Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

После «киносеанса» про пятый курс хотелось выть. Даже несмотря на то, что она проскочила по верхам недоброй памяти сцену у Озера — слишком тягостно было глядеть на это второй раз. Лили и всегда-то не особо нравилось пересматривать единожды виденные фильмы, кроме самых любимых. А этот «фильм» и вовсе предпочла обойти по широкой дуге. Из несущихся вскачь и от того кажущихся совершенно ненастоящими кадров врезалось в сознание только бледное узкое лицо с бездонными провалами глаз да, совершенно некстати, потирающий ручки в радостном предвкушении Петтигрю. Знал бы он, какой счастливый билет вытащил, попав в той ветке на Гриффиндор!..

Но пятому году обучения было чем огорчить и помимо Озера. Позабыв, как дышать, Лили наблюдала, как с ужасающей неотвратимостью их растаскивает друг от друга всё дальше и дальше. Ещё меньше встреч, короче и реже разговоры, к весне совершенно сошедшие на нет совместные вечера в библиотеке.

Серовато-зеленая Мэри, едва стоящая на ногах, которую староста Лили со старостой Люпином почти несут в Больничное крыло. Подобное приключилось с ней и в привычном ей прошлом, но тогда в этом виноват был не Сев. Но ведь и на этот раз не он! Его дружки, да, действия которых его не возмутили и не ужаснули, но не он же сам!

Чему уж тут ужасаться — Мэри, живая и здоровая, вышла из госпиталя уже к вечеру, попав в окружение сочувствующих и негодующих друзей. А Сев нередко пропадал на несколько суток — и его место рядом с Лили на зельях пустовало, как и место в Зале за серебристо-изумрудным столом. На второй, на третий, однажды даже на четвертый день он появлялся, ещё бледнее обычного, и снова видавший виды учебник лежал посреди стола — как ни в чем не бывало.

Он никогда не говорил, где пропадал эти дни. А староста-гриффиндорка никогда не спрашивала. Может быть, в своей непоколебимой правильности опасаясь услышать, что он прогуливает. А может, опасаясь вовсе не этого. Лили-сновидица не могла залезть ей в голову, не могла прочитать мысли и эмоции своего двойника — при попытке сеанс сразу же обрывался вместе со сном, и, попробовав пару раз, она оставила эти старания, довольствуясь вместо прямой информации косвенной.

Например, как ликовали каждый раз Мародеры — Блэк с Поттером — когда Сев пропадал, как смущался и краснел Люпин, как подхихикивал Петтигрю, поглядывая на брешь за слизеринским столом. И как улюлюкали и ёрничали они, когда эта брешь наконец заполнялась — по виду, так дальним родственником сэра Николаса, только что с головой. Как улюлюкали особенно недобро, если предыдущие пару дней щеголяли фингалами и ссадинами, и как после такого общая парта пустовала дольше обычного.

Да, на этом фоне одно-единственное заклятие, случившееся с Мэри, и правда должно было выглядеть едва ли не дружеской шуткой. Сновидица-Лили не понимала, как Лили-староста может не замечать всей этой чехарды, учась с Мародерами на одном факультете, живя бок о бок и сидя нос к носу. Тут же не нужно даже быть Шерлоком Холмсом, чтобы сопоставить одно с другим. Но она не замечала или… не хотела ничего замечать.

Как и директор, деканы и сама мадам Помфри делали вид, что ничего особенного не происходит — подумаешь, один из студентов оказывается на больничной койке примерно в две недели раз! Люпин вон тоже оказывается, и ничего. И если мотивы директора, Макгонагалл и, особенно, Слагхорна и мадам Помфри, от которой вообще ничего не зависело, Лили могла ещё если не оправдать, то хотя бы понять и найти в них логику: неохота поднимать шум, «золотые», весьма полезные для школы ученики, близкий сердцу директора факультет, чего не скажешь об их противнике, напряженная политическая обстановка, ищущая себе любую щель для разрядки — и все прочие благоглупости, знакомые ей с тех самых пор, когда сама она оббивала начальственные пороги, ведомая праведным гневом. То гриффиндорку-Лили понять не смогла, как ни пыталась. Эй, вы же там, дети Годрика, так вас растак, за всё хорошее против всего плохого, честь, отвага и благородство, ну! Это же твой лучший друг!..

