Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

- Heennoun! — странное, непривычное для европейского слуха слово гулко раскатывается под каменными сводами комнаты.

Комната сегодня пуста. В ней нет ничего, кроме голых холодных стен, ничего, что могло бы гореть. Кроме трех предметов, словно парящих над полом в объятиях пустоты. Обрывок плотной кожи, золотой комок-слиток и серебряный сикль, выступающие на этой репетиции дублерами главных «прим», что до поры ожидают своего часа, своего бенефиса. И своего конца.

Предметы покоятся на прозрачном невидимом блюде Щита, готового заключить их в свои объятия в случае удачи. Но пока — неудачи следуют одна за другой. Непривычное слово инородным телом застревает в британской гортани, закорючки транскрипции не в силах передать все нюансы и тонкости живого произношения — может быть, дело в этом? Или в том, что осваивать рождающий волшебство жест по книжке — всё равно, что по ней же учиться боксу? Или игре на гитаре, например, как подсказывает из-за спины Лили.

В первый раз она сжалась, как мышка, обдав его спину волнами тревоги и страха. В первый раз она молчала. Но в первый раз ничего не произошло — ни искорки не сорвалось с безотказной и послушной обычно палочки, ни дымка. Не произошло ничего ни во второй раз, ни в третий. И мышка осмелела, зашебуршилась за плечом, выглянула из норки, заговорила — не вслух, чтобы не сбивать (хотя было бы что там сбивать-то!), а напрямик, из головы в голову, из души в душу — успокаивая, утешая… И от этого ещё паскуднее — ладно бы, позорился тут один, когда некому считать его промахи! От этого ещё острее хочется наконец одолеть эту дракклову закавыку, раскусить этот орешек, смочь…

- Heennoun!.. — чуть быстрее, четче, чеканнее, потом — наоборот, плавнее, певучее, с уходом в дурацкий гнусавый прононс. Как ручку настройки радиоприёмника на Лилиной кухне — туда-сюда, по капельке, не торопясь, чтобы вместо белого шума поймать чей-нибудь голос или мелодию.

Но пока что в динамиках только белый шум — безбрежный и неизменный, как космос, как пустота у него в голове после пятой, шестой, десятой попытки.

Ещё один тумблер — наклон руки, угол, под которым палочка выходит из пальцев, угол, образуемый кистью и запястьем. По чуть-чуть, почти незаметно, но менять его, менять, пробовать так и этак. Сколько комбинаций вербального и динамического компонентов ему предстоит перебрать — сто? тысячу? Сколько бы ни было, он все их переберет, одну за другой, пока не найдет единственно верную, заставящую вспыхнуть обрывок шкуры и блестящие комок с кругляшком адским негасимым пламенем.

Но — не сегодня. Пот уже заливает глаза, вытянутую вперёд руку ломит предвестником судороги. Может, он и поупрямился бы ещё, поиздевался бы над собой, пока рука хоть как-то шевелится, но Лили дышит сочувствием ему в затылок, слегка дотрагивается до закаменевшего от напряжения плеча.

«Завтра?» — звенит в пустой утомленной голове её просительный голос.

«Завтра!» — безмолвно кивает ей он, уступая с затаенной радостью.

Завтра будет ещё один день и ещё один вечер. Что не удалось сегодня, непременно получится завтра. Он деактивирует Щиты — сначала свой, потом тот, что служит подносом для «дублеров». Приманивает их, жалко упавших на пол, прячет в сумку и наконец-то опускает руку вдоль тела — с наслаждением, приправленным болью. Завтра.

Но ни завтра, ни послезавтра инфернальное пламя не озаряет высокие полутемные своды. Ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день.

Рука привыкла и перестала болеть, Лили привыкла и не прячется больше мышкой за его плечом, отчего он чувствовал себя большим и сильным, защитником, стражем.

