Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Вопреки ожиданиям, Регулус выбрал Америку. Нет, не пустынные равнины до горизонта и не экзотические побережья с пальмами, а шум и сутолоку Нью-Йорка. Столичный уроженец, он чувствовал себя в больших городах как рыба в воде — в отличие от того же Снейпа, который так и не привык к вечной лондонской суете и многолюдью.

— Среди такой толпы затеряться — простейшее дело, — пояснял он свой выбор друзьям наутро. — Даже без всяких чар. Плюс густонаселенного города, что никому до тебя нет дела. Одним странным человеком больше, одним меньше — какая разница, если там и без того найдется немало странностей на любой вкус. И переселенцами там никого не удивишь.

Прощание вышло грустным и натянутым: все не знали, что бы такого сказать — важного, запоминающегося, последнего, а потому говорили всякую ерунду, ёжась на сквозящем через все Согревающие ноябрьском ветру.

Конечно, Ремус с Фионой не могли отпустить давнего товарища, не повидавшись, и тоже пришли, не поделив, а умножив эту натянутость на пятерых. Они давно не виделись с младшим Блэком, не считая минувшего вечера, не были близко, когда он проходил свой тернистый и занозистый путь взросления — и от этого слова находить становилось ещё сложнее.

Северус близко был, но и ему подбор прощальных речей давался с трудом: во-первых, потому что проникновенные разговоры по душам в принципе никогда не были его коньком, а во-вторых, говорить даже то малое, что он мог бы и хотел, на людях, а не с глазу на глаз, оказывалось вовсе непосильной задачей. Времени и возможности для уединения же как-то не представилось, тем более, что Регулус всеми силами старался не отрывать его от Лили.

Лили тоже хотелось что-то сказать, как-то подбодрить начинающего скитальца, но, кроме банальностей, вроде «Не переживай!» и «У тебя всё получится!», ничего на ум не шло. Вернее, шло слишком много всего и сразу, сталкивалось и толпилось в дверях, а на выход проталкивались только вот такие безликие идиотски-жизнерадостные конструкции. Не говорить же ему, в самом деле, «Спасибо, что был рядом с Севом, что не оставил одного», не рассказывать же ему теперь, что о лучшем друге её замкнутый гордый молчальник и мечтать никогда не мог — пусть и в жизни не расскажет об этом сам! Не желать же, право слово, «счастливого пути», точно провожая отбывающий Хогвартс-экспресс. Вместо напутственных слов она просто положила руку ему повыше локтя, и слизеринец, словно почувствовав в этом жесте всё, что она хотела и не способна была сказать, ответил ей понимающим тепло-серым взглядом.

— Я же не на другую планету перебираюсь, — попытался он отшутиться, глядя в расстроенные, грустные, а то и откровенно мрачные (не сложно угадать, чьё) лица друзей. — Да, сова до меня не долетит — ну что же, можно будет зато сэкономить на йольских открытках. А для Патронуса нет никаких физических преград, ему всё равно, сколько морей и горных хребтов нас друг от друга отделяет.

— Это ещё неточно, — недовольно буркнул Сев. — Мы с этим не экспериментировали, так что неизвестно, есть ли предел дальности для беспалочкового Патронуса. Для классического — тем более.

— Вот и будет причина поэкспериментировать. На крайний же случай, магловскую почту никто не отменял, а она весьма хорошо себя зарекомендовала — если не считать редких исключений, — и по лукавой улыбке, поделенной Регом между Северусом и ею, Лили догадалась, что верный друг сопровождал юного менталиста и в походе на магловскую почту, закончившемся для нескольких маглянок фрагментарным провалом в памяти.

— Всего тебе самого хорошего! Удачи! — воскликнула явственно взволнованная Фиона те самые слова, что ещё недавно забраковала Лили. Как ни странно, они прозвучали вполне нормально и к месту, ничуть не слащаво и не наиграно, по крайней мере — в её исполнении.

— Постарайся найти там волшебников, — подал голос Рем, для которого не было в жизни ничего важнее близких людей и ничего страшнее одиночества.

— Непременно, — согласно кивнул Регулус. — А там… Чем стихии не шутят… Говорят, уровень преподавания в Илверморни весьма неплох и ничуть не уступает Хогвартсу, а вот программа обучения во многом расходится. Кто знает, может быть, бедному безродному сиротке и удастся сравнить их на практике.