Но даже последнему слепоглухонемому кроту было предельно ясно, что это давно и абсолютно неправда. От дружбы остались только слова, и они истончались и таяли с каждым месяцем. Северус выживал, как мог, чужой и среди тех, и среди этих, один, как перст, всё больше замыкаясь и ожесточаясь; староста-Лили купалась в блаженном неведении, профессорской любви и поддержке своего львиного клана. Они удалялись друг от друга стремительно, как разминувшиеся на стрелке поезда: из пункта А в пункт Б, сколько часов понадобится поезду, чтобы преодолеть количество миль до станции Озеро, элементарная арифметика, начальная школа, Коукворт. В Коукворте, кстати, у Лили тоже всегда находились свои дела — и перед этим курсом, и перед предыдущим. Поезда разбегались, разбегались, ускоряя и ускоряя ход…

Примерно за месяц до СОВ Лили чуть не впервые с весны обратилась к Севу первой. Повод был веским — ей нужно было никак не меньше «П» по зельям, а на экзаменах все ученики сидели по одному. Ты же понимаешь, Сев?..

Конечно же, Северус не отказал ей в просьбе одолжить свой ненаглядный учебник — он и так знал его наизусть, а надежнее рук, чем Лилины, для своего сокровища и представить себе не мог.

Лили не давала учебник Поттеру. Для этого она была слишком гриффиндоркой и предать даже явственно тяготящую её дружбу считала для себя невозможным. Просто однажды забыла его в гостиной у камина, допоздна вчитываясь в раскатившийся по полям бисерный почерк и, что уж там, делая крошечные, самораскладывающиеся шпаргалки для особенно трудных рецептов. А наутро хватилась его и не нашла — ни в гостиной, ни в спальне, ни в сумке с книгами.

Нашла сутки спустя, случайно, застав подозрительно сгрудившихся кучкой Мародеров вокруг чего-то явно их сильно заинтересовавшего. Почуяв неладное, ввинтилась между плотно сдвинутых спин, успела услышать лающий смех Блэка, до того зачитавшего вслух нечто особенно забавное. Увидела Севов учебник в руках у Поттера. Отобрала, хоть и не без труда — Поттер, конечно, попытался выменять его на прогулку в Хогсмид, но не на ту напал! Гриффиндорка пригрозила ему штрафными баллами за присвоение чужого имущества и под шквалом насмешек и уничижительных комментариев в адрес хозяина этого самого имущества победно унесла учебник наверх. Перед экзаменами вернув Севу, как и обещала. Целый и невредимый.

А потом было Озеро, и бездонные впадины, и потные ладошки Петтигрю, и вихор Поттера, качавшийся в такт словам: «Ты пойдешь со мной на свидание, Эванс?»… И страшное слово, положившее конец тому, что и так кончилось уже годы назад. И затуманенные слезами глаза, которыми Лили смотрела в небо, возвращаясь к замку. И распахнутые белесые ресницы Мэри в гостиной: «Он правда так сказал?!». И осуждающе поджатые губы Алисы, и взмах чёлки Марлин: «Все они на Слизерине такие! Темные маги, если не уже, так скоро! Давно надо было с ним порвать! Я и так удивлялась, что ты столько терпела!». И вернувшийся пришибленней обычного Люпин, прячущий глаза: «Не переживай, Лили! Пожалуйста…»

И обычный вечер в гостиной — будто ничего и не произошло, будто и не отошло в мир иной нечто важное, дорогое, значимое. Лили-зрительница вспомнила, как буквально упала на руки подруг после той ссоры с Севом, как не могла понять, на каком она свете и почему до сих пор жива, если мир кончился. Ничего подобного эту Лили не мучило, даже обида от грубого оскорбительного слова выветрилась быстро — так быстро, словно нанес её совершенно посторонний, чужой человек, неспособный ранить навылет: сказал и сказал, сам дурак.

