Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

* * *

Аннабэль ходила мрачнее тучи. За всё лето синеглазый Сириус не написал ей ни одного письма, а по приезде в Хогвартс и вовсе старательно избегал её, обходя башню Рейвенкло окольными путями. Напрасно она подкарауливала его у классных комнат в попытках объясниться — Звёздный всякий раз проскальзывал мимо неё, как мимо пустого места.

Как же она завидовала Поттеру, триумфально въехавшему в учебный год позади клепаной кожанки Блэка! И как же мечтала оказаться на его месте! Но Поттер — это было бы ещё полбеды. В последнее время новоявленного байкера всё чаще стали видеть в компании длинноногой красотки Маккиннон, и тут уже загрустил Дэниел, не оставлявший надежд на её счёт после прошлогоднего бала.

Местное сарафанное радио уже вовсю пророчило, что именно Марлин суждено будет укатить на летающем монстре в небеса после сдачи СОВ.

Аннабэль искусала все губы и похудела на пяток фунтов.

Своего Киу Чанга, способного выступить этаким спасательным кругом, у Аннабэль не оказалось, и она с головой ушла в учёбу, работой мозга стараясь залечить разбитое сердце. В частности, попросила Линь дать ей пару практических уроков по сглазам, после чего сиятельный Блэк с неделю передвигался к Большому залу перебежками, прикрывая буйную шевелюру руками.

Ученицей мисс Бакстер оказалась отменной. Иногда Лили жалела, что почетная, но хлопотная должность старосты не досталась целеустремленной, упорной и, главное, имеющей в распоряжении кучу свободных вечеров соседке. А мыши — что мыши. Не крокодилов же напускает, право слово. Кто, как говорится, без греха…

* * *

Нелегкую жизнь префекта с постоянными коридорными обходами скрашивал для Лили тот факт, что в напарниках у неё числился не кто-нибудь, а старый проверенный друг, и у этого друга тоже присутствовала личная жизнь.

Патрульные смены были поделены, и теперь в половине случаев рядом с Лили по переходам и лестницам вышагивал Северус, а освобожденный Ремус сбегал к последним погожим денькам вместе с трепетно ожидавшей его глазастой личной жизнью, а в другой половине — бороздили коридоры как раз они, давая возможность своим друзьям уединиться в Выручайке, чтобы как следует поколдовать над заказными зельями, которых отнюдь не становилось меньше. Что ж, каждый развлекается, как может, и на то и даны человеку друзья, чтобы помочь, прикрыть и не осудить. А после — рассчитывать на ответные помощь, содействие и понимание.

* * *

Над котлом они практически не разговаривали — ни вслух, ни мысленно, так сработавшись за эти годы, что стало возможным обходиться почти без слов.

Северусу нравилось это молчаливое сотрудничество, когда каждый из них словно переставал на время быть отдельным собой, превращаясь в идеально притертые детали единого отлаженного механизма. Или нет, механизм — это неподходящее сравнение для творившегося между ними, котлами и пробирками таинства. Слишком мало в нём души, а уж её-то было в эти моменты хоть отбавляй.

Скорее, их плавные, быстрые, безмолвные действия, когда каждый знает, что сделает другой и что самому ему предстоит сделать через миг, были похожи на танец. Тщательно отрепетированный, выверенный, пройденный сотню раз, но при этом не утративший огня и сдержанного, но переполняющего обоих чувства. Сдобренный острыми и быстрыми взглядами поверх исходящих паром реторт, мимолетными, но нежнейшими касаниями между замысловатыми па, полным единением, где нет места домыслам и недомолвкам.

Этот танец был ему по душе куда больше того невнятного неуклюжего топтания, который они называли вальсом в прошлом году. Хотя и в нём была своя непередаваемая прелесть, но ему было далеко до той лёгкости, слаженности, синхронности и — да-да! — музыкальности, что пронизывала все подобные вечера от первой секунды до последней.

