Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

— Мааама! — запыхавшийся черноволосый вихрь пронесся по каменистой тропинке, одним своим концом упиравшейся в крыльцо дома, а другим уходившей вниз под откос, к побережью.

Налетел, облапил, повис — уже не вихрем, а маленькой верткой обезьянкой. Лили слегка охнула и подхватила дочь, радуясь, что весила та в свои годы по-прежнему исчезающе мало: кожа да кости, сложенный из палочек и веточек легкий каркас, увенчанный растрепанной — сколько ни приглаживай — темной шевелюрой и парой огромных, словно налитых крепким чаем до краев, глазищ-блюдец.

Так, с девочкой на руках, и пошла дальше к дому — мартышку всё равно было так запросто не отцепить, да и не хотелось.

Никто не мешал аппарировать прямо к крыльцу или вовсе в комнату или кухню на правах хозяйки, но Лили нравилось вот так подниматься каждый раз от кромки воды, глядя на постепенно выглядывающую из-за бугра крышу, своими ногами проходя ярды, отделяющие её от белостенной постройки. Именно так каждое рутинное возвращение домой можно было прочувствовать, прожить, превращая возвращение в Возвращение. Как когда-то, с ключами и пешими прогулками.

Ей не надоедало. Тем более, что и дочери никогда не надоедало её высматривать и встречать: в последнее время — вот так, в полёте.

— Как папа? Были у вас сегодня занятия? — спросила женщина, утыкаясь в теплую смоляную макушку и с наслаждением вдыхая родной детский запах, перемешанный с солью и ветром.

— Конечно, до полудня! — важно кивнула мартышка и завозилась, выказывая желание слезть. Лили разжала руки, и девочка спорхнула с них вниз, заскакала рядом, периодически подлетая и не переставая трещать. — А потом папа всех отпустил и мне сказал поиграть, а сам в кабинет ушел, а вышел только недавно и, представляешь, мама, спросил: «Дези, ты не помнишь, я сегодня обедал или нет?»! Вот умора! — девчонка снова покатилась со смеху, как, несомненно, поступила и тогда, когда вопрос был озвучен.

Лили зажевала и подавила улыбку — нехорошо смеяться над отцом в присутствии ребенка, да и вообще: вот как их одних оставлять? — но улыбка, не послушавшись, всё равно вырвалась на свободу, породив ямочки на загорелых щеках.

— А сама-то ты обедала?

— Спрашиваешь! Я сделала мороженое из тутовника и винограда — сама сделала, слышишь, мама! Так, как ты меня учила — набрала в горсть, представила, что должно получиться — и всё получилось! Даже в вазочке! Милошу понравилось — я его угостила, его тогда ещё не забрали. Хотела и Звонку угостить, но за ней пришла бабушка и не разрешила ей сладкое перед «нормальной едой»! — девочка скорчила возмущенную мордашку, задрав тонкие, будто черной тушью прочерченные брови и округлив глаза в длинных густых ресницах.

— Я очень хорошо понимаю Звонкину бабушку, — деланно строгим тоном ответила Лили. — Мороженое — это не обед, Дези! Нужно есть «нормальную еду», а то тебя унесет ветром, когда будешь взлетать.

— А нормальной еды мне наколдовал папа. Супу! — личико из возмущенного стало сердитым — действительно, как можно пытать почти совсем взрослую волшебницу каким-то там супом! — Тогда как раз и спросил, обедал ли он. И сказал всё съесть, чтобы не расстраивать маму! Я честно съела — ты не расстроена?

— Нет, — уже в открытую улыбнулась Лили, толкая низкую резную калитку. — Я совершенно счастлива, спасибо, Дези!

* * *

— Полку твоих учеников снова прибыло? — Лили сидела на деревянной скамье у широкого длинного стола, над которым, как и над всей этой частью дворика, простирался сплошной купол из виноградных листьев, оплетающих предоставленные им опоры. Вертела в руках тонконогий бокал, смотрела через насыщенно-рубиновую жидкость на и без того изобилующий красками закат, разливавшийся над морем.

— Да, с Деспиной их теперь одиннадцать, если считать и Дези, — Северус плеснул и себе, уселся позади Лили, обнял её со спины. — А ты говорила ещё про чьего-то сына, не так ли?