Выветрилась до тех пор, пока Мэри, вернувшаяся на ночь глядя из душевой, не сообщила, что под дверью гостиной её ждет Северус — и грозится ждать хоть до утра, если Лили не выйдет.

Лили явно не хотелось идти — она уже валялась в кровати с коробкой конфет и книжкой. Но она всё-таки встала и пошла — перевернув книгу страницами вниз, чтоб не закрылась, и накинув на ночную рубашку короткий махровый халат.

Смотреть на последовавшее далее было ещё тяжелее, чем на Левикорпус и «грязнокровку» вместе взятых. Отложенная до поры до времени обида вернулась и воцарилась на лице гриффиндорской старосты неприступной маской:

— Я много лет находила тебе оправдания. Никто из моих друзей не понимает, почему я вообще с тобой разговариваю. Ты и твои дружки — Упивающиеся смертью… Ага, ты этого даже не отрицаешь…*

И мигом из памяти вынырнули другие слова, другой разговор — совсем иной, но такой похожий:

— …Я тоже этого не замечала, оправдывала тебя сама перед собой, винила себя, Волдеморта, Питера, драккла лысого — кого угодно, кроме тебя…

И поверх этого: «все мои друзья… все мои… друзья» — значит, уже и притворяться ни к чему, что в число этих друзей попадает он. Есть он, а есть друзья, есть друзья, а есть он. Нелепый осколок прошлого, по привычке занимавший доселе кусок парты рядом с нею. «Ты этого даже не отрицаешь…» — перекрывается ухмылкой Поттера под блестящими фонарным светом стеклами: «Прааавда, я вижу: иначе чего бы ты так дернулась…». Он так уверен был в собственных выводах, как и она, та, в халатике, клеймящая бывшего «лучшего друга» словами, не менее страшными, чем «грязнокровка».

Но ведь Поттер формально тогда был прав. Криво, косо, ублюдочно, но был прав, угадав о ней нечто, чего она не стыдилась и не скрывала, но что, по его мнению, должна была бы скрывать. Что, если и тут?.. Но не может же быть, чтобы Сев, её Сев, что бы там ни было, куда бы и в какие бы стороны ни бежали сквозь бардо несчастные паровозы, её, её Сев — склонился бы перед тем, кто…

Кто был великим волшебником, Лордом и провозвестником нового, лишенного скверны и ошибок прошлого мира. О ком здесь не было известно, что он — нищий полукровка, выросший в пропахшем клопами приюте. Уж точно — не было известно им, юным горячим головам, чьи претензии к миру велики и необъятны. Перед тем, чей способ обеспечить себе бессмертие посредством расчленения души на жуткие и жалкие обрывки оставался неведом здешнему Севу, как и лордовы методы борьбы могли с лёгкостью пройти мимо него. Подумаешь, что там в газетах пишут, газеты врут!.. Так неужели же?!..

Лили до одури захотелось протянуть бесплотную руку, схватиться за линялую блеклую ткань и отдернуть рукав с худого, точно высеченного из мрамора запястья. Чтобы убедиться, чтобы увидеть, что там не свивает кольца лоснящаяся самодовольная змея, выползая из оскаленной пасти мертвой костяной головы.

Она даже протянула и ухватилась — истратив на это нехитрое действие десятикратный запас силы и концентрации. Но одно дело воздействовать на палочку, неподвижный объект, по чуточке подталкивая артефакт к ладони её хозяина, и совсем другое — на живого, одушевленного и обладающего собственной волей человека в незастопоренном предварительно времени. Сев вскинул руку, словно закрываясь от удара, а на самом деле — от произносимых слов. Край рукава выскользнул из Лилиных пальцев, но она тут же схватилась за него снова — и смогла удержать лишний миг, когда рука начала опускаться. Помогла ткани «застрять», как бы зацепиться за самое себя, оставив предплечье до самого локтя без покрова в момент движения вниз.

