Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

— Северус, мой мальчик, проходи, присаживайся, куда тебе удобнее! Чашечку чая с лимонным мармеладом?

Встречаться с педсоставом Хогвартса и, по совместительству, верхушкой оппозиционного Ордена решено было в школе. Где ещё в разгар учебного года можно отловить директора и деканшу одновременно, кроме ежепятничного собрания, на котором, в отличие от начальственных кабинетов, не избежать лишних глаз и ушей! К тому же, до следующей пятницы пришлось бы ждать ещё почти неделю, а в альма матер застать профессоров не составит труда практически в любой момент.

Вступая под школьные своды, Северус поймал себя на безотчетном желании проверить, все ли учебники собраны в сумку и достаточно ли там пергамента для эссе. Видимо, для искоренения подобных рефлексов полгода было явно недостаточно.

Они с Лили специально подгадали время, чтобы заявиться в Хогвартс между обедом и ужином — самые спокойные и расслабленные часы для преподавателей, когда уроки давно закончились, студенты заняты выполнением домашних заданий, а час отхода ко сну ещё далеко. На их Патронусов, отправленных из Хогсмида с почти одинаковыми сообщениями, пришли почти одновременные ответы — значит, они всё рассчитали правильно, и профессора наслаждались досугом, который вполне можно было прервать.

В холле, ничуть не изменившемся с их выпуска, им пришлось расстаться: Лили направилась к лестнице, ведущей в Гриффиндорскую башню, а Северус пошел уговаривать горгулью пропустить его в святая святых взамен на «яблочную пастилу» — именно такой пароль сегодня являлся пропуском в кабинет директора.

И вот он стоит посреди этого помещения, о котором среди учеников ходили завиральные легенды — видеть его воочию доводилось немногим избранным, и те лишь подогревали своими приукрашенными рассказами неослабевающий интерес. Северус никогда этого интереса не разделял и в ходившие по спальням сплетни не вслушивался, а в число избранных его помещал разве только Слагхорн — да и тот ненадолго. Так что обстановку директорского жилища он представлял себе очень смутно, а проще говоря — никак, считая всю болтовню о ней досужими вымыслами. И вот теперь он стоит посреди него, видит воочию все те мириады старинных, редчайших, дорогостоящих, а то и откровенно загадочных волшебных штуковин, о которых шепотом судачили школяры, и понимает, что если последние и преуменьшали количество и замысловатость первых, то разве что самую малость, а скорее наоборот — не способны были рассмотреть, запомнить и впоследствии описать добрую половину того, что тут находилось.

Стоит, смотрит — против воли захваченный этим зрелищем, как какой-нибудь желторотик, тщась успеть вникнуть в назначение каждой вещи или хотя бы приблизительно угадать его, а старый волшебник предлагает ему чай. Наверное, поэтому все предыдущие описания кабинета были столь неполны — потому что львиная доля внимания приглашенных сразу же переключалась на накрытый к чаю стол со всевозможными сладостями, оставляя на озирание стен и полок лишь жалкие крохи.

Северус чай не жаловал, но, даже предложи ему Дамблдор предпочитаемый им кофе или, чем драккл не шутит, какао, он не позволил бы себе отвлекаться на такие мелочи. Да и пялиться вокруг, подобно восторженному первокурснику, пора прекращать: он не за этим сюда пришел и не стоит позволять себя отвлекать ни желудку, ни любопытству.

От чая он отказался, усевшись в непривычно пухлое и мягкое кресло прямо напротив директорского. Плюшевое сиденье, немного скошенное к спинке, приняло его мощи и частично погрузило их в себя так, словно хотело пылко обнять. В лучшем случае. Червячок-параноик на самом донышке сознания первым делом подкидывал варианты «съесть» или «растворить». Не сразу и вскочишь, буде случится такая надобность. Вероятно, эта мебель должна была обеспечивать посетителю максимальный уют и расслабленность, но на всякий случай Северус сместился на самый край «обнимательного» кресла, перенеся центр тяжести на твердо упертые в застланный коврами пол ступни.

Альбус Дамблдор, дождавшись, пока гость расположится, уселся тоже, и под его взглядом, сопровожденным небрежным движением палочки, изящный фарфоровый чайничек взлетел над столешницей и принялся расторопно наполнять тонкостенные высокие чашки. То ли директор не расслышал Северусова отказа, то ли решил, что аппетит приходит во время еды, а жажда — в течение разговора.

