Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Каникулы промчались, как один день. Визиты к Эвансам, к Петунье, к Люпину, где, конечно, обреталась и Фиона — всё слилось в одну блестящую бесконечную канитель, оплетающую праздничное дерево их новой семейной жизни.

Вечерами, когда они шли по хрустящей, прихваченной пробующим силы морозцем брусчатке к дому — своему дому, Лили замирала от восторга и счастья: вот они, как настоящая взрослая пара, идут, возвращаясь из гостей, вместе, её рука в полосатой перчатке продета под Севов локоть, мимо проплывают окруженные холодным ореолом фонари, подмаргивают чужие окна, но Лили, против обыкновения, не хочется туда смотреть, загрядывать, пытаясь урвать, разгадать и примерить на себя кусочек чужой застекольной жизни. Потому что впереди — вот сразу за мостом, налево и прямо — их ждет своя. Они вместе приблизятся к крыльцу, взойдут на него, и Сев, дуя на руки, начнет возиться с ключами, чтобы открыть дверь для них двоих и впустить их в общий дом.

Ей почему-то было безумно важно возвращаться вот так, рука об руку, как возвращались из кино когда-то мама и папа — и старались не шуршать в прихожей, думая, что дочери давно уже сладко спят. Лили никогда не спала в такие вечера и, замирая сердцем, прислушивалась к звукам — сначала цокот маминых каблучков, далеко слышный на пустой тихой улице, потом осторожный лязг замка, заговорщицкий шепот, папино успокаивающее: «Спят, я же тебе говорил», мамин облегченный вздох и совершенно девчоночье хихиканье… Лили ловила эти звуки до тех пор, пока за блудными родителями не закрывалась дверь спальни — и тогда тоже, неслышно и аккуратно, прикрывала свою.

С тех пор ей казалось, что подобные вечерние возвращения домой — важная, неотъемлемая часть бытования счастливой семейной пары, некий символ общности и заодно — награда, выдающаяся вместе со взрослостью. Она не завидовала родителям тогда, но твердо решила, что, когда вырастет, у неё будет так же. Она так же будет идти с кем-то самым дорогим по темным пустынным улицам, а в конце пути их будет ждать дом, один на двоих, общий.

Сев не понимал, зачем нужно тащиться через весь город, половину пути — ещё и по не самому благополучному району, если можно аппарировать прямо на крыльцо, избежав всех возможных и невозможных встреч. Зачем морозить руки ключами, стараясь в темноте — Паучий не баловал своих обитателей уличным освещением — попасть в замочную скважину, если куда проще запереть дверь заклинанием, для отмены которого, к тому же, не надо снимать перчатки. В конце концов, зря они, что ли, столько времени угрохали на освоение мгновенных перемещений и защиту дома от всего и вся?

Но Лили всякий раз так смотрела, так уморительно округляла свои эльфийские глазищи, прося «Ну давай прогуляемся, пожалуйста!..», что он, конечно же, шел. Шел, прижимая локтем её ладошку к себе — и подхватывая её, хохочущую, когда она поскальзывалась на скользкой обледенелой мостовой, звенел ключами, надеясь, что сегодня тычком отыщет скважину хотя бы с третьей попытки, и, не понимая, зачем, понимал в то же время, что это почему-то важно. Важно ей. А значит — и пошло оно всё к дракклам. Если хочет — он будет идти, стараясь не навернуться сам и не позволив упасть ей, если хочет — будет играть в кошки-мышки с замком. Если она хочет. Он только втихомолку накидывал на них, идущих через Нижний город, маскирующие чары — и заодно Заглушающее, чтобы не привлекать обитателей трущоб звонким Лилиным смехом, как бабочек — вывешенной над верандой лампой.

Лили старалась насладиться каждым днем, каждым часом отведенного им счастья во всей полноте — и, наверное, поэтому дни и часы убегали прочь так стремительно, как песчинки из одной стеклянной колбы в другую, отмеряя мгновения при варке особо капризных зелий.