— А возьмут туда безродного-то сиротку, неизвестно откуда взявшегося и без всяких нужных знакомств? — деланно небрежно полюбопытствовал Северус. В дипломатических талантах друга, как и в его актерских данных он не сомневался — человек, сумевший развести на откровенность Малфоя, не пропадет и за океаном, сумев убедить тамошнюю дирекцию в своей легенде, какой бы она ни была. Но вот хватит ли этого — легенды и красивых серых глаз для поступления? — Школа-то, как ни крути, основана слизеринцами.

— Не все слизеринцы одинаковы, — мягко ответил тот — живое тому подтверждение. — И, по слухам, туда берут всех, независимо от родословной, знакомств или положения. Вот и будет случай удостовериться, — Регулус поднял взгляд на вскарабкавшееся до своей высшей точки и всё равно висящее удручающе низко солнце. — Ну что ж, там уже в разгаре утро, мне, наверное, пора…

Для сопровождения в дальнем перемещении вполне хватило бы кого-то одного — и, разумеется, пальма первенства была у Лили, лучше и подробнее изучившей те места. Но Сев не оставил её одну, вызвавшись в провожатые тоже. Они встали по обе стороны, взяли Регулуса под локти, махнули остающимся Люпинам и исчезли.

* * *

Осенний Нью-Йорк был совсем иным, чем летний или предпразднично-зимний. Но всё таким же большим, оживленным и радушно-равнодушным к пришлецам. Рег с интересом крутил головой, пока они выбирались с задворок какого-то магазина, куда аппарировали подальше от досужих магловских глаз, и шли к гостинице в Челси, памятной Лили ещё с их семейного путешествия.

— Вот, возьми, — Сев, не глядя на друга, сунул тому в руки плотно набитый большой кошель. — Чтобы безродный сиротка не был таким уж бедным.

— Северус, это лишнее! — попытался отпереться слизеринец. — Я не хочу, чтобы ты из-за меня в чем-то себя ограничивал или как-то стеснял! Не забывай, я волшебник — и я не пропаду!..

— Я этого добра могу наделать столько, сколько понадобится, тогда, когда припрёт, — спрятал руки за спину упрямый ворон. — В отличие от тебя. Поэтому даже вот не спорь — тем более, это всё равно бесполезно, ты же знаешь.

— Знаю, — сокрушенно согласился Регулус, вынужденный принять подношение и спрятать во внутренний карман пальто, в которое Лили загодя превратила его мантию. Надо сказать, коричнево-серое элегантное пальто с белым шарфом-кашне ему удивительно шло.

— Ну, бывай, — убедившись, что его подарок убран, взмахнул вытянутой из-за спины ладонью Северус. — И постарайся не делать глупостей.

— Береги себя! — нашла наконец слова и Лили — пусть не самые оригинальные, но зато прозвучавшие от сердца.

— И вы поберегитесь, очень вас прошу, — ответил свежеиспеченный американец. — Что бы вы ни задумали, — он пристально посмотрел на Сева, — будьте осторожны.

— Это уж будь спокоен, — хмыкнул Снейп и обнял прижавшуюся к нему девушку.

Спустя мгновение их на улице уже не было.

* * *

— Ты думал, что дальше, Сев?

Кухня теплится светом, как самайновская тыква — два лилиных Люмоса, всегда отдающих в желть, как свечное пламя, и камин, экономно растягивающий дровяную жвачку на подольше. На столе — завиваются вензелями паркИ над двумя кружками. Лили сидит, прямая, поставив острые локти на стол, и смотрит в темно-синее окно. Северус рассеянно болтает ложечкой в чае — не потому, что мешает сахар, сахар ни в чае, ни в кофе он не признает, считая порчей продукта, а потому что думает. Не над тем, что «дальше», а как об этом говорить.

— А что тут думать? Надо закончить начатое и избавить мир от этого урода. Тем более, теперь это можно сделать раз и навсегда.

— Ты правда готов на это? Правда хочешь продолжать? Ты, сам, не потому, что я?..

Лили тоже думает, как об этом говорить, но совсем с другой позиции. С позиции той давней саднящей занозы, что удерживала её от визита в Паучий так долго.

Говорить трудно — как бы не расшатала эта заноза всего с таким трудом отстроенного заново здания, не пустила бы трещины по стенам, не нарушила бы хрупкую, оберегаемую идиллию. Но говорить надо, ведь эта заноза — последняя.

— А что, можно как-то иначе?

Звяк-звяк — металлическая ложечка о фарфор, чаинки кружатся водоворотом, и нет, кажется, зрелища интереснее.