Лили настолько привыкла, что наколдовывает теперь в уголке между ним и дверью себе стул и прямо там, на коленке, читает учебники и даже пишет эссе. И то правда — СОВы подступают всё ближе, и забрасывать учебу не годится, тем более, что смотреть-то у него тут, честно говоря, не на что. Так что пусть — эссе он потом у неё скатает, главное, чтоб Щит не забывала выставлять — на всякий случай. Она не забывает — видимо, только из уважения к нему, потому что невозможно же постоянно верить в несуществующих волков, без конца обещаемых мальчишкой из сказки. Он и сам уже в них не очень верит, но продолжает раз за разом кричать «Волки!», то есть — «Heennoun!», то медленнее, то громче, то отрывистей. Лили шуршит страницами под этих его «волков», ставших уже привычным фоном, он — точно так же фоном воспринимает шуршание. Звуки, напоминающие, что они — вместе, рядом, заодно, как бы там ни было.

И ведь не каждый вечер и выберешься — то задания, становящиеся всё беспощаднее по мере приближения экзаменов, то заказы, из которых он оставил только жизненно необходимые, но и те забирают немало времени.

Хорошо хоть, с аппарацией они, вроде как, окончательно разобрались к началу апреля, в качестве проверки и для закрепления результата смотавшись невидимыми сначала в Лондон, а потом — на минуточку — к той самой стоянке хиппи посреди аризонской пустыни. Пустыня ему не понравилась — там не было моря, да и ничего другого не было — ни хиппи, ни фургонов, ни костров, самозарождающихся, видимо, только в определенный сезон, как цветок папоротника — лишь сухая вытоптанная и выветренная земля и грубо сколоченные по сторонам от старого кострища лавки. Но говорить ничего он не стал, чтобы не огорчать Лили — это место много значило для неё, было такое её особое место, которым она захотела поделиться с ним — и кривить морду при виде подобного подарка было бы попросту гадко.

Жаль, сам он не мог ответить ничем подобным — кроме Коукворта, он, почитай, нигде и не был, не считая Хогвартса, их совместных приключений да ещё дома бабки с дедом в глубоком детстве. Но о последнем воспоминания у него хранились зыбкие и нечеткие, да и приятных ассоциаций и желания поделиться те места не вызывали. Ну да ничего, он ещё отыщет на земле то место, которое сможет с гордостью преподнести ей. То место, где будет их общий дом.

Шорох страниц за спиной. Голые, набившие оскомину стены. Занемевшая, свыкшаяся со своей участью рука. Не прекращать нудных и по-прежнему бесплодных попыток вызвать к жизни всепожирающее адское пламя ему позволяло только ослиное упрямство.

Что он будет делать, когда все возможные сочетания движений и интонаций закончатся, а результата так и не случится, он предпочитал не думать. Ещё на микрон повернуть кисть, чуть иначе растянуть гортанные, непривычные гласные. И ещё. И ещё.

- Это ведь не латынь, да?

- Нет, это так называемый халдейский, древний язык Востока. В исходном варианте значило что-то вроде «огонь единый» или «огонь первоначальный» — вроде как, с мирового пожара всё началось, и им же закончится.

- Ого… впечатляет!.. А ещё на «геенну» похоже, которая «огненная».

- Это которая библейский ад? Может, и она от того же корня образовалась. Засада в том, что носителей этого языка теперь днем с огнем не сыщешь, уж прости за каламбур, особенно в Британии. Так что точное звучание приходится нащупывать и угадывать методом тыка. А обращаться за помощью к старинным родам, где это заклинание могло передаваться из поколения в поколение, сама понимаешь, не с руки. Вряд ли этот змейский хлыщ, Мальсибер, или кто-нибудь вроде него, любезно согласится преподать мне урок аудирования, не задавая лишних вопросов…

- Устал?

- Не важно. Heennoun!..

Между тем, Хогвартс окунался в весну, как в омут, тонул в ней, в зеленеющей дымке, в пьянящих запахах, золотистом свете — и мысли школяров витали тем дальше от предстоящих экзаменов, чем больше солнца проникало в высокие стрельчатые окна. Неумолимо приближался Бельтайн.

- Всё в силе?

- Конечно! Люц подтвердил приглашение на той неделе, написал, что будет очень меня ждать.