Каждый день был — как год, в каждый умудрялось помещаться столько всего, но вместе они — превращались в текучую блестящую канитель и сливались, шуршали, скользили мимо, оставляя на пальцах только следы серебристой краски.

- Знаешь, а я по тебе уже скучаю, — шепчет она в предпоследний вечер, уютно уложив макушку в замечательную, словно специально под нее выточенную выемку на костлявом плече.

- Что ты? — удивляется он тоже шепотом, сплетая руки вокруг теснее, прижимая, впечатывая в себя ещё крепче. — Вот же я. И никуда никогда не денусь.

- Скоро нам ехать обратно… — вздох колышет влажные волосы у шеи, как летний ветерок, каким-то чудом залетевший в январскую ночь.

- И там я тоже буду, вот увидишь! Обещаю не потеряться в поезде по дороге! — он пытается обратить всё в шутку, и она даже улыбается куда-то ему в плечо — он чувствует это кожей, но ответный шепот её по-прежнему задумчив и капельку печален.

- Там будет совсем не то…

- Уже вовсе немного же осталось, каких-то полгода — а потом всё, время целиком наше, сколько ни зачерпни, — ему тоже невесело от того, что подобные вечера снова станут редкостью и чуть ли не праздником, тоже хочется никогда не разжимать рук, а лежать вот так, в загадочной темноте спальни и слушать сдвоенное дыхание в унисон. Но он всегда умел ждать. Тем более — ждать легко, когда знаешь, чего и зачем ты ждешь. Всего-то полгода, всего-то смешных полгода, после того, как он ждал так долго.

- Ты не понимаешь!.. — новый вздох, пальцы взлетают к его лицу и опускаются перелетными птицами, трогают крыльями лоб, скулу, подбородок. — Полгода — это же вечность!..

Смешная… Что значат полгода после стольких лет? Что они в сравнении с настоящей вечностью? Вечностью, которая у них впереди. Смешная, милая, невероятная, единственная…

- Я с тобой, — шепчет он в мягкие упругие завитки — их цвета не различить в ночи, но в душе его они всегда горят негасимым Бельтайновским костром.

* * *

И словно весь мир вставал на паузу в их отсутствие, возобновив свое броуновское движение с прибытием алого паровоза к дощатой станции Хогсмида. За время каникул их не потревожила ни одна сова, а стоило приехать, разместиться, наскоро справить Северусов восемнадцатый день рождения в Выручайке, сделать вид, что выспались, а после — спуститься на завтрак — и сразу две глазастые почтальонши отделились от мечущейся под потолком стаи и спикировали к их столу.

Совы были незнакомые, с напыщенным и высокомерным видом, присущим всем письмоносицам казенных домов. Обе, как сговорившись, протянули лапки с привязанными конвертами к Снейпу. Обе неприязненно покосились на сунувшуюся ему под локоть любопытствующую Лили. И обе одинаково презрительно приняли полагающееся угощение, склевав его, впрочем, всё до крошки.

Обратный адрес одного из конвертов был Северусу знаком — он мог назвать его хоть спросонок в три часа ночи, столько раз он сам, своей рукой надписывал его на пергаментных свертках, отправляя в свободное плавание очередное свое зельеварческое детище. Адрес редакции «Вестника зельеварения».

Диковато зыркнув на Лили, нависающую над его плечом, Сев, даже не удосужившись протереть салфеткой масляный нож, вскрыл первое письмо, и сложенный во много раз пергамент высунулся на волю длинным змеиным языком.

Перед глазами зарябили выхваченные наугад строчки: «невероятное достижение…», «грандиознейший вклад со времен…», «невозможно переоценить…», «величайшая честь оказаться первыми читателями…», «благодарность потомков» — и ещё множество превосходных степеней всевозможных видов и форм. На их фоне блекло и терялось финальное «…с прискорбием сообщить, что издание подобного рода монументальных трудов значительно превышает возможности нашей скромной редколлегии… рассчитываем на понимание… искренне надеемся на то, что ваш гений… » и дальше что-то там про «…взяли на себя смелость перенаправить…»

Строчки перестали бегать и путаться, в глазах на миг потемнело. Отказали, конечно же. Присыпав из вежливости цветистыми словесами и спихнув с себя ответственность на какие-нибудь захудалые «Рога и копыта» чисто для проформы.

