неведомого Министерству заклинания, анкетные данные загадочного Лорда — в подвешенном состоянии до января, заказов после Самайна поуменьшилось, а учебные будни вошли в ритм и несколько устоялись. Можно было наконец почитать книгу, погулять по территории, полетать в Выручайке, больше времени уделить гитаре и занятиям с Регулусом… Всё это было можно, но хотелось другого. Да и грустные глаза Ремуса, одиноко коротавшего уже третье полнолуние, не требовали, нет, не укоряли и не торопили, но…

Как-то не сговариваясь, ещё на исходе октября, Лили и Сев, однажды встретившись взглядами, одновременно подумали: «Ну что, попробуем?» — и были эти мысли так ясны и легко читаемы, что не потребовалось ни легиллименции, ни трансляций. Матрица, списанная с волка и терпеливо ждавшая своего часа, наконец дождалась, и вот уже который вечер Лили засыпала, держа перед глазами формулу и зная, что по другую сторону маленького коридорчика, в спальне мальчишек, Сев делает то же самое.

Засыпать под эту «шарманку» было не в пример приятнее, чем нырять в очередной ОС — ни тебе мародёров, живых или мёртвых, ни безымянных злодеев, обещающих своим последователям вечную жизнь, ни осколков своей-не-своей памяти. Только странные, чарующие, бессюжетные сны, где Лили была то драконом, расправляющим мощные крылья над узким ущельем, то волчицей, самозабвенно поющей гимны Луне, то стремительной осторожной ланью, цокотом копыт нарушающей тишь у водопоя, то гибкой и опасной пумой, словно текущей между высоких иссушенных трав…

Отличительной особенностью этих снов было полное ощущение звериного тела, каждой мышцы, каждого сухожилия: крыльев ли, лап ли, ног ли. Казалось, разбуженная внутри сущность примеряет одну шкуру, одну ипостась за другой, чтобы найти единственную свою, которая и придётся в пору до самого донышка.

Сев успел побывать и росомахой, и медведем, и вепрем, взглянуть с высоты глазами ворона и погреть на солнце пятнистую змеиную чешую. Всё это было интересно, но ни разу пока не щёлкнуло, не затрепетало: вот оно! Хотя, кто его знает, как оно должно быть. Может, сущности виднее, а не трепещет просто с непривычки? У Маккошки же не спросишь, в книге не прочтёшь.

Лили было в каком-то смысле проще: последнюю неделю, стоило ей покрепче зажмуриться, в темноте под веками вспыхивали янтарные, глядящие одновременно на неё и из неё глаза. Какому зверю они принадлежали, понять не удавалось — слишком краткой была вспышка, слишком мимолетным контакт, но «круг подозреваемых» ощутимо сузился: таких глаз травоядным и всяким грызунам определенно не раздавали.

На Сева изнутри никто смотреть не желал, хоть как жмурься, и он втайне завидовал подруге, опасаясь превратиться в какого-нибудь опоссума или шиншиллу. Вроде, оно и лучше, чем ничего, а посмотришь — смех один. Вот перекинется Лили гордой волчицей или красавицей-лисой, и что он будет рядом с ней делать?! В том, что аниформа Лили будет прекрасна, у Сева сомнений не было: какой ещё она может быть, если Лили прекрасна как снаружи, так и в душе?! А вот насчёт себя мысли бродили разные, особенно после посещения душевой, с её огромными зеркалами. Что там у нас такое бывает тощее, длиннолапое и носатое? Шакал? Гиена? Гриф какой-нибудь голошеий?..

Так или иначе, а сущность внутри росла, набирала силу, крепла. Обоих не оставляло чувство, что внутри них — яйцо, и скоро из него придёт срок вылупиться — не только зверю, но и обновленным им самим. Это чувство достигло апогея к концу первой недели декабря, когда они, обуреваемые восторженным предвкушением чего-то, что вот-вот свершится, еле досидели до конца уроков и, проигнорировав ужин, умчались на восьмой этаж, взявшись за руки, как дети, и молча со значением переглядываясь, как заговорщики. Дети-заговорщики, люди-звери, хранители наклюнувшейся скорлупы.

- Не смотри на меня, ладно? — голос Лили звучит хрипловато, взволнованно, — Вдруг я… вдруг одежда пропадёт?

