Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Квартирка была маленькой, но чистенькой и уютной. На первом этаже в старом районе, где сплошной камень разбавлял укрывающий стены плющ и кустики в кадках, выставленные перед подъездами. Лили могла поселиться где угодно, но выбрала Лондон, сама не зная почему. Хозяйка глянула на неё равнодушно, дважды пересчитала задаток и только хмыкнула на осторожный вопрос: «Ничего, если я с птицей?», видимо, решив, что рыжая съемщица — любительница волнистых попугайчиков или канареек. Выдала ключи, оседлала велосипед и укатила — сама она жила в приятном малоэтажном пригороде, где домики стоили заоблачных сумм.

В Коукворт она всё-таки наведалась — не зайдя к родителям и не снимая Дезиллюминационных чар.

Прошлась вдоль своего бывшего дома, поглядела на окна второго этажа, сквозь которые между занавесками можно было различить такую памятную люстру на потолке.

Посидела на качелях, отдавая дань прошлому — и этому, и сновиденному. Не раскачиваясь, просто так — несмазанные петли скрипели от малейшего движения, привлекая ненужное внимание, накладывать же кучу заклинаний, чтобы покачаться на качелях, чего, признаться, и не было настроения делать, Лили не стала.

Совершила круг почета по парку, специально травя себе душу и задерживаясь возле всех памятных мест. По случаю лета, парк был полон народа — гуляющие парочки, няни с колясками, малышня с мячами и обручами, закутанные сверх всякой меры старушки занимали все лавочки и стайками фланировали по дорожкам. Побыть наедине с прошлым не удавалось — слишком много здесь было посторонних голосов, ног и глаз.

Постояв минутку возле круглой центральной клумбы, Лили отправилась к главной точке своего ностальгического маршрута, где уж точно не окажется никого лишнего. Едва выйдя на полянку, девушка едва не вскрикнула, поспешно зажав рот обеими руками, хотя слышать её здесь было и правда некому.

«Наутилус» лежал, как выброшенный на берег кит — бесприютно и жалко, обрушившись всей тяжестью своего мощного ствола на дощатый «скворечник», второй её бывший дом. Что его подточило — годы, шторма, или просто ослабевшие корни перестали удерживать на весу древесного исполина? Он лежал, придавив собою «рубку», как надгробный памятник безмятежному прошлому, как последний восклицательный знак в конце закрывающей книгу строки. Как символ того, что что-то невозвратимо кончилось. Эпоха? Целая жизнь?

Лили поняла, что ей больше нечего здесь делать. Здесь не осталось ничего, что связывало бы её прежнюю с ней нынешней. Ничего, к чему стоило бы возвращаться.

К ещё одному своему бывшему дому она даже не подошла близко. Даже не взглянула в его сторону сквозь прорехи разросшихся кустов, за которыми поблескивала и побулькивала река. Очень хотела, но заставила себя не глядеть. Прошлого не осталось. И какой-то насмешник там, наверху, ясно давал ей это понять.

Итак, лондонская маленькая квартирка её полностью устраивала. Она не была похожа ни на её детскую, ни на школьную спальню, ни на их с Севом «гнездо», так ненадолго свитое в Паучьем. А большего от неё и не требовалось.

Родителям она написала, что взрослая жизнь закрутила её без остатка, что планов и задумок громадьё, и что она непременно наведается к ним — немного попозже. Потом, как разберется с насущными делами. Родители огорчались, но не роптали — у них было время привыкнуть, что обе их дочери, сначала одна, а теперь другая, уже не вернутся под их теплое крыло.

На самом деле планов особых не было.

Ходить на почту — раз в неделю, не чаще, встречая всё более сочувственно глядящих на неё почтальонш. Разумеется, из-за того, что важного письма всё не было и не было — и только из-за этого!

Мотаться в Косой на работу… Да, после нескольких дней в четырех стенах, когда она готова уже была буквально лезть на эти стены, Лили устроилась на работу — помощницей мадам Малкин, с возможностью брать заказы на дом, чтобы спокойно колдовать над отрезами ткани без посторонних глаз. После стольких мантий, сотворенных и перекроенных Лили за школьные годы, работа была, что называется, не бей лежачего — занимала её ровно настолько, чтобы не сходить с ума от безделья. Иного резона от этого занятия не было — золота она могла наделать себе и сама, пусть и не так хорошо и быстро, как Сев. Чтобы слиток получился чистым и достаточно большим, ей приходилось затрачивать примерно столько же времени, сколько и на стандартный заказ, так что выходило примерно то на то. Зато тут она, вроде как, была при деле: приносила какую-никакую пользу и, так или иначе, общалась с людьми.

А, и ещё — не отвечать на приносимые Патронусами сообщения от Поттера, нечасто, но регулярно нарушавшие её тщательно организованную рутину. Первый раз здоровенный серебряный олень с рогами под потолок ворвался в её жизнь аккурат после переезда, когда Лили, проведя пару дней в гостинице и подобрав наконец жилье, до ночи обставлялась и обживалась в новом обиталище.

Утром, стоило ей выползти на кухню в мятой футболке и сотворить себе чашку зеленого чая, перед ней нарисовалось это копытное чудо — так неожиданно, что Лили чуть не облила кипятком голые колени. «Доброе утро!» — провозвестило чудо голосом надежды мирового квиддича, и Лили померещилось, что вопреки всем законам зоологии, олень, произнося это, сияет фирменной поттеровской улыбкой во все тридцать два. Утро едва не стало недобрым, но чашку Лили таки удержала и просто развеяла вестника Финитой, не дожидаясь, всё он сказал, или что-то ещё припас.

