Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Накануне Самайна Северус заскочил к подруге, чтоб позвать её вечером в парк. Точнее — в лес, но нервировать её родителей было совершенно ни к чему. Дверь открыла не Лили и не кто-то из старших Эвансов, а кислая и недовольная Петунья.

— Опять притащился… — презрительно протянула она, холодно глядя ему в лицо и не спеша отступать с порога.

— Я пришёл к Лили, — стараясь сохранять спокойствие — ведь Лилс расстроится, если они снова поцапаются с её сестрицей, в тон последней процедил Снейп.

— А её, представляешь себе, нет дома! — злорадство так и сочилось из Петуньи, маленький зельевар даже невольно подумал, сколько же ценного змеиного яда пропадает зазря.

— У вас же уроки до двух, — мысленно выдыхая и считая лукотрусов, едва не по слогам произнёс Северус.

— И в остальное время у нормального человека бывают дела! Или, по-твоему, она должна целыми днями сидеть и ждать, пока ваше немытое высочество снизойдёт, как ясно солнышко? Ей что, делать больше нечего, кроме как возиться с необразованным маргиналом? Даже у её нездоровой жалости есть пределы!

Снейп захлебнулся воздухом, открыл рот, то ли задыхаясь, как рыба на берегу, то ли собираясь что-то сказать, и яростно уставился на долговязую девчонку полыхающими глазами. Его буквально разрывало от переполняющих эмоций — умела же, змеища, бить ниже пояса! Но, прежде, чем он выхватил из толпящихся в горле слов хоть одно, его взгляд замер на её глазах — почти таких же, как у Лили, больших и светлых, только невнятно-серых — и Снейп провалился в водоворот, завяз, прилип, как муха к намазанной клеем ленте. Ему оставалось только смотреть.

Вот в комнату — небольшую и светлую, с обоями в цветочек — врывается Лили. Она младше, чем сейчас, ей примерно лет восемь — волосы собраны в два смешных хвоста, клетчатое платье с неизменными оборками летает вокруг острых коленок. Петунья — да-да, именно сквозь неё глядит ошарашенный и завороженный Северус — поднимает глаза от кукольного платья, которое она шила, вовсе не обрадованная, что её спокойное занятие прервали. Лили рыжим ураганом подлетает к сестре и бесцеремонно тянет её за руку:

— Тунья, Тунья, пошли скорей, пошли! Я тебе кое-что покажу!

— Что такое, Лили? — пытаясь подражать маминому голосу спрашивает старшая, не спеша подниматься.

— Это надо показывать! У меня получилось! Такое… такое!!! Пошли же быстрей, ну, Тунья!

Она вытягивает Петунью за руку из-за стола и тащит вниз, в такую знакомую уютную гостиную, к большому пухлому креслу у журнального столика. Полный странных предчувствий, Снейп ощущает, как в животе — его ли, Петуньином — ворочается что-то ледяное.

Лили сбрасывает сандалики, вскарабкивается на спинку кресла, секунду-другую балансирует там, нашупывая равновесие…

— И это ты мне хотела показать? — ворчливо бросает Петунья, очень по-взрослому вздыхая. — Не порти обивку, слезай.

— Погоди, сейчас! — Лили взбудоражена, взъерошена и не обращает внимания на сестрину буркотню. Она узнаваемо вытягивается вверх журавликом, а потом прыгает, сильно оттолкнувшись. Петунью охватывает страх, что она сейчас поранится или расшибется, но ноги Лили так и не касаются пола. Она взмывает под потолок и кружит там вокруг люстры, радостно крича:

— Смотри! Смотри, Тунья! Я могу летать! Я по-взаправдашнему могу летать!

Петунья застывает изваянием, и Снейп слышит её голос не изнутри, как до этого, а как бы со стороны:

— Спускайся немедленно! Ещё не хватало, чтоб ты свалила люстру! Господи, что скажет мама…

Лили мягко опускается на ковёр и, всё так же сияя, снова хватает сестру за руку, волоча к креслу:

— Попробуй тоже, Тунья! Как здорово будет летать вместе! Ну же!

Петунья медлит, потом всё же забирается — не на спинку, на сиденье — и выжидательно смотрит на рыжий комок эмоций.

— И что же, по-твоему, нужно делать?

— Нужно очень-очень захотеть и прыгнуть, я захотела, больше всего на свете захотела — и вот, ты же видела! — тараторит Лили, сверкая глазищами.

Петунья минутку стоит на кресле, потом сжимает кулаки, стискивает зубы — и прыгает. И оказывается на полу.