- Не должна вообще-то, — в тон ей, сглатывая, отвечает Северус, на всякий случай снимая мантию и оставаясь в джинсах и футболке.

Палочки, за ненадобностью и от греха подальше, лежат у камина на столе, на единственном столе во всей, ставшей просторной, пустой, гулкой и длинной Выручайке. Будто она тоже волнуется — вместе с ними и за них. По зеркалу, заменившему сегодня всю дальнюю стену, бежит еле заметная, неспокойная рябь.

- Ну что, кто первый? — Лили храбрится, но неизведанное — всегда пугающе, и её ладони холодны, а по спине топчутся мурашки.

- Так-то, лучше ты. Если что-то пойдёт не так, я попробую исправить.

- Может, давай ты? А я подстрахую?

- Боишься? Давай отменим всё тогда, хочешь?

- Нет, давай лучше вместе, на раз-два-три!..

И скорлупа треснула. И словно — как порыв ветра в распахнутое окно, как секундное головокружение, когда резко вскочил, как смена картинки во сне — вот только что не было, и уже есть. Пол стал ближе — и каждая трещинка в камне, каждая пылинка теперь — как под лупой, отсветы камина на нём — больше не багряные, не охристые, не винные — таких цветов будто бы и не существует вовсе, но есть другие, о которых ещё секунду назад ты и не подозревал. Каждый дюйм до каждой стены — хоть до них и не дотянуться, и не вряд ли допрыгнуть, ощущается кожей, всем существом, каждой ворсинкой вставшего дыбом меха… Немыслимо, невероятно, непостижимо!..

«Сев!» — панические нотки проникли даже в мысленный голос Лили, они приводят в чувство похлеще ведра ледяной воды — что с ней? замечтался, кретин, поплыл от неизведанных впечатлений, а она… что с ней? Угол зрения тоже другой, как и уровень, как и фокусировка, как и всё. Это потом, потом, неважно…

Вот! Сначала он понимает, что это Лили, что с ней всё в порядке, она просто испугана новыми ощущениями, просто дезориентирована, как и он миг назад, она пахнет страхом и растерянностью, — а потом уже мозг принимает и анализирует картинку.

Глаза, точно — золотые прозрачные глаза на черном фоне, всё, как Лили и говорила! Это первое, что проступает на ней. Потом на фоне полутонов, полутеней, которые теперь и отныне — насыщены множеством цветов и оттенков, начинают вырисовываться детали. Длинные вибриссы, округлые мягкие ушки, хвост, нервно лупящий по бокам…

Перед ним, приподняв одну лапу и чуть склонив голову набок, стоит огромная кошка, с почти оранжевыми, как волосы Лили под июльским солнцем, глазами. Черная шерсть, муаровые кольца и пятна, обманчиво мягкие лапы, прячущие кинжалы когтей… Пантера!

Взгляд червонного золота глаз меняется, в них сквозит узнавание, а затем — восхищение, запах теряет тревожность, приобретая… приобретая… вступает в голову, кружит, пьянит…

«Какой ты красивый, Сев!..» — слова не нужны, даже если они звучат внутри головы, он и так понял, воспринял, почуял… Но слова развеивают фимиам, напоминая, что он — человек. Всё ещё человек. Где-то внутри.

Красивый? А кто он? Взгляд вниз — на мощные светлые лапы, глядящиеся почти негативом лилиных. Взгляд вбок — на мохнатый пятнистый бок. Лили смеётся. Это так странно, когда смеётся пантера — алая пасть раскрылась беззвучно, а знакомый смех звенит в твоей голове. Лили-пантера касается его влажным носом, указывая на зеркало. Так вот зачем оно здесь! Наверняка, это она и придумала, чтобы оно тут было!..

Перед ним, касаясь друг друга боками, так, что шерстинки ложатся наперекрёст, стоят белая кошка и черная кошка, обе в одинаковых пятнах — черных на черном и дымчато-серых на пепельно-белёсом. Вторая чуть ниже и массивнее, первая — чуть выше и тоньше, но очень, очень похожие. Леопард и барс. Пантера и ирбис. Лили и Северус. Почти одинаковые, совершенно противоположные.

По зеркалу Выручайки идёт, бежит, стелется изумлённая рябь.

____________________________

Примечание

Вот они, красавцы!

https://ibb.co/ChDfydS

https://ibb.co/SPcVsL2