Стало очень неуютно от того, что Лили рядом, что она видела его в момент этого позора. Что бы стоило этим драккловым совам прилететь на часок пораньше и застать его в спальне? Или наоборот — после занятий, когда можно улучить момент наедине с собой? Одно Инсендио — и от многословной отписки не осталось бы и следа, а он успел бы сделать подходящее лицо, и Лили так ничего бы и не узнала!

Словно издалека до него донесся голос — её голос, с придыханием выводящий:

- Мерлин, Сев… Неужели ты её всё-таки доделал?! Это же великолепно! Почему ты мне раньше не сказал?

Потому и не сказал, вот поэтому-то и не сказал, что доделать — мало, слишком мало, как оказалось. Потому что и не надеялся особо. Потому что не хотелось выглядеть дураком.

- Открывай же скорее второе письмо! — не унимался голос. — Так хочется посмотреть, что пишут из этого старинного фонда!..

Второе письмо? На кой ляд, если и из первого всё ясно! Но голос Лили звенит, тормошит его, вытаскивает из черноты отчаяния. Она не звенела бы так радостно, если бы увидела на пергаменте то же, что и он. Она же не может… не способна издеваться над ним в минуту его провала. А что, если?..

Он с усилием сфокусировал глаза обратно на длинном языкоподобном свитке. Слегка расслабил пальцы, помимо сознания стиснувшие пергамент так, что он собрался гармошкой вокруг ладони. Вернулся взглядом к последнему абзацу.

«…взяли на себя смелость перенаправить, снабдив рекомендацией, в коей, разумеется, сия работа не нуждается… пользующаяся заслуженным уважением компания… наши многолетние партнеры… полторы сотни лет безупречной репутации… со своей стороны прилагаем рецензию Общества…»

Адресант второго конверта поставил Сева в тупик — что за Просветительское общество имени Зигмунта Баджа, он понятия не имел. Зато имел понятие, кто такой сам Зигмунт Бадж: легендарный алхимик шестнадцатого столетия, чьи таланты и лепту, внесенную им в науку, смогли оценить по достоинству только потомки.

Когда масляный нож вспорол пергаментное брюхо, на стол спланировал один-единственный листок, сложенный пополам.

Развернув его, Сев тупо уставился в украшенный затейливой шапкой и подписанный как минимум десятком учредителей контракт — и смотрел в него с минуту, пока пробежавшая написанное Лили не обхватила его со спины, не зазвенела восторженно прямо над ухом, а потом — и вовсе в это самое ухо не поцеловала. Сквозь стократно усилившийся звон Северус проговаривал про себя слова. Контракт на издание монографии «Основы Единой классификации и систематизации зелий», за авторством Северуса Т. Снейпа, вступительное слово — председателя «Сугубо Экстраординарного Общества Зельеварителей», тираж — пять сотен экземпляров, гонорар…

Наверное, Севу полагалось бы сейчас скакать и прыгать, кричать, хлопать однокашников по спинам, хватать Лили в охапку и кружить её по всему Большому залу — или что там полагается делать, когда у человека случается огромная, долгожданная и заслуженная радость. По крайней мере, Охотник Гриффиндора, выигрывая очередной призовой кубок, поступал именно так. Северус же продолжал сидеть, где сидел, и вообще казался замороженным под взглядом василиска. Если бы не победная, ликующая, шальная улыбка, непривычно и потому немного криво растягивающая тонкие губы.

_______________________________

Примечание:

Очень милый скетч к арту, которого у меня нет:

https://postimg.cc/NK4ZLst6

Ямка на плече, вторая — от Patricia:

https://postimg.cc/18PL9gkR

https://postimg.cc/LnjcKk00

И Севушка над своей писаниной — отправлять или не отправлять?..

https://postimg.cc/DWwHX9ft