- Как что найдешь, сразу сообщи! И вообще — сообщай, держи в курсе. Как охраняется замок, чем живут-дышат его обитатели. Шли Патронуса — лучше по вечерам, если не экстренно. После школьного отбоя — и хоть до утра. Не хочу, чтоб Лили увидела твоего вестника и догадалась о нашем маленьком плане.

- Понимаю. Хорошо… Северус?

- Да?

- Может, дашь мне с собой копию дневника? Ту, что ты сделал.

- Зачем? Мы же договорились, что ты только ищешь, сам не трогаешь эту дрянь!

- Но представляешь, как упростится дело, если провернуть всё за один присест?! Ведь я уже буду там, мне не придётся, рискуя головой, пробираться в мэнор снаружи, как тебе! Я найду, подменю дневники — и никто ничего не узнает! Вряд ли Люц догадывается, что именно передал ему на хранение Лорд и какими свойствами оно обладает! Для него — это всего лишь книжица в кожаном переплете, которую зачем-то приказано беречь, как зеницу ока! Даже если он проверяет тайник каждый день, то не заметит подмены, а я вернусь в Хогвартс уже с хоркруксом в кармане!

- Даже не думай! Эти штуковины такое способны творить с человеком — разве ты не помнишь, что рассказывали я и Лили?!

- Но ведь «предупрежден — значит вооружен», разве нет? Я не собираюсь в нем ничего писать — он же именно так пробирается в разум, если судить по видениям Лили! Я даже открывать его не буду!

- Это всё равно рискованно, Рег. Ты не умеешь создавать защитную оболочку вокруг них, а мы не знаем точно, какими силами обладает конкретно этот хоркрукс. Вдруг будет достаточно поносить его пару дней при себе?!

- Ты прав, я не умею делать защитный шар вокруг них, как ты, но зато умею — благодаря тебе же! — ставить Заслонку у себя в голове. Обещаю, ни шагу без Заслонки, когда и если дневник окажется у меня!

- Упрямству тоже я тебя учил?

- Нет, у меня подходящая наследственность. Так что? Дашь копию?

- Ты ж не уймешься… Ладно, только смотри — будь осторожен! И — как обещал — ни шагу без Заслонки! Поверь моему опыту, вляпаться в такое — удовольствие ниже среднего…

Рег отбыл, а на смену ему прибыли утренние совы с почтой. Над столами поплыли шепотки, перемежаемые ахами и всхлипами.

Смакуя подробности, «Пророк» сообщал о новой магловской семье, ставшей жертвой ненасытной болотной метки. Самой младшей из погибших было всего три года, и молодой, наспех обученный аврор плакал на черно-белой и оттого ещё более страшной колдографии, вынося из дома маленькое тельце, как сломанную куклу.

Лили сидела бледная, веснушки на белых скулах казались брызгами краски на акварельном листе. Внутри Сева поднималось и росло холодное колкое бешенство. Он отодвинул тарелку и поднялся. Лили молчаливой тенью воздвиглась рядом. Ступеньки до восьмого этажа пролетели в один миг.

Северус злился — в первую очередь, на себя. Там гибнут люди, дети превращаются в сломанных кукол, а он, постигший сокровенные тайны магии, научившийся парить в небесах, как птица, оборачиваться зверем и колдовать одним движением пальца, не может осилить какое-то сраное палочковое заклинание, будт оно хоть трижды тёмным и на самом мертвом из языков! Вот сейчас всё получится!..

Не получилось. Спустя четверть часа позади привычно зашуршало — Лили отвлекалась от застрявшей перед глазами колдографии привычным способом: нырнув в книгу. Спустя ещё два десятка повторений в ушах привычно же зашумело от утомления.

Вопреки ожиданиям, усталость не купировала злость, не пригасила, не придавила её, а наоборот раззадорила, раскочегарила эту топку.

