Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

— Ордену?! — взвился Северус, как укушенный, так, что Лили почла за лучшее вскочить с его коленей, чем быть с них ненароком сброшенной. Видимо, что-то этакое промелькнуло в её глазах, когда она, как встрепанная кошка, обернулась к нему, потому что он тут же притих, несколько раз медленно втянул носом воздух и уже совершенно нормальным голосом добавил. — Прости. Не бойся, я не… В общем, держу себя в руках. Просто это было… несколько неожиданно. Садись обратно, пожалуйста.

Она присмотрелась повнимательнее и села.

Прежний Снейп, которого она знала, устроил бы скандал как минимум на полчаса, непременно сдетонировав на упоминание Ордена как фрагмента из той, прошлой, раздельной и разделенной их жизни. Орден значит Поттер, практически равен ему в этом вымышленном уравнении — и предложение идти к нему на поклон вывело бы Северуса из себя глубоко и надолго.

Этого и опасалась Лили, решившись наконец высказать свою идею. Это, как ей в первую секунду почудилось, и произошло. Но нет, ничего, посопел на счёт — и как ни в чем не бывало. Смотрит виновато, явно коря себя за свою вспышку. Кажется, он и правда довольно сильно переменился, взяв свою, порой разрушительную, импульсивность под контроль.

— Сам посуди, кому ещё, если не им? — прощупывая почву, снова завела Лили. — Больше-то никого не осталось.

— Но чем одна толпа сопляков отличается от другой толпы сопляков? — размеренно и взвешенно, будто и не было никакой вспышки, заметил Северус. — Что авроры без году неделя, что эти… гриффиндорцы — один драккл.

— Я не предлагала обращаться к «соплякам», — выражением подчеркнула цитату Лили. — Кроме них, в Ордене есть и люди поопытнее, в частности — профессора, я же рассказывала.

— Ты имеешь в виду Дамблдора? — скептически преломил бровь Северус. Хоть и без подробностей, но он уже был в курсе Лилиного двоякого отношения к Великому Светлому.

— Его — на самый крайний случай, — вздохнула девушка. — Вообще я думала о Макгонагалл…

— Так-то, полынь зверобоя не слаще! — хмыкнул Сев, имевший свои личные счеты с львиной деканшей ещё с детства. — Во-первых, с чего ей нам верить…

— Можно показать ей нарезку из наших воспоминаний, — перебила его Лили, воодушевляясь. — Как искали хоркруксы, как уничтожали их… хотя бы некоторые…

— И тут начинается во-вторых! — не остался в долгу и перебил её в ответ парень. — Ни с рассказом, ни с трансляцией не избежать упоминания о наших особых навыках, если, конечно, стремиться сохранить хоть какую-то убедительность. Ты готова доверить наш самый главный секрет напыщенной ханже с миной, будто у неё вечно под носом бубонтюбер воняет?

— А ты? — если Сев всего лишь бухтел, то Лили как-то нечаянно и незаметно для себя пошла в контрнаступление, повысив голос больше, чем следовало. Наверное, сказывалась усталость и напряжение последних дней, она и сама чувствовала, что стоило бы остановиться, а не раздувать ещё одну никому не нужную ссору, но затормозить сразу не могла. — Что проку во всех наших секретах, если они не способны принести ощутимую пользу людям? Когда, по-твоему, может наступить подходящий момент, чтобы обнародовать их? И почему бы этому моменту не случиться именно теперь?

Вот сейчас Сев не выдержит — он же терпеть не может, когда на него не то что кричат, а и просто повышают тон. А дальше что? Дальше они снова разругаются, и опять понесутся одинокие поезда по разнонаправленным рельсам?!

Лили ужаснулась перспективе и замолчала, внутренне заледенев от предчувствия, что уже поздно.

Но катастрофы не произошло. Ответного взрыва — кратно сильнее, как горный обвал, спровоцированный неосторожным разрывом динамитной шашки в строящемся тоннеле — не случилось.

Северус вздохнул, уперся в столешницу острым локтем и прислонил лоб к растопыренным пальцам, завесив всю эту конструкцию волосами. Посмотрел из-под этой завесы на неё, напряженно сидящую вполоборота. Сказал:

— Мне просто не хотелось бы, чтоб первыми зрителями этой пьесы стали люди, подобные им. Способные ради каких-то сомнительных принципов вывернуть всё наизнанку и обозвать черное белым, а белое — серо-буро-малиновым. Я хотел бы попробовать справиться сам, не прибегая к помощи, за которую впоследствии ещё неизвестно как расплачиваться.