— Ну, ты же говорил…

Вот оно. Вот и тронули то самое, место, откуда торчала заноза. Вот и вернулись к тому самому, больному, пульсирующему, что старательно обходили по краешку, как овраг.

— Мало ли что я там говорил… — рокочет под нос Сев, продолжая устраивать чайный водоворот. — Я тогда и не того ещё мог сказать…

Лили отворачивается от окна и смотрит на него: нервные руки с ложечкой, глаза вниз — ресницы к щекам, как опахала, носом — едва не в чашку, опять ссутулился крючком. Что она хотела от него услышать? Что он так не думает? Так ведь и не думает же, иначе бросил бы все эти дела к драккловой бабушке после их размолвки.

Да, может быть, он не радеет так о судьбах всего мира, как она, не мается бессонницей и приступами болезненной совестливости от невозможности помочь всем и сразу. Может быть, первопричина и двигатель для него — лично она, её безопасность и её стремления, но ведь результат всё равно один и тот же. Да и вообще… Варил же он зелья для аптек и Мунго — специальные, востребованные, по собственному почину, урывая время от сна и за сущие копейки. Значит, что бы он там ни говорил — и даже сам себе ни думал, возможно, искренне веря, что это так — а ему просто не может быть всё равно.

Возможно, признать свое неравнодушие для него — как признаться в собственной слабости, декларировать жалость и сочувствие к посторонним людям — как расписаться в мягкотелости, ну и пусть! Какая разница, какие звучат слова, если дела говорят сами за себя, к тому же — гораздо громче! Тем более, слова, брошенные в минуту душевного смятения, как тот самый стакан в стену.

Пусть говорит что хочет или не говорит вовсе ничего, отделываясь общими фразами и многозначительными паузами — её этим уже не обманешь. Ни теперь, ни раньше — потому что она и правда, кажется, его знает, как самое себя. Однажды она усомнилась в этом, не послушала интуицию, зажмурившись, отвернулась от стрелок «барометра», вот уже восемь лет отстукивающих одно и то же слово — и что вышло? Полгода маеты и страданий для них обоих.

А ведь не будь этой занозы, не будь этих его слов, стаканом разбившихся о её сердце, не будь острого осколка, льдинкой Снежной королевы его пронзившего и заморозившего насквозь — весь кошмар безвременья порознь закончился бы куда быстрее.

«Почему ты не приходила?» — потому что не обида, не злость и уж подавно не Поттер не пускали её к нему. Не пускала заноза. Страх, что её мужчина не встанет с ней рядом плечом к плечу в решающий час. И сквозь иней, расползшийся от осколка и застивший, затуманивший взгляд, не виделось и не помнилось, как уже вставал — рядом и чуть впереди, всегда. Как, молча и не требуя наград и восхвалений, делал дело. Как упорно, шаг за шагом продвигался вперед. Всё это забылось и стерлось, подернутое морозным непрозрачным узором от нескольких необдуманных, запальчивых слов.

Лили встает со своего места и обходит стол. Останавливается рядом с ним — вплотную, не оставляя между ними ни капельки места для сомнений. Он вскидывает глаза — кажется, в них до сих продолжает кружиться водоворот, на который он так долго смотрел, только куда темнее, будто турецкий кофе смешали с ночью. Нерешительно обнимает её одной рукой, вторую так и оставив сжимать несчастную ложку, как волшебную палочку. Она присаживается к нему на колени, и он торопливо отодвигается с края сиденья вглубь, распрямляет спину, чтобы ей было удобнее.

Лили обвивает его руками, гнездится, утыкается лицом в смоляной, пахнущий дымом шелк — совсем не похожий на позавчерашних змей, спрашивает, как бы отсекая все предыдущие напряженные недомолвки.

— Так как же мы сделаем это?

— Способов много, — вздохнув ей в рукав, отвечает он. — Он теперь всего лишь человек.

— Выследить, застать врасплох, обезвредить и сдать аврорам? — уютная поза, мирные приглушенные голоса так не вяжутся с обсуждаемой темой, что, если бы кто-то сейчас наблюдал за ними, не слыша, о чем идет речь, в последнюю очередь мог бы предположить истину. — Это будет непросто. Он не только человек, но и сильный маг, не говоря уж, что ещё и опасный псих.