Потом васильковые очи оторвались от посуды и сквозь очки-половинки уперлись в Северуса, снова вызвав к жизни образ удушающе любвеобильного кресла. Наверное, взгляд директора предполагался как добрый, заботливый и чуть-чуть усталый, но у Снейпа от него по загривку ломанулись мурашки, как от соприкосновения с чем-то холодным и неожиданно тяжелым.

Заслонку он, впечатленный рассказами Лили, поставил ещё на подходе к горгулье, теперь же, попав в прицел очков-половинок, спешно сменил её на Зеркало, не давая легиллименту ни единого шанса пробраться к себе в голову и при этом не желая выдавать свою осведомленность, подкованность и настороженность. Директор поблестел на него очками, улыбнулся в бороду и, салютуя, поднял чашечку в его честь, а Северус так и не определил достоверно, пытался его читать старый волшебник или нет. Скорее, всё-таки да. Или даже определенно да, но совсем не так, как привык распознавать это юный менталист. Всё, как говорила Лили: если не знать и специально не концентрироваться, то и не заметишь. Просто какой-то невнятный сквознячок, едва заметно взрябивший поверхность Кривого Зеркала — вот вроде что-то было, а вот ничего уже и нет. Не исключено, что именно так воспринимается со стороны его собственное вторжение, но сам на себе этого не проверишь, чтобы узнать наверняка. В любом случае, о выставленной ментальной обманке — очень достоверной и качественной, выстроенной на совесть — он ни секунды не пожалел.

Дамблдор, тем временем, обволакивал его словами, ничего не значащими, ни к чему, вроде как, не обязывающими, но, по мнению не унимавшегося червячка, как бы убаюкивающими бдительность. Поздравил его с получением Мастерства, похвалил его книгу, экземпляр которой совершенно случайно нашелся у него в столе. Сев уже было подумал, что и подписать попросит, но так далеко по слагхорновой дорожке директор заходить не стал.

Он определенно ждал, когда же Северус перейдет к той самой теме, что так нежданно привела его нынче в кабинет, но сам не торопил и никаких наводящих вопросов не задавал, ожидая, когда визитер дозреет сам. Только, посреди болтовни, бросал на него редкие и остро поблескивающие взгляды, неизменно растекавшиеся по идеальной поверхности Зеркала.

В Зеркале транслировалась всякая бытовая, ничего не значащая чушь вроде варки целебных зелий для Мунго, видов предзимнего Косого и пасторальных пейзажей коуквортских задворок, включая забор, чернеющую за ним речку и скелетоподобные деревья фоном. Никакой беспалочковой, никаких анимагов, ноль околозаконных приключений и, главное, никакой Лили. Зато на заборе Северус сделал особый упор, давая таким образом некоторый намек для особо жаждущих либо настырных — не тонкий, а этакий занозистый, сучковатый и основательный. Имеющий глаза да увидит. Пусть Великий Светлый Альбус Персиваль и далее по списку почерпнет от него ровно ту информацию, которую он, Северус, сочтет необходимым ему дать. Словами, сказанными вслух, и никак иначе.

Разговор получился сложным. Не то чтобы Дамблдор спорил со Снейпом, как-то особенно возражал ему или опровергал его слова — ничего подобного! Напротив, он лишь одобрительно кивал, когда Северус рассказывал об уничтоженных хоркруксах, в подтверждение своих слов пустив на поверхность Зеркала одно за другим изображения всех пяти душехранилищ — сначала живых и целых, а после исчезающих одно за другим в пасти всепожирающего огня. Но, несмотря на эти кивки и неизменно благожелательное выражение бородатого лица, рассказчика не покидало стойкое ощущение некоторого противостояния, незримо присутствовавшего в диалоге.

Диалогом, впрочем, в полном смысле этого слова их встреча стала чуть позже, когда Северус, закончив с ювелирно очищенной от всего лишнего предысторией, перешел к выводам. Дескать, дальше нам самим никак не справиться, вся надежда на вас, профессор, токмо ваши (сомнительная) мудрость и (неоспоримая) магическая сила способны разделаться с недопобежденным злом и обеспечить Магической Британии долгие годы спокойствия и процветания.