Краска бросилась ей в лицо. Кому как не Лили знать, чем, как и сколько расплачивался тот, другой Северус с Орденом и лично Дамблдором за помстившийся в тумане призрак помощи. Этих нюансов здешний Сев не знал — невозможно успеть переговорить обо всём за пару ночей, тем паче, если ещё пытаться во время них не только разговаривать. Но он каким-то образом чуял, улавливал невидимыми вибриссами барса, что от некоторых данайцев стоит держаться подальше, будь у них с собой хоть целый воз пресловутых даров.

А уж она-то хороша! Блажь ей пришла в голову, вот и всё. Просто минута слабости, когда хочется, чтобы кто-то взял тебя, прикорнувшую в гостиной, на ручки и отнес в кровать, как в детстве. Но она и без того уже была на руках — и эти руки готовы были сделать всё, чтобы с ней ничего не случилось. Пойти навстречу в такой малости — дать ему возможность действовать так, как считает нужным!

А её опасения… ну, право, разве у любого аврора, которому в схватке удается достать противника разрешенным теперь Непростительным, раскалывается душа? Разве все герои некогда любимого ею Клинта Иствуда, без промаха стрелявшие в негодяев, обречены были доживать потом свой век неисправимо искореженными? Разве может быть так, что мир устроен настолько несправедливо?! А даже и если — делай, что дОлжно, и будь, что будет, не правда ли?

— Прости, что я на тебя накричала, — закусив губу, прислонилась Лили к его груди, горячей и жесткой, как батарея.

— Это ты меня прости, — Северус зарылся лицом в её волосы . — Я не хотел на тебя давить. И понимаю, насколько для тебя это важно. Если ты хочешь, давай сделаем так. Давай обратимся к Макгонагалл, хоть я и не особо верю в успех.

— Нет, не нужно, правда. Не нужно переступать через себя, Сев. У тебя ведь тоже есть вещи, которые тебе важны, и не стоит жертвовать ими в угоду кому бы то ни было. Даже мне. Уверена, мы в состоянии справиться сами.

— Ты опасаешься — и это правильно, просто опасаться стоит не совсем того. Тебе нет нужды вообще в это всё соваться, Лилс. Если ты будешь держаться подальше от Реддла, мне будет намного спокойнее. Я сделаю всё сам.

— Вот уж дудки! — фыркнула она и потерлась затылком о его плечо. — Нет уж, этот номер у тебя больше не пройдёт, Северус Снейп! Или вместе, или никак — не будь я ведьма! Не подумай, что я в тебе сомневаюсь, но в таком деле я просто не позволю себе остаться в стороне. К тому же, — добавила она, немного помедлив, — если всё-таки существует какой-то откат за подобные дела, то по двоим, глядишь, прилетит вдвое меньше, чем досталось бы одному.

— Душа, нашинкованная кружочками, как колбаса в бакалее? — не сдержал смешка и Сев. — Ты сама-то слышишь, как это нелепо звучит? Ну бред же!

— Кружочками, может, и бред, но у нас есть живой пример, что такие вещи всё же бывают.

— Ты про Реддла? Ага, пока ещё живой пример! Только он сам сделал это с собой и со своей душой. Убивал, чтобы убить — из мести, из злобы, а то и вовсе со скуки или из научного интереса — как крылья бабочкам отрывают. Рвал душу, можно сказать, собственными руками и засовывал в подвернувшиеся под эти руки музейные реликвии. Не думаю, что его опыт может быть экстраполирован на других.

— И всё же, стоило бы поберечься. Прошу тебя. Ради моего душевного равновесия.

— Как скажешь, Лилс. Значит, придумаем такой способ, чтобы не трогать дрянь руками.

— Кирпич? — глядя в потолок с его плеча, пошутила Лили. На душе полегчало — что они, в самом деле, не справятся? Чтобы они-то — вместе — и не справились?!

— Может, и кирпич, — неожиданно серьезно ответил Северус, не поддержав шутку. — Может, и нет. У нас будет ещё время об этом подумать. Попозже. А сейчас, пожалуйста, дай нам немного времени для нас. Мы так давно не виделись, Лили, и эти дни всё на бегу и в кутерьме. И вот выдалась пауза, можно хотя бы вздохнуть спокойно, побыть друг с другом, а у тебя на уме один Волдеморт. Я скоро начну ревновать тебя к нему, — на этом месте и Северус попытался придать голосу шутливый тон, но чувствовалось, что говорит он о вещах нешуточных.