— Сложно, не спорю, — снова вздыхает в неё, будто не может надышаться, Северус, обнимая её наконец и второй рукой. — Но вряд ли сложнее того, что мы уже проворачивали. Мне тут не нравится другое. Из любой тюрьмы можно сбежать, любого судью подкупить, аврора — заколдовать или припугнуть. Не стоит недооценивать его — псих-то он псих, это факт, но ключевое тут слово — «опасный». Кто его знает, насколько он сильный легиллимент, способен ли он на что-то без палочки. А то ведь заглянуть в мозги обвинителю, выкопать там компромат постыднее да понеприятнее — дело нехитрое. И вот уже следствие поворачивается совершенно неожиданным боком… Ну, или кто-то из его своры, кого вовремя не загребут, сможет сунуть кому-нибудь денег или палочку под ребро… Та же Беллатриса, к примеру, она и так без тормозов, а уж если лишится своего ненаглядного…

— Но что же ты тогда предлагаешь? Не собираешься же ты?..

— Именно. Системе правосудия и вообще всем этим мямлям из высоких кабинетов у меня доверия нет — они четыре года ничего не могли с ним сделать, не удивлюсь, если с них станется и всё прошляпить, даже если преподнести им Реддла в оберточной бумаге с бантом. Да даже и посадят они его — жизнь волшебника длинная, много чего способно произойти. Правительство там сменится или ещё что. А то и амнистию через десяток-другой лет объявят, когда у всех из памяти выветрится, что тут творилось при нем. Знаешь, что всегда меня бесило во всяких детских сказочках, где непременно подразумевается хороший до нелепости конец? Что в них злодей обязательно раскаивается, его прощают, все обнимаются и дружно водят хороводы. А по мне — чушь это всё. Не верю я в чистосердечное раскаяние подобных типов. Выпусти сейчас Гриндевальда — и, ставлю галлеон, даром что старый пень, вскорости он примется за старое. Я, хоть какой мелкий был, никогда этого понять не мог — как можно спокойно поворачиваться спиной к тому, кто всю дорогу гадил, пусть он хоть трижды обольется крокодиловыми слезами. Пристукнуть-то оно надежднее будет. И, в общем, с трех лет мое мнение по этому вопросу не поменялось.

Честно говоря, Лили и сама в детстве частенько поражалась недальновидности сказочных героев. И, уж на что склонна была всем сочувствовать и сопереживать, к беспримесному злу относилась критически. Ей тоже казалось, что, выражаясь северусовыми словами, «пристукнуть надежнее», чем «водить хороводы» и верить в перевоспитание, но она всегда стеснялась подобных своих мыслей — что в три, что в тринадцать. Потом, столкнувшись со словно вылезшим из мрачных старинных сказок Волдемортом, стесняться перестала: дайте ей в руки кольт, бывало, думалось ей над очередной статьей «Пророка», и мир стал бы значительно лучше.

Теперь же… Нет, жалеть того, кто никого не жалел, она не начала, надежды на «светлую частицу, способную одержать верх у самого края пропасти», несмотря на все проповеди Дамблдора, не приобрела — условный кольт всё ещё представлялся ей в данном случае оптимальнее условных хороводов и торжества условного же (весьма условного, как она успела уяснить из обеих реальностей) правосудия. Но теперь, думая об этом, о логическом завершении их с Севом крестового похода, она не могла отделаться от стоящей перед внутренним взором сцены, в которой выжженный опустевший Северус с каким-то последним, безнадежным отчаянием вопрошал всё того же мудрого и благостного директора: «А как же моя душа, Дамблдор?! Моя?..»

Подобного будущего — ни в каком из его фрагментов — она для Сева не хотела. А ведь именно он возьмет на себя этот финальный аккорд, спорь ты с ним или не спорь — тут у неё сомнений не было.

Правда ли это или нет — что убийство раскалывает душу? Неужели поднявший руку на зло, сшибивший черную фигуру с доски, сам обречен занять её клетку, неся в себе непоправимый надлом? Даже если дело правое? Даже если иного выхода нет? Даже если тебя просит сам приговоренный к казни?

Перед глазами вертелась верхушка Астрономической, осунувшееся лицо Дамблдора, его черная обугленная кисть, презрение и усталость в беспросветных тоннелях, зеленый смертельный луч… Расколол ли тот, сновиденный Северус свою душу, выполнив то, чего от него требовали, что его буквально заставили сделать? И, если да, то как это можно было распознать? Чем это грозило? Какие последствия несло? Страшно ли умирать с расколотой душой?