Скажи ему кто-то, что он никогда больше не будет танцевать с Лили, он ответил бы — ну и пусть, есть многое на свете, друг Горацио, поинтереснее вашей хваленой трамбовки пола на «раз-два-три». Отними у него кто-нибудь совместные священнодействия над котлом — и он перевернул бы землю в попытке вернуть утраченное.

Над котлом они почти не говорили. Зачем нужны слова, когда напрямик общаются души?

* * *

Зато во время долгих коридорных паломничеств — попурри из каких только тем не наслушались клюющие носами портреты.

- Сев, тебе не обидно, что префектами назначили меня и Рема, а не тебя? — взгляд-укол из-под ресниц, словно берущий пробу из мандрагорьего корешка: дозрело ли, не дозрело ли.

- Конечно, нет! Это вполне закономерно — я учусь куда менее ровно, чем вы, у меня и «хвосты» случаются, и «тролли», — «пиратский» нос съёживает тонкие крылья в полусмешке-полуфырканье.

- Ой, не прибедняйся, пожалуйста! — облитый черной мантией локоток въедливо вползает под рёбра, заставляя вздрагивать и фыркать уже всерьёз. — «Тролли» у тебя случаются, только если ты не приносишь задание, потому что счёл его выполнение несущественным, или когда ты лезешь на рожон, доказывая что-то профессорам. Вот скажи, зачем тебе весной понадобилось битый час доказывать Кеттлберну, что клубкопухи — это разумные грибы?

- Потому что это так и есть! Потому что laneus minimus — это симбиотическая форма жизни, а его якобы шёрстка, приводящая в такой восторг первокурсниц — не что иное как тончайшие грибные гифы! — выточенные из алебастра пальцы шевелятся, будто ероша покров симбиотического клубкопуха.

- И что с того? — голос звенит лукавством, подзуживает, подстегивает уже оседланного и взнузданного объезженного скакуна.

- Как что?! — наживка проглочена к вящему удовольствию всех участников, скакун бьет копытом, готовый сорваться в галоп. — Следовательно, именование его животным — как минимум, некорректно, а как максимум — грубая фактологическая ошибка!

- Да и пикси бы с ним и со всеми его гифами — это же не влияет ни на его содержание, ни на дрессировку, ни на уход за ним! А Кеттлберн всё же больше практик, чем теоретик, и уж в этом-то разбирается будь здоров! У тебя-то, небось, не то что клубкопух, даже кактус, пожалуй, недели бы не протянул! — смеющийся голос дразнящей шпорой щекочет скакуну бока.

- Зато я знаю восемнадцать рецептов зелий из laneus minimus и ещё один порошок! Для этого недели мне вполне хватит, — в этом голосе смех не звенит светлым металлом, а накатывает масляно блестящей смоляной волной — тронешь — увязнешь. — А его осведомлённость о том, чем кормить любую из живущих на планете тварей, ничуть не умаляет тот факт, что он некомпетентен в собственном предмете, будь он хоть трижды практик. И ничто не запрещает мне ему на это указать!

- Точно так же, как и ему ничего не мешает влепить тебе «тролля» за фактический срыв урока, правда? — коварный локоть снова ищет брешь в обороне, но второй раз эту крепость нахрапом не взять, и нападавший ретируется с позором, прикрывая собственные тылы.

- Вот поэтому-то мне и ни капельки не обидно, что значок получил волчище, а не я, — реванш взят, но победа отдаёт поражением: обладательница шпор, локтей и серебряного смеха не боится щекотки, сколько ни изводись. — Он у нас — со всех сторон примерный, а из меня — пример неважнецкий. Разве что антипример: «смотрите, дети, и не будьте, как этот мрачный занудный тип!»

- Глупости! Вовсе ты не мрачный и не занудный! — все шпоры отброшены, навстречу плещут два прогретых солнцем океана нежности. Со дна, подобно древним камням электронам, лучатся искрами лукавинки-хитринки.

- Это ты просто привыкла, — и поди разбери, застыла эта смола или всё ещё течёт, шутит он или говорит серьезно. Наверное, всё-таки шутит, а вот обнимает всерьёз, до вздоха, притягивает к себе за плечи на ходу, смешно и горячо дует в макушку — не надейся, проветрить эти мозги не удастся, там везде и повсюду, тягучей текучей смолой — ты.