С тех пор рогатый посланник прискакивал к ней регулярно — не то чтобы часто, а так — напоминая о себе и в то же время давая понять, что она не одна, что стоит протянуть руку…

Лили не протягивала. Она давно перестала сердиться на Поттера за его эскападу. Какой смысл было таить на него злость? Кто вообще мог быть виноват в том, что случилось между ней и Севом, кроме них самих? Впрочем, и на Сева она уже тоже давно не злилась, а на себя — устала. Оставалось злиться на судьбу, но последней, как водится, это было глубоко безразлично. Внутри у Лили как будто оборвалась та струна, которая болталась и мельтешила из стороны в сторону ещё недавно, она устала, чертовски устала и не хотела никого и ничего. Ей стало спокойно, и она гнала от себя мысли, не слишком ли велика за это оказалась цена.

Поэтому Лили просто выслушивала все эти «Добрые утра», больше не развеивая вестников, но и не отвечая. Со временем это стало чем-то привычным, вроде утреннего чая. Вот стол, вот стул, вот кружка, вот Джеймсов Патронус интересуется «Как дела?». В этом была некоторая стабильность, и, что таить, упорство и неистребимый оптимизм гриффиндорца вызывали определенное уважение.

Иногда послания приходили подлиннее: «Просто чудная погода сегодня, как думаешь?», «С первым днем второго месяца лета!» и коронное: «Если нужно чем-то помочь — говори, не стесняйся!»

Лили по-прежнему не отвечала, но теперь вместо раздражения встречала сияющего оленя с улыбкой.

Поттер не давал забывать о себе, напоминал — весело, ненавязчиво, словно бы ничего не требуя взамен. Вольно или невольно оттеняя густое тяжелое молчание, пропастью повисшее по другую сторону её существа. От Северуса не было ни полслова. Лили и не ждала — какие уж тут могут быть слова? И молчание клубилось у ног и собиралось в тучи, снова и снова разрываемые на время серебристыми рогатыми молниями: «Доброе утро!..»

Сама она первые недели то и дело ловила себя на том, что так и эдак складывает словесные конструкции, пытаясь выстроить из них вымученное, выстраданное послание для Сева. Не убедить, так хоть оправдаться. Не оправдаться, так хоть разметать плотное, склубившееся в тучи молчание. Но всё, что бы она ни придумывала, звучало неуместно и неправильно.

Она так и не смогла решить для себя, готова ли она начинать всё сначала при том, что Северус останется тем же, каким был. Так и не смогла решить, согласна ли смириться с тем, что вся, полумертвая нынче, борьба с Волдемортом ляжет всецело на её плечи, если они вдруг помирятся — ведь невозможно же будет допустить, чтобы Сев участвовал в ней через силу и стиснув зубы. Так и не поняла, что и насколько пришлось бы менять в себе самой, чтобы не стеснять и не перегибать его больше. И нужно ли это делать.

Возможно, поэтому слова всё никак не подбирались. Молчание ширилось и росло. С каждым днем пропасть становилась всё глубже, всё безбрежнее — и с каждым уходящим днем потребовалось бы больше и больше слов, чтоб её не то что заполнить, а просто перекинуть мосток. А слов не было.

Однажды душным вечером в середине июля Лили шла по магловскому кварталу Лондона. Путь её лежал от опостылевшей почты, где опять не нашлось, чем её порадовать («Ах, боже мой, такая жалость! Нет, ну бывает, конечно, порой, что письма теряются… Если хотите, можете написать жалобу в департамент, вот бланк!..»), к облюбованному маленькому летнему кафе на углу, где подавали просто замечательное какао. Какао, как и прогулки пешком, всегда несколько примиряли её с действительностью, и сейчас это было остро необходимо.

Конечно, никакую жалобу ни в какой департамент она писать не стала. Она уже знала, что письмо не найдется. В последнее время ей всё чаще казалось, что её жизнью руководит судьба, и что у этой судьбы премерзостный характер. Может быть, так и было задумано, чтобы у них с Севом ничего не получилось? Чтобы он увидел то, что увидел, чтобы сказал то, что сказал. Чтобы явление Джеймса не дало состояться тому разговору. Чтобы это проклятое письмо никогда не дошло до адресата. Но зачем, зачем?! Что вселенная, мироздание, силы со стихиями или кто ещё там — что все они от неё, от Лили, хотят?! К чему, для чего ей были даны её сны, если не для того, чтобы попытаться всё исправить?

Перекатывая в голове подобные мысли, она подошла к зонтикам кафе. Обычно она на автомате, без какой-либо далеко идущей мысли всматривалась во все скопления народа, причесывала взглядом все людные места — то ли надеясь негаданно встретить там Сева, то ли страшась того же. Это было глупо, ведь что Севу делать посреди магловского Лондона — ладно ещё Косой! Это было глупо, но происходило из раза в раз совершенно само собой. Сегодня она, задумавшись о вывертах своей зловредной судьбы, по сторонам не смотрела и в посетителей, против обыкновения, не вглядывалась. А зря.

Потому что один из них внезапно с невнятным возгласом вскочил, на ходу бросив нерасслышанную фразу другому, вынырнул из-под зонтика и предстал перед Лили во все свои тридцать два зуба плюс очки.

— Привет, Лили! Вот так и начинаешь верить в совпадения! Клянусь Годриковыми сапогами — вот только тебя вспоминали! Да ты не стой так, пойдем к нам за столик — Сири как раз мороженое заказал!

_______________________________

Примечание

ФотоЛили:

https://postimg.cc/Jt7tF1bb

И, прошу прощения, Поттер:

https://postimg.cc/HJCk9HY8