Воспоминание сменилось, она снова как будто смотрела в плачущие воспоминаниями глаза — и все эти воспоминания, каждая жемчужная капля была о ней. В каждой из них была душа — столько души, прекрасной, цельной, преданной Севовой души, что все недавние страхи почти совершенно рассеялись. Почти.

Ладно бы она. За себя она не боялась. Но даже крошечной вероятности такой судьбы для Сева допустить было просто невыносимо. Почему, ну почему они снова должны рисковать, почему именно им оказываться между молотом и наковальней: опасностью от самогО грозного противника в случае неудачи и вероятностью получить такой откат, какой никому и не снился, в случае успеха?! Мало, что ли, они уже сделали для всех магов и маглов Британии?! Мало, что ли, сделал для них Сев?! Пусть теперь это был бы кто-то другой, хоть на этот раз — другой, кто-то большой, могучий и мудрый, кто-то, кто взял бы часть груза на себя! Хотя бы эту часть!..

— Сев… Как ты считаешь, убийство на самом деле раскалывает душу?

— Так говорят, — фыркает он, подтягивая её повыше и поближе к себе. — Но я думаю, это байки. Как с теми страшилками про анимагию, один в один. Чтобы максимально доходчиво и впечатляюще. Что-то вроде заповеди «Не убий» авторства магловских богов — не помню, то ли отца, то ли сына. Которая была нужна, чтобы дикие древние люди не гробили друг друга направо и налево, а боялись бы божьей кары и вели себя хорошо. Так-то, кто ж спорит, убивать, разумеется, плохо, но человек, у которого в голове есть не только опилки и старинные сказочки, способен увидеть разницу — смотря кто, кого и за что. Не ты ли мне когда-то говорила, что этой теории, про душу, грош цена, если она не предусматривает исключений? Должна ли жертва нападения стоять и не мешать убийце? Или не противиться, когда вламываются в дом? Или дать погубить кого-то, кого возможно спасти? Это же твои слова, почти точь-в-точь, Лилс.

— Да, я знаю, я помню, Сев. И, в общем, я согласна — и с тобой, и с собой тогдашней, но… Я боюсь.

— Чего? Что в процессе ликвидации заправского маньяка наши души могут треснуть, как старые штаны на заднице? Даже если принять эту гипотезу как рабочую — что такое в принципе возможно и способно произойти именно так, смотри: это же и самооборона, и защита других в одном флаконе — не мы его, так он нас, Лилс! Забыла? И по пути ещё народу прихватит, а то ведь мало ещё прихватил! Ты правда боишься за наши души при таком раскладе? Да нам ещё премию в какой-нибудь небесной канцелярии выписать должны!

— Боюсь. Немного… За твою, потому что ведь… — Лили бросила фразу, потому что и так было всё понятно. Подняла вместо неё другую. — Это же темная магия, Сев! Мало ли какие возможны последствия.

— Так-то, на Аваде свет клином не сошелся, прибить и Петрификусом можно, было бы желание, — усмехнулся Северус, вспомнив не самый свой приятный опыт. — Или вообще обойтись без магии, — продолжил он, входя во вкус и куражась, так и не приняв лилиных страхов всерьез, ведь он не видел многого, что видела она, — например, кирпичом, метко пущенным с крыши на одну пока ещё не лысую голову. Ходит же он по улицам хоть иногда, а?! А кирпич может ведь и самостоятельно упасть — современное качество строительства оставляет желать лучшего, кто не в каске, я не виноват! Конечно, посложнее получится, подольше, и кирпичей немало придется перевести, но зато за душу волноваться не придется. Как ты думаешь, кирпич ей не страшен? Особенно, если он сам?

— Да ну тебя, Сев! — поневоле заулыбалась от нарисованной воображением картинки Лили, хотя намерена была почти всерьез рассердиться. — Я серьезно!

— Так и я — серьезней некуда! — всё ещё несерьезно, но уже без откровенного фиглярства, ответил Сев. — Потому что нужно же с ним что-то делать — вот я и накидываю варианты, выбирай, который тебе больше нравится.

— Может быть… может, делегировать этот… ммм… этап кому-нибудь? — наконец решилась выдать свою полуоформленную идейку Лили.

— Кому? Аврорам? Да он, даже смертный, пару десятков этих нынешних пацанов стоит! Их же пекут, как пирожки — пара месяцев, и в бой! Они и половины от нашего не умеют, только даром полягут — и всё. В лучшем случае — полягут недаром, но и заберет он с собой пол-аврората.

— А если… «Ордену Феникса»? — вдохнув, как перед прыжком в воду, выпалила Лили.