От расчетливо отмеренной лести слегка мутило, на свое Зеркало, по которому бежала нарезка из восхищенных высказываний о директоре со стороны былых однокурсников и однокашников, перемежаемая пафосными изображениями героя прошлой войны с картонок от шоколадных лягушек, не хотелось смотреть вовсе, пусть и мысленно. Утешала только ложка сарказма в этой бочке меда, разболтанная на нижнем, сокрытом, уровне сознания. Если старик и верно склонен занимать позицию главного кукловода и вершителя судеб, эти старания могут принести плоды.

Дамблдор помолчал, убеждаясь, что его визави закончил свою мысль и не собирается ничего добавлять. Потом огладил бороду, вызвав перезвон вплетенных бубенцов. Внимательно и слегка печально поглядел на Снейпа.

— Любое зло — это страх, Северус, — негромко и с глубоким убеждением сказал он.

— Логично, — дернул бровью молодой человек, признавая, что понял пусть и неожиданный, но, кажется, правильно расшифрованный директорский посыл. — Люди боятся зла, оно порождает в них страх. Поэтому зло необходимо уничтожать.

— Не совсем так, мой друг, — мягко покачал головой Дамблдор, упираясь локтями в стол и сплетая длинные беспокойные пальцы. — Страх порождает зло, а не наоборот. Корнем любого зла всегда является страх — будь то страх смерти, отвержения, предательства, одиночества, нелюбви. В глубине души каждого злодея плачет, страдая, маленький испуганный ребенок, которого редко кто может услышать. Его бросила мать — и он боится, что другие также уйдут. Ему проще предать первым, лишь бы не сталкиваться лицом к лицу с этим страхом. Или его обижали в детстве — и он научился бить первым, чтобы предупредить направленный на него удар. Его не любили — и вот он, вырастая, отказывает себе и другим в праве на любовь, заменяя её корыстью или холодным цинизмом. Боясь отвержения, он отвергает сам, в паническом бегстве от смерти он становится убийцей. Таков механизм зла и, исходя из этого, следует предпринимать шаги по его преодолению.

— Я понимаю, к чему вы клоните, сэр, — немного удивленный таким поворотом рассуждений своего собеседника, ответил Северус, — но, мне кажется, ваша теория несколько надуманна, обобщена и излишне абстрактна.

— Это не теория, Северус, это жизнь, — глубокий огорченный вздох всколыхнул белое покрывало, устилающее профессорскую грудь. — Долгие годы опыта и наблюдения за живыми мыслящими существами. Страх стоит у истоков самых дурных поступков и именно страх понуждает совершать самые черные деяния.

— Не стоит мерить всех одним мерилом, — раздраженно возразил Снейп, вставая из кресла. Расслабленная поза директора начала напрягать, хотелось противопоставить ей хотя бы собственное действие, пусть и такое малое. Вот оно, начинается, то, о чем путано и туманно говорила Лили. Когда в словах Великого Светлого, вроде бы, не к чему придраться, а ощущение внутреннего протеста сказанному растет и растет. — В моем прошлом тоже было немало страха, однако во мне нет ничего из вами перечисленного, профессор.

— Так ли уж ничего? — кустистые брови взлетели над тонкой оправой, в то время как голубые глаза за ней продолжали обдавать вскочившего визитера потоками всепонимания и всепрощения, уже, сдается, поскрипывавшими на зубах. Северус едва удержался, чтобы ими в самом деле не скрипнуть, загоняя поглубже картины собственных неприглядных поступков, поднятых со дна вкрадчивыми директорскими речами.

— Ничего такого, что толкнуло бы меня на нечто подобное, — резковато и сухо ответил он. Благостное и безмятежное Зеркало так дисгармонировало с его тоном, что он почел за лучшее его убрать. Просто одним усилием схлопнул его, оставив одну Заслонку. В конце концов, кого он здесь пытается обмануть! — Что заставило бы меня считать себя богом, властным распоряжаться жизнями и смертями других. Что зародило бы во мне жажду власти, ослепление бесконтрольной силой и желание идти к ним по головам. Ничего, что толкнуло бы меня на предательство или что вы там ещё приписываете бывшим напуганным детям!

Постепенно распаляясь, зельевар несколько повысил голос, а ноги сами понесли его на середину комнаты, где было больше пространства, чтобы мерить его шагами в попытке успокоиться.