И ничего там не увидела, кроме бледной, почти светящейся в коридорном полумраке кожи с веточками голубых беззащитных вен. Вдохнула. Выдохнула. Ткань упала на место почти так же быстро, как упала бы сама по себе. Лили-в-халате даже не взглянула в ту сторону, наверняка не имея понятия, куда нужно было смотреть. У неё не было Рега, имевшего, в свою очередь, восторженную кузину, неумеренно хваставшую малолетнему родичу новообретенной «татуировкой». Она знать не знала, как определить Упивающегося смертью, какие отличительные знаки и где стоило бы высматривать для проверки своих необоснованных слов. Как, скорее всего, и Сев, вряд ли посвящаемый своими чистокровными соседями в тонкости вассальных отношений с Лордом. Если вообще самим этим соседям в их полные и неполные шестнадцать полагалось такое знать.

Лили вдохнула ещё раз. Зря паниковала. Как она могла подумать, что Северус поддался бы на Реддлову пропаганду в пересказе желторотых сопляков! Да, он не видит себя сражающимся «против», это, наверное, вовсе не в его характере, как ни прискорбно, но, тем более, невозможно его представить сражающимся «за». Сев — Упивающийся! Как такое вообще могло прийти в голову?! Нет, конечно же, нет, и гриффиндорка-староста просто поддалась общефакультетскому нарративу о полном совпадении двух множеств: слизеринского и УПСовского. Немудрено, в общем-то. Она и сама, помнится, когда-то этим грешила — в сердцах, сгоряча и недолго, но всё же.

Лили у портрета тем временем развернулась, взвихрив вокруг себя махровые полы, и скрылась в проеме, отгородив живой картиной оставшегося по ту сторону Снейпа от наблюдательницы. Вот и всё. Вот, собственно, и всё. Как в одной реальности, так и в другой — с небольшими, не столь значительными вариациями.

Поезда с грохотом пронеслись мимо друг друга, сверкнув слившимися в единую полосу окнами, и исчезли каждый в своем конце не имеющего концов туннеля, каменного и темного, как школьный ночной коридор.

Больше никаких попыток к примирению Сев не делал. Лили, естественно, тоже. На каникулах они не пересекались ни разу, и Лили всё лето, смешно двигаясь в ускоренной перемотке, старательно обходила стороной мост на ту сторону города, словно страшась нечаянно встретиться с тем, с кем встречаться явно не хотела. Только один раз сновидица заметила в ней что-то похожее на грусть и сожаление о расставании — когда та, облокотившись о наружный жестяной подоконник смотрела сквозь закатное золото в направлении детской площадки, где когда-то всё началось, и дальше, дальше, в направлении невидимого отсюда, лежащего за парком, мостом и рекой Паучьего тупика. Смотрела долго, до тех пор, пока закат не сменился синим звездчатым бархатом, а потом закрыла окно и легла спать, как ни в чем не бывало. Вполне возможно, что так оно и было, и у окна её держали просто красивый летний вечер и удивительно многоцветный закат.

Лили хотелось выть. От безнадёги и безысходности. От невозможности изменить то, что изменению не поддавалось. Не раз думалось: будь она на месте той, другой, простила бы непростительное слово, помня об учебнике и Левикорпусе, о кальмарах и свиданиях, о подштанниках и о своей задавленной улыбке? И было ли дело в слове как таковом — или в безудержно расходящихся поездах? Гриффиндор — Слизерин, маглорожденная — чистокровные друзья, светлые силы — темные маги. Преодолима ли эта пропасть, по краям которой в итоге оказались они? Как и та, у разлома которой стоит она сама, по другую сторону которой — оказавшийся совершенно незнакомым ей человек, а под ногами, в уходящей к центру земли расселине, кипит магма из лжи, притворства, снов, слов и молчания?