— Илларион, сын Лидии из клиники, — кивнула Лили — осторожно, чтобы случайно не ударить затылком в почти касающийся его костистый нос. — Ну, моей напарницы, помнишь? Ему шесть, как Дези. И он уже умеет зажигать цветные огоньки.

Когда импровизированная домашняя волшебная школа наконец встала на рельсы и неспешно покатилась, перестав то и дело подскакивать на ухабах, Лили, до того ассистировавшая Северусу — директору, куратору и профессору в одном лице, решила, что уже вполне может заняться и чем-нибудь своим. Дези больше не младенец, а в то, что Сев способен справиться и с ней, и с прочими сорванцами, она верила накрепко. С его-то ответственностью и чувством долга! Да, сам он может забыть пообедать и даже забыть, что он об этом забыл, но за ребенка можно быть спокойной.

Последние полгода Лили четыре раза в неделю аппарировала в колдоклинику в Салониках — врачевала, а заодно вела практический курс для юных целителей. Поначалу страшно не хотелось покидать, казалось, пустивший корни в самое сердце дом, оставлять на произвол судьбы и на целых восемь часов свое взбалмошное семейство, но потом привыкла, втянулась — и тем приятнее было всякий раз возвращаться.

А если проделывать путь от берега до вершины холма, глядя, как постепенно выдвигается из-за каменистого взлобья двускатная крыша, окруженная пышной зеленью сада, оставляя рабочие дела в прошлом, с каждым шагом всё сильнее ощущая, до чего за такой короткий срок успела соскучиться, то и Возвращаться. Всякий раз — как после столетней разлуки.

* * *

— Как думаешь, пора открывать свою школу? — спросил однажды с усмешкой Северус, закончив очередной урок с Дези и ещё тремя постепенно образовавшимися учениками.

— Ты уже её открыл, — засмеялась тогда Лили. — А герб, гимн, набор привидений и даже стены, как выясняется, вовсе необязательные атрибуты для учебного заведения!

Первым был Милош — сын артефакторши из деревеньки на «большой земле», как называли свежеобжившиеся островитяне материковый берег.

Деревенька была магловская, но тем она и приглянулась когда-то повздорившей с семьей ведьме. А Милош приглянулся Дези, наотрез отказавшейся тратить долгие часы на занятия без приятеля. Хоть какие интересные занятия — но без приятеля же!

Так всё и началось. Слухами земля полнится, и Лили только удивлялась, что их дом до сих пор не осаждают толпы родителей, желающих обучить своих чад новаторской (или восстановленной древнейшей, что зачастую одно и то же) магической практике, открывающей такие потрясающие горизонты.

* * *

— Смотри, через годик-полтора и Рем подкинет тебе Лайелла-младшего — придется делать несколько классов для нескольких возрастных групп.

— Уж Ремова-то сына можно взять и экстерном к моим теперешним — уверен, потянет. Выбросы-то у него уже были.

— Ты же знаешь, он всё ещё беспокоится насчет возможной неприятной наследственности — потому и предпочитает подстраховаться пока с интеграцией Лайелла в социум. Да, младенческий период позади, и, вроде бы, всё в порядке, но ему в душу запала та проклятая статья о врожденной ликантропии — якобы её манифестация может случиться и в период пубертата.

— Чушь и ересь! Оборотничесто — не юношеские прыщи, если бы что-то было — проявилось бы сразу.

— Но ты же помнишь тот случай, о котором писала Фи? Когда однажды Лайелл проснулся покрытым шерстью. Они тогда чуть не поседели, особенно Рем, но оно прошло само, почти сразу — просто исчезло, как и не было, и больше не повторялось.

— Вот в том и закавыка, что не повторялось. Был бы вервольфом — обрастал бы шерстью каждый месяц, начиная с первого, а тогда ведь даже не полнолуние было. Нет, что бы он там ни вычитал — а я по-прежнему настаиваю, что вычитал он псевдонаучную ахинею! — но если в случае Лайелла и идет речь о чем-то наследственном, то исключительно о наследственном таланте к анимагии. Приснилось пацану, что он волк, как папа — вот и перекинулся неосознанно во сне. Частично. Представляешь, какие это открывает возможности: аниформа без всяких молний и мандрагор, даже без долгих медитаций и матрицы, как у нас! Просто по праву рождения в семье анимага, наградившего подходящей мутировавшей ДНК!