— Это хорошо, Северус, что так, — по-прежнему тихо и доброжелательно произнес Дамблдор, тоже поднимаясь и вкруг когтистолапого стола направляясь к нему. — Это очень хорошо. Значит, вы сумели преодолеть этот страх в себе и не дать ему прорасти злом. Так почему же вы отказываете в этом праве другим? Призывая уничтожать зло, не становитесь ли вы тоже на позицию своего рода божественную, признавая за собой привилегию судить и миловать? Поднимая карающий меч, не превратится ли сам карающий в подобие того, с чем он так беззаветно борется? И ошибаются ли полагающие, что пока человек жив, для его души никогда ничего не потеряно?

Снейпа накрывала злость. Где-то он уже слышал такие речи — такие или очень похожие. И от них ещё тогда у него сводило скулы. В первую очередь — потому, что в них была правда, какой-то кусочек правды, одна её сторона, споря с которой непременно выставишь себя озлобленным дураком и невеждой, а не споря — превратишься в своих глазах в натыканного мордой в постыдную лужу котенка.

— Так значит, вы не поможете нам, сэээр? — раскатил он последнее слово гремучей каплей сарказма, единственной из того, чему он, ощущая себя внутри бурлящим котлом, позволил прорваться вовне. — Останетесь в своей башне, в окружении крепких стен и чайных блюдец, ожидать, пока Волдеморт и ему подобные, как испуганные дети, прибегут припасть к вашим коленям в поисках утешения? Останетесь лелеять призрачный шанс, что такой — в прямом смысле — бездушный ублюдок как он способен исправиться, раскаяться и чего ещё там, стоит только объяснить бедному приютскому мальчику, что бояться нечего? Что под кроватью не прячется василиск, а смерть — это всего лишь долгий прекрасный сон или большое занимательное приключение?! Не хочу вас огорчить, профессор, но с подобными мерами вы опоздали лет этак на сорок: никакого сиротки Томми Реддла за этими красными зрачками нет, а в душе его спасать нечего, так как в нем не осталось уже души! Ликвидировать подобное недоразумение — всё равно что выдавить чирей или удалить воспалившийся аппендикс! Никто не будет плакать по горстке гниющих тканей, зато промедление в этом грозит гибелью всему организму!

Северус чувствовал, что его несет, но останавливаться не только не захотел, но и не счел нужным. Всё равно уже миссия провалена, он не справился, он не выполнил обещание, данное Лили, быть хладнокровным, рассудочным и сдержанным, он не нашел слов, способных пробить брешь в этом бубенцовом приторном благолепии, так отведет хотя бы душу напоследок! Неизвестно, вышло бы больше проку, пойди вместо него Лили — и какие слова, способные зацепить за самые потаенные и болезненно тонкие внутренние струны, нашел бы Великий Светлый для неё. К дракклам, к дракклам! Пусть уж лучше куражится за его счет!

— Ах, мальчик мой!.. — отечески растроганно проговорил Дамблдор, возвышаясь над Северусом во весь свой немалый рост. — Ваши пылкость, энергия и максимализм, свойственные юности, нашли бы преотличное применение в одном небезынтересном сообществе, собранном мной из таких вот горячих, неравнодушных и, конечно же, умных и талантливых молодых людей, как вы, Северус! Оно носит название «Орден феникса», и, может быть, вам было бы любопытно…

— Благодарю покорно! — отсчитывая про себя вдохи и выдохи, не очень-то вежливо буркнул Северус. Повторять Лилин путь, вступая в это Братство жареной курицы, где подобные речи пришлось бы выслушивать на регулярной основе, он и в страшном сне не собирался. — Я недостоин оказанной мне высочайшей чести.

Подпустив финального яда, Северус двинулся к выходу, намереваясь таким образом поставить точку в этой аудиенции, но Дамблдор опередил его, быстрым шагом проследовав вперед. На миг парень испугался, что директор сейчас как-нибудь по-хитрому запрет дверь или, чем драккл не шутит, встанет поперек неё с воспрещающе воздетой палочкой, но тот всего лишь обогнал Снейпа, пройдя к стоящей у скругленной стены и занавешенной сверху донизу раме.

— Северус, прошу вас, подойдите сюда, — обернувшись к застывшему на полушаге парню, сказал старик, руками берясь за угол холстины, скрывающей раму.

Тот заметил её ещё сразу по приходе, когда озирал представшее ему великолепие, но, приняв за ещё один живой портрет, коими изобиловали стены, не обратил особого внимания. Теперь, когда сдернутая директором плотная ткань соскользнула вниз, стало видно, что это большое, выше человеческого роста зеркало в вычурной резной оправе. По её верхней кромке змеилась витиеватая надпись: «Erised stra ehru oyt ube cafru oyt on wohsi».