Из-за чего, собственно, ему, Северусу, приходится, как заевшему патефону, талдычить раз за разом это чужое непотятное слово?! Из-за кого?! Нет, не Северус виноват в том, что «Пророк» превратился в сплошное кладбище, что в глазах маглорожденных однокашников плещется плохо скрытый постоянный страх, что первая мысль, пришедшая ему самому, когда Флитвик сообщил об отце — «это ОНИ, это ОН!..» Не будь этих «них», этого «его», Лили не нужна была бы индейская фиговина над кроватью, её сны были бы светлы и ясны сами по себе. Не будь «его», ничто не стояло бы между ними и их белостенной прибрежной мечтой. Не будь «его», не пришлось бы Северусу сейчас позориться и чувстовать себя полным ничтожеством! Везде он, только он — самозванный лордишка, злобный мстительный ублюдок с мозгами набекрень!

Ослепительная и темная, как море в грозу, ненависть захлестнула его, ударила в голову, судорогой пошла по вытянутой руке.

«Да ебись ты через три пизды колено, Томас Марволо Реддл! Ты и твои блядские бирюльки! Чтоб ты сдох!..»

Он махнул рукой просто так, не выверяя угол, не высчитывая амплитуду, не сравнивая с прошлой и позапрошлой попыткой. Он даже не сказал, а подумал слово заклинания — так, словно выплюнул его прямо в холеную, отвратную, красноглазо глядящую морду…

И ревущее, алчное, буквально одушевленное пламя хлынуло на висящий подносом Щит, готовое перехлестнуть, выплеснуться через край, затопить комнату, замок, весь мир — ненасытное, безжалостное, ужасающее.

Только обостренные реакции большой кошки позволили Северусу не опоздать. Как в замедленной съемке, он видел взметнувшиеся огненные языки, слышал, как бесконечно медленно позади него падают, падают, с шорохом и шелестом, бумажные листы, соскальзывают с покрытых мантией колен книги, не видел и не слышал, но чувствовал, как она прижимает ладони к щекам, беззвучно ахая и при этом упуская Щит. Но его собственный Щит устоял. Мало того, тот, специальный, подносом зависший в ярде над полом и превратившийся сейчас в огненное озеро, стремительно — а ему казалось медленно-медленно — скручивается, задирает края, как подгоревший блин, и наконец смыкает их наверху, превращаясь в наполненный пламенем бутон пиона. Ещё миг — и получившаяся сфера надежно укреплена стазисом, и живой огонь ярится теперь внутри, словно в аквариуме.

Только тут Северус заметил, что в его локоть мертвой хваткой вцепилась Лили, что из распахнувшейся по её воле двери тянет сквозняком и что, вероятно, она пыталась сдвинуть его с места, утащить в проем, спасти… Или лишь собиралась его тащить? Поручиться он не мог, но ему казалось, что вся возня со сферой заняла от силы пару ударов сердца.

- Закрывай дверь, Лилс, — натужно, хрипло каркнул он, с трудом переводя дыхание. — Нечего светить на весь Хог наши милые маленькие хобби.

Лили моргнула, глотнула, послушалась. Потом, как замороженная, присела, собирая рассыпавшиеся свитки, но не сводя глаз с грозно полыхающего шара.

Полыхало недолго. Сначала огонь припал, истончившись, потом, в последней отчаянной попытке выбраться, вскинулся, бесплодно лизнул стенки и снова скорчился внизу, вскоре окончательно испустив дух.

Но всё равно Сев выждал ещё минут пять для верности, прежде, чем позволил сферическому Щиту исчезнуть. Воздух устремился в открывшийся шар со свистом, заполняя собой пустоту. Внутри не было ни пепла, ни золы, ни сажи — всё выгорело подчистую, без остатка.

- Ну что ж, хвалёный дневничок, добро пожаловать! — пробормотал себе под нос Северус, чуть трясущимися руками убирая палочку в поясной чехол. — В честь встречи у нашего огонька будет обед из трех блюд…

Обернулся — не услышала ли его бубнёж Лили?! Но она не слышала, она, едва не плача, бросилась ему на шею и принялась целовать его куда попало.

- Сев!.. Какой же ты молодец!.. С тобой даже Адский огонь не страшен!..

- Вот же ты… связалась… — растроганно и оттого грубовато отшучивался он. — Ничего себе бельтайновский костерок я тут устроил!..

_______________________________

Примечание

Заодно, как бы там ни было:

https://postimg.cc/gnj5HjWy

«Heennoun!»

https://postimg.cc/cgg2w7b8