— Сев…

От этой искренности, упакованной в легкомысленный фантик, Лили окатило жгучей волной стыда. И верно ведь — забегалась, как одержимая, с одной-единственной идеей, рвется с поводка, как гончая, взявшая след, и ничего вокруг не видит, упуская то, что действительно важно. Что важнее и значительнее всего, уж теперь-то совсем грешно об этом забывать. Что неизмеримо больше и стократ существеннее, чем любой Волдеморт, хоть нашинкованный кружочками, хоть натертый на крупной терке. Чего она почти что совсем лишилась, а потом практически чудом нашла — чтобы тут же радостно окунуться с головой в глобальные дела и абстрактные планы. И о чем ей так аккуратно напомнил Сев, спуская её на землю.

Эта аккуратность в очередной раз восхитила её за сегодня. Она совсем не свойственна была ему раньше. Прежний Сев или взорвался бы, или, наоборот, копил и копил бы эмоции в себе, в конце концов переполнившись ими и, опять же, взорвавшись. Прежний Сев никогда не заговорил бы о таких вещах. Прежний Сев вряд ли и осознать для себя мог свою ревность, не то что сделать её поводом для шутки. В которой очень немало правды, но тем не менее.

— Я не отказываюсь, не думай, — по-своему истолковал он её восклицание. — Просто давай немного поживем так, как будто вся эта хрень уже провалилась в тартарары. Хотя бы неделю. Заодно, может, и идеи какие-нибудь появятся, — продолжал он поспешно. — Знаешь, если на время отставить трудную научную задачу, занявшись чем-то другим, то она продолжает как бы крутиться фоном, и случается…

— Конечно, Сев, о чем речь! — не в силах посмотреть ему в лицо, горячо зачастила Лили. — И неделю, и сколько угодно! И… — тут она всё-таки вывернулась почти спиралью и заглянула ему в глаза снизу вверх, — знал бы ты, как я на самом деле по тебе соскучилась!..

Он склонился к ней, завесив их от всего мира упавшими волосами. В наступившей тишине ходики над камином отстукивали, как удары сердца.

Улучив миг между двумя вдохами, в просвечивающем снаружи волосяном шатре, Лили муркнула еле слышно:

— Ни у каких Волдемортов нет шансов против тебя!..

* * *

Неизвестно, крутилась ли там где-то фоном нерешенная научная задача, во всяком случае, знать о себе не давала. Лили выкинула её из головы настолько же тщательно, насколько до этого взращивала, окучивала и поливала. Да, может быть, слишком тщательно, избегая даже краешка мысли, что это затишье — не вечно, что это только миг между порывами урагана, а то и глаз бури, где всего лишь шаг в любую из сторон отделяет от буйства стихии, но как уж получилось. Или так, или никак, и поэтому все краешки и хвостики подобных мыслей безжалостно купировались и прищемлялись.

А ещё поэтому, наверное, в эти дни вместилось столько всего, сколько вмещал в себя не всякий месяц. Каждый был — как сливочная тянучка, каждый длился и длился и, даже закончившись, оставлял на зубах сладкое послевкусие, которого хватало аккурат до начала следующего, такого же бесконечного дня.

Они перетащили в Паучий Лилины вещи из её съемной квартирки, занесли хозяйке ключи — и Лили наотрез оказалась принимать назад декабьскую предоплату. Они заново обживались и привыкали жить вдвоем — и это получалось так естественно, словно никогда и не прерывались. Они просыпались к полудню и под неизбывное шуршание дождя по крыше спускались завтракать вниз — Лили в мешковатой черной футболке, казавшейся ей уютней любого батиста, а ему — прекраснее любых кружев. Они гуляли по городу — такому щемяще-маленькому, как кукольный домик из детства, прятались от дождя в кинотеатре, покупая билеты на несколько картин подряд — и после не помнили ни одной. Они шли вечерами к дому — так, как Лили всегда хотелось, и брызги разлетались из-под их ног и с защищенных Импервиусом плащей алмазами, искрящимися фонарным светом.

Они навестили дом Эвансов — и Лилина мама не нашла к чему придраться, с тревогой вглядываясь поначалу в безмятежно-счастливое лицо так долго пропадавшей дочери. Петунья сдержала слово — и ни одного этого самого слова не сказала родителям о всех недавних перипетиях. Если они и догадывались, что что-то не так, то подтвердить свои догадки им было нечем: как уже говорилось, дочь сияла счастьем, выглядела здоровой, молодой зять, как обычно, сдувал с неё пылинки, а зыркали они друг на друга так, что бубнящий на заднем плане телевизор едва не искрил.