«Фильм» о шестом курсе не принес ни ясности, ни радости. Он пролетел стремительно, нигде практически не тормозя: ни встреч, ни разговоров с Северусом не было. Только случайные взгляды в коридорах, стремящаяся побыстрее исчезнуть из поля зрения ссутуленная фигура в толпе, последняя парта в кабинете Слагхорна, занятая одним-единственным постояльцем, куда тот прошмыгивал последним и покидал её первым, в такой знакомой, до рези в глазах знакомой манере. Всё.

Жизнь Лили катилась своим чередом: вечерние обходы, домашние задания, квиддичные тренировки, которых она теперь не пропускала ни одной, матчи, на которых размахивала собственноручно наколдованным стягом с львиной головой в очках…

Освоенное заклинание Патронуса и сорвавшаяся с палочки пугливая грациозная лань. Не пантера. Тонконогая олениха с выпуклыми прекрасными глазами. И мощногрудый олень, выпрыгнувший из палочки Поттера на том же уроке. Тогда он посмотрел на неё со значением и слегка поклонился, словно говоря: «Всегда к вашим услугам, мисс!». Она привычно фыркнула и отвернулась, чтобы скрыть враз запылавшие щеки.

Принятое приглашение прогуляться в поселок в конце весны. Принятое — после пары сотен отвергнутых. Обещание принять и следующее — если Поттер торжественно поклянется никогда больше никого не задирать. Без имен, без конкретики — просто «никого из учеников». Вихор Поттера радостно колышется, когда он с лёгкостью обещает ей стать примернее и законопослушнее Люпина, очки согласно блестят.

Лили просыпается и — нет, не воет. Пишет стихи. Впервые за полгода что-то пишет в толстой клетчатой тетрадке. Чувствуя себя не ланью, не пантерой, а волчицей — потому что ведь только волчиц посещает неодолимое желание завыть? Прочие звери, кажется, в этом не замечены? Вот и стихотворение вышло про волчицу.

Это просто осень в окно стучится.

Это просто воет внутри волчица.

Это что-то острое под ключицей,

Что не даст и заполночь отключиться.

Просто, что предсказано, не случится.

Просто щиплет веки, как от горчицы.

Оттого и воется, и кричится,

Оттого и лезвие под ключицей.

Осень проползет, пролетит, промчится.

Пылью побледнеет одна вещица.

А весна не копит, не мелочится.

Не скули на сны до весны, волчица.

Когда зароились первые рифмованные строчки, Лили, опасаясь их растерять, опрометью кинулась к своему чемодану, так до конца и недоразобранному с самого переезда. Там покоились вещи, надобность в которых не возникала, как, например, тетрадка, невостребованная со школы. И не только тетрадка.

Выхватывая её, не переставая прокручивать в голове первое четверостишие, Лили случайно задела старую мантию, лежавшую на самом дне и скрывавшую, как кокон, то, что когда-то в этом чемодане было похоронено. Из недр черной ткани свесилась и блеснула на неё серебром поделенная надвое капелька на волосяной цепочке. А следом выкатилось, как растрепанное красно-рыжее солнышко, кольцо. Выкатилось и уставилось на Лили огненным неувядающим глазом.

Безделушка, сделанная одним ребенком для другого. Маленькая вещица, тут же угнездившаяся в недописанном стихотворении и завершившая его собой. Обручальное кольцо, омытое вином и кровью, которое будет цвести всегда, пока «Я на твоей стороне».

_______________________________

Примечание

* В этом абзаце использован оригинальный текст Дж.К. Роулинг, глава «История Принца»

Две Лили: Эта — слишком спокойная и умиротворенная, зато в своей собственной квартирке https://postimg.cc/Q9wWwK0B Эта — попадает в настроение, но слишком светло-рыжая https://postimg.cc/F1n2Cy3r Обе тиснуты с просторов интернета