— Ничего! Ничего, Тунья! Я тоже не сразу смогла!

Петунья прыгает ещё дважды, прежде чем холодно и отстраненно сказать сестре:

— Вечно ты со своими глупостями.

И уйти к себе. Гордо подняв голову — сердце Сева сжалось, когда он узнал этот жест.

Картина сменилась, явив ту же гостиную, только глубоким вечером. Полумрак. Все уже разошлись по спальням. Только Петунья тихо и упорно, сняв домашние туфельки и накидав на пол диванных подушек, чтоб заглушить звуки, прыгает с кресла. Раз за разом, молча, сначала с надеждой, потом — глотая злые слезы. Безуспешно и безнадежно, прыгает едва ли не до полуночи, а оставшиеся полночи рыдает в том же кресле, свернувшись клубком и закусив белесую косу, и только под утро засыпает от изнеможения, всё так же скорчившись на плюшевом сиденье.

Снова перемена декораций: Петунья стоит перед зеркалом в ванной и придирчиво рассматривает свое лицо. Свое бледное длинноватое лицо — как у папы, но напрочь лишённое его обаяния. Её губы алеют яркой маминой помадой, нелепо и неуместно перечеркивающей лицо длинной тонкой полосой. Петунья под разными углами поворачивает и приподнимает голову, ловя особо выгодный ракурс, прищуривает глаза, то искусственно улыбается, то скромно опускает длинные, но белобрысые ресницы. В глубине дома хлопает дверь, раздаются веселые оживлённые голоса — их с Лили голоса! — соображает Сев. Петунья досадливо и как-то испуганно дергает углом накрашенного рта и прямо рукой проводит по губам, стирая помаду. Несколько раз, сильнее, чем нужно, оставляя розовые неровные полосы — то ли от размазавшейся косметики, то ли от трения.

Ещё одна картинка. Семейство Эвансов сидит за столом, солнце жизнерадостно бьет в окна, играет на столовых приборах и фарфоре. Белоснежная скатерть, цветы в керамической вазе — всё, как из книжки по домоводству, глава «Сервировка стола к обеду». Петунье не нужна книжка, у нее чутьё на такие вещи: где именно поставить вазу, на каком расстоянии друг от друга и от края стола разместить тарелки, как скомпоновать солонки-перечницы-соусники и прочее. И посреди всей этой идеальной, созданной ею композиции — бельмом на глазу, дворнягой посреди Букингемского дворца, треснутым горшком в ряду хрустальных бокалов — сидит он, Северус Снейп, собственной персоной. Он смотрит на себя её глазами и видит непромытые кудлатые волосы, неряшливыми прядями падающие на шею, желтоватое ненавистное жабо, острый птичий нос, чересчур крупный для его узкого лица. Вот он спешно что-то проглатывает, чтобы ответить на вопрос миссис Эванс, по тощей шее прокатывается комок, руки непозволительно бурно жестикулируют, попирая все законы этикета. И голос… какой же мерзкий, сиплый, каркающий голос у него в восприятии Петуньи. Какой же мерзкий, отвратительный, неуместный он сам…

Северус зажмуривается, разрывая зрительный контакт, его вышвыривает обратно в себя, как кутенка за шиворот на середину озера. Слепо, наугад, спотыкаясь, он скатывается со ступенек и как-то боком, по крабьи, удирает к обрамляющим край парка деревьям.

Петунья недоумевающе и разочарованно смотрит вслед — надо же, перепалка не состоялась, этот паршивец оставил поле боя за ней без единого слова, лишив удовольствия с ним поругаться.

С лестницы позади неё раздается звонкий голос Лили:

— Тунья, что там? Кто-то приходил? Это Сев?

Не оборачиваясь, Петунья бросает в сердцах:

— Сколько этот ненормальный отщепенец будет шляться в наш дом?

— Так это был Сев, да? — Говоря это, Лили слетает с лестницы почти так же, как до этого Снейп. — Что ты ему сказала?

Сестра поджимает свои тонкие губы и молчит. Лили несется к двери, по дороге срывая с крючка куртку и на бегу буквально впрыгивая в сапоги. Уже в дверях, оттирая плечом всё так же стоящую столбом Петунью, с горечью бросает:

— За что ты так, Тунья? За что ты так — со мной?!..

Петунья молчит. Провожает взглядом метнувшуюся под деревья, в том же направлении, что и Снейп, стремительную рыжую молнию.

__________________________

Примечание

Вот примерно такого Сева видела Петунья:

https://postimg.cc/PCDvSz1g

https://postimg.cc/qzhN7XDN