- Как твои сны? — бархатная, рокочущая, облекающая тёплым коконом забота, как основа зелья в котле.

- Да никак! Какие тут сны, если выключаешься ещё на подлёте к подушке — закрыла глаза, открыла, утро! — безумство храбрых, беспечность юных, счастье, когда сон — не проклятие, а подарок.

- Может, оно и неплохо. Хватит с нас пока откровений, ещё и накрошенных, и перемешанных, как салат, — ладонь, обнимающая другую, сжимается чуть сильнее — помни, чувствуй, ты не одна.

- Зато, знаешь, я, кажется, поняла, в чём корень моей странной реакции на близость хоркруксов, — взгляд, словно вырвавшаяся из силков птица — вверх, вверх, к укрытым вечными тенями сводам.

- Ну-ка, ну-ка? — сайгачий прыжок четкой — как кистью по пергаменту — брови: две доли интереса, одна — сомнения, капля иронии для вкуса.

- Всё дело в бардо. Я подумала, что сходство между моими ощущениями от них и от того ничто, разграничивающего локации сна, неспроста так похожи. Можно сказать, это одно и то же ощущение, просто в случае с хоркруксами — усиленное в десятки раз. А ты же помнишь, что сам мне рассказывал про бардо? Ну, то, что вычитал в той тибетской книжке? — в глазах — детство, доверчивое, открытое, ясное, кто перевесит — оно или взрослые весомые слова?

- Помнить-то помню, но связи, признаться, пока не улавливаю. Что общего между сновиденным состоянием и вполне материальными, хоть и весьма недобрыми, объектами? — никакой иронии, убрать её, выжать, замуровать на подступах — то ли в глотке, то ли в голове… какая ирония, когда детство плещет на тебя луговой травой, просится на ручки — вот я!..

- Не улавливаешь? Посмотри шире! — детство прячется, сворачивается внутрь себя, как в пятое изменение, и не догнать, не выманить — только ждать, когда снова выглянет — само… — Бардо — это же нечто «между», так? Между жизнью и смертью, сном и явью, одним сном и другим, прошлым, будущим и возможным… Наверное, какой-то приёмник в моей голове особенно тонко настроен на вибрации именно этой частоты, что и позволяет мне порой заглядывать через такое «между» — как через перегородку на соседнюю полку в шкафу, улавливать его отголоски, как летучая мышь — не слышные прочим звуки. А что может быть более «между», чем хоркруксы? Застрявшие словно бы между бытием и небытием, не предметы и не живые существа, разумные и, в то же время, неодушевленные, целое, но при этом — часть, явленные в настоящем и одновременно — задел на будущее… Это же квинтэссенция бардо, пятая вытяжка, можно сказать — эталон! О котором древние тибетцы, конечно, ни сном ни духом, а я зато — очень даже. И за тибетцев, оставшихся в неведении, можно только порадоваться, а за меня… тоже порадоваться, наверное. Потому лучше уж быть летучей мышью, чем слепым котёнком.

- Я тебе говорил, что ты философ? — три части нежности, одна — заботы, на кончике ножа горечи и ещё щепотка чего-то, что сразу и не разобрать… теплое, пряное, чуть отдающее имбирём варево, зелье на двоих.

- Ты ещё не привык? — от зеркальной сверкающей поверхности в чугунных стенах рикошетит солнечный блик, рождает круги — неспешные, широкие… всё — одно, всё — одна, всё — один… Всюду вместе.

_______________________________

Примечание

Звездящий Звёздный:

https://postimg.cc/TKsqYN8p

https://postimg.cc/zbrhV9xX

Никакая девушка не встанет между ними!))

https://postimg.cc/WhW0XY1X

(Там, правда, Поттер без очков)

Идеальный рецепт:

https://postimg.cc/XGC2bSpj

Всюду вместе:

https://postimg.cc/xNGtXvvB

https://postimg.cc/XBFdqnbJ

https://postimg.cc/s1Z2tnmT