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы расшифровать этот нехитрый ребус. Когда Северус прочел написанное наоборот, первым его желанием стало отстраниться, чтобы даже ненароком не увидеть, что покажет ему волшебное стекло: заглядывать в глубины своей души он предпочитал самостоятельно и без лишних свидетелей. Но природное любопытство взяло верх, тем более, что он и так уже стоял напротив зеркала и в его таинственной глубине успели проступить какие-то контуры и фигуры — достаточно было лишь бросить взгляд…

И он бросил. Всего один, готовый тут же отвернуться, зажмуриться или вовсе сбежать, если увиденное ему не понравится. Бросил — и замер, как прикованный, не в силах оторваться от представшей ему картины.

По ту сторону рамы стоял он сам — только почему-то в светло-голубой мантии против привычной черной. Высокий, прямой — и так же прямо смотрели с загорелого и словно бы просветлевшего лица его глаза. Спокойно и радостно они смотрели, придавая досконально изученным чертам привкус чего-то нового и незнакомого.

Позади него синело пронзительное неанглийское небо, под ногами стелился крохкий, выбеленный солнцем камень, а справа, вплотную к его плечу стояла Лили — всё такая же прекрасная, как и каждый миг, когда он её видел и помнил. С развевающимися волосами, открытой и радостной улыбкой и… маленькой, почти кукольной фигуркой на согнутой в локте руке. Рука зазеркального Северуса обнимала и словно поддерживала её снизу, образуя второй этаж и принимая на себя часть небольшой, но достаточной тяжести. Получалось, что ребенок — а это был он — сидел ровно между ними, соединяя и дополняя эту композицию. Он был…

Присмотревшись, Северус мысленно хлопнул себя по лбу и поправился: она. Она была точной копией Лили, только посветлее, такого жизнерадостного золотистого оттенка, что, казалось, это она освещает всю сцену, а не прячущееся за пределами рамы невидимое солнце. Наверное, Лили тоже была такая же в раннем детстве, пока с возрастом не приобрела более сдержанный медный тон. Девочка, скорее всего, также обязательно потемнеет с годами, если только не выгорит под щедрыми лучами ещё больше.

«Девочка…» — ошарашенно повторил про себя Северус, точно пробуя это слово на вкус. Почему за вчерашний день он ни разу не подумал о дочке, так и этак представляя всё никак не укладывавшегося в мысленную мозаику сына? Маленькое рыжее солнышко на его руке, страхующей и защищающей руку Лили. Девочка между ним и нею на фоне синего, белого и золотого, в зеркале, отражающем самые потаенные и заветные желания. Значит, на самом деле он всё-таки хочет детей, раз волшебное стекло это ему показывает? Хочет, чтобы он и Лили продолжились в маленькой, вобравшей в себя всё лучшее из них обоих, девочке?

— Что вы там видите, Северус? — голос директора был тих и печален, но для ушедшего в себя и прекрасное зазеркалье Сева он прозвучал оглушительно, как гром небесный.

— Что? — вздрогнув от неожиданности, повернулся на звук он, встретив участливый васильковый взгляд. Заслонка, всё это время предоставленная сама себе и сушествовавшая на внутренних ресурсах психики, дрогнула, пошла волнами, но удержалась, выправившись и окрепнув уже через миг.

— Я имел смелость спросить, что вы видите в Зеркале Эризед, мой мальчик, — всё так же негромко повторил свой вопрос Дамблдор. — Разумеется, ваше право не отвечать, если посчитаете нужным.

— Я вижу себя счастливым… и целым, — твердо глядя в очки-половинки, сказал Снейп. — В мире, где никто не рискует быть сраженным Авадой или погибнуть под завалами по велению опасного психопата. А что видите там вы, профессор?

Дамблдор вздохнул и улыбнулся, сразу приобретя привычный по школе несколько шутовской вид странноватого пожилого чудака-волшебника.

— Я старик, Северус, — ответил он, приманивая с пола тканевый покров и движением палочки набрасывая его обратно на раму. — Старая кровь не торопится бежать по венам, а в замке довольно холодные полы, так что у меня постоянно зябнут ноги. В зеркале я вижу себя обладателем целых трех пар толстых вязаных носков — знаете, такие пуховые, из козьей шерсти, очень теплые…