Естественно, сама Петунья тоже не осталась без визита, как и Люпины, последние — даже дважды. В отличие от них, Петунья не поскупилась на многозначительные язвительные замечания, увидев их на пороге вдвоем. На чай и колотый шоколад, впрочем, не поскупилась тоже, а кексов ещё и, вопреки вежливым отказам, надавала с собой, из чего проистекал закономерный вывод, что подколки и подначки символизировали не иначе как неподдельную радость в её исполнении. Их с Верноном помолвка была назначена на девятнадцатое ноября — и из блудной сестры выбили страшную клятву быть непременно и безотказно. А потом, для верности, попытались ещё и из Снейпа — чтобы доставил, если придется, эту сорвиголову хоть со дна морского. Попытались, потому что неосмотрительных клятв — даже магловских — оный направо и налево не раздавал, впрочем, Петунья удовольствовалась простым честным словом, не вдаваясь в подобные тонкости. Таким образом почти-уже-не-мисс Эванс давала понять, что приглашены они оба — и возражения не принимаются.

Искра была с ней солидарна и всё время их визита старательно мостилась на них двоих — то передними лапками на Лилиных джинсах, а рыжим мохнатым задом на Северусовых, то наоборот, вынуждая их придвигаться друг к другу ещё ближе на узком кухонном топчане.

Сходили они и к «Наутилусу». Исполинский тополь всё так же лежал на брюхе, совсем как потерпевший крушение корабль. Из-под его мощного ствола кое-где виднелись доски — прихваченные стазисом, они не сломались от рухнувшего на них гиганта, стенки просто сложились карточным домиком, распавшись на составляющие. За прошедшие месяцы стазис постепенно развеялся, лишенный регулярной подпитки, и доски набухли и почернели от воды, наполовину ушли в землю, а кое-где бахромились бородой развесистой плесени и лишайника.

— Грустно… — вздохнула Лили, зябко кутаясь в мантию, выглядевшую как пальто на время городских прогулок. — Как думаешь, с ним можно ещё что-то сделать?

Сев, не отвечая, подошел к ней со спины и обнял, слегка прижав к себе. И без слов было ясно, что никакая магия не в силах оживить почившее дерево.

Вероятно, их сдвоенных сил хватило бы, чтобы поднять ствол, установить его вертикально или хотя бы наклонно, как он раньше и рос, прикрепить к земле каким-нибудь мощным заклятием типа Вечного приклеивания и собрать рубку заново — из тех же досок, предварительно очищенных, или наколдованных других.

Но ни одно заклинание не способно снова пустить сок по ссохшимся древесным сосудам, заставить корни жадно вгрызться в почву, а облетевшую местами кору — отрасти вновь. Нельзя вдохнуть жизнь в умершего, будь то человек или тополь, этот закон вселенной никому ещё не удавалось обойти, как бы не лезли из кожи вон такие, как Том Реддл.

Лили ещё раз вздохнула, прощаясь с другом детства, с их первым общим домом, и сделала движение, чтобы развернуться в обратную сторону — что толку травить себе душу, пора уходить. Но Сев удержал её за плечи и, протянув к стволу руку, сказал:

— Смотри…

Из древесного остова тянулись, перпендикулярно к шероховатой коре, устремлялись к низкому небу тонкие гибкие прутики. Они даже успели обзавестись листочками за остаток лета — сейчас на них виднелись не только следы от отпавших черешков, но и пара-тройка маленьких, скрутившихся и побуревших, самых стойких лиственных солдатиков. Наверняка, по весне они продолжат свой рост, зазеленеют снова, прутики подрастут, окрепнут, превратятся из почти былинок в новые стройные ветки, а то и стволы, продолжат утверждать жизнь и её торжество над смертью, доказывать самим своим существованием, что никогда не поздно и ничто не напрасно. И если не сдаться, то рано или поздно над тобой снова будет светить солнце.

Северус, видимо, думал о том же, говоря:

— Старый ствол превратится в труху, осядет и даст пищу новым корням. Готов спорить, через пару-тройку лет тут образуется целая тополиная рощица.

— И кто-то другой, может статься, построит себе среди них дом, — подхватила Лили. Слезы ещё не высохли на глазах, но она улыбалась. Стало даже как будто бы не так холодно, хотя день напротив уже клонился к вечеру, забирая с собой скудные крохи тепла и света, а чарами она так и не воспользовалась.

Их дерево жило. Они жили. Меняясь, преодолевая, иногда восставая из пепла, но жили, несмотря ни на что.