— Но у Дези ведь нет ничего похожего…

— А это мы ещё посмотрим. У всех свой срок. К тому же, в отличие от Лайелла, у которого только один пример для подражания, у Дези есть выбор — возможно, она просто пока не может определиться, на кого ей больше хочется быть похожей!

— Тут и определяться нечего! С первого взгляда ясно, чья именно она дочь, Северус Тобиас Снейп! Мне иногда кажется, что я просто рядом постояла!

— Всё смеешься… Но у неё твои глаза.

— Да брось! Где же — мои? Мои — зеленые, а у неё — точь-в-точь твои!

— По цвету — может быть, но выражение… Такие же пикси пляшут — в каждом глазу по десятку. И смех твой. И таланты.

— Скажешь тоже! В плане талантов у неё тоже широкий выбор! Но я всё же насчет Лайелла. Если, паче чаяния, Рем прав, и…

— Тогда мы с этим разберемся, как когда-то разобрались с ним самим! Тоже мне, нашли проблему века: что мы, малолетнего оборотня не вылечим? Короче, на мой взгляд, тут и разговаривать не о чем: приводить мальца, и дело с концом. Я сам ему напишу вечером.

— Вот так сам не заметишь, как соберешь под крыло пару-тройку классов! Готова спорить, что через год-другой, когда твои книги разойдутся в широких массах, а не только в ученой среде, где ты и так уже устроил фурор и парочку инфарктов, у нас на пороге очереди из абитуриентов будут стоять!

— Пусть стоят. Магия для того и нужна, чтобы делать жизнь интереснее и проще, и если я могу этому кого-то научить, а потом эти, обученные, передадут знания дальше — своим детям и детям своих друзей, то это же прекрасно! Хватит барахтаться в обмелевшей луже устаревших доктрин, надо ковать волшебников, пока куется! И чем шире эти знания разойдутся, тем лучше.

— Кто ты и куда дел моего скрытного Сева?! С каких это пор ты перестал волноваться о том, что эти знания попадут не в те руки? Да так, что, перестраховки ради, оберегая их от любых возможных рук?

— С тех пор, как стал отцом волшебницы, и ты это прекрасно знаешь.

— Знаю. И очень тебя люблю.

— А я — тебя. Вас. Никогда не представлял, что сумею поладить с детьми — а вот нА тебе! Этому меня Дези научила. И ты.

— Дождешься, ещё Рег тебе подкинет отпрыска, сэр профессор!

— Рег ещё даже не женился, у меня есть ещё пара-тройка лет в запасе, чтобы морально подготовиться! А вот на курс занятий по американской методике я его соблазнил — для расширения кругозора детишкам, а ему — для практики перед Мастерством. К октябрю обещался прибыть и остаться до Йоля.

— И будет у тебя вскорости настоящий Хогвартс на дому!

— Не Хогвартс. Лучше.

* * *

— Ты учебник-то с этим всем успеваешь писать? А то бросила тебя тут совсем и прохлаждаюсь на работе, оставив на тебя школу, ребенка и дом…

— По-моему, всё, тобой перечисленное, в порядке. Если и не полном, то близком к тому, а оставшимся можно и пренебречь. И это не ты меня бросила, а я тебя уговорил — практически вытолкал. Ты не обязана страдать за компанию, если твой муж — мизантроп, которому комфортно в четырех стенах, если одна из них занята под библиотеку! Тебе нужно было в люди!

— Кто тебе сказал, что я страдала?!

— Но ведь и сейчас не страдаешь точно?

— Не надо на меня нацеливать свою бровь, господин менталист, сами не лыком шиты! С учебником-то что у тебя? А то как-то нехорошо оставлять те немногие тысячи студентов, кому не посчастливилось ещё заниматься по твоей авторской программе! Первую часть Зельеварения ты им дал, у них только разгорелись глаза от того, что теперь всё доходчиво и понятно, а тут бац — и на шестом курсе их снова ждет старый добрый классический «Расширенный курс»!

— Старый недобрый. Хотя надо отдать должное старичку, я очень многим ему обязан. А с учебником порядок, близится к завершению. Осталось причесать последние главы, чтобы привести их в читабельный вид и снабдить приложениями по практикуму. С последним я управлюсь сам, а вот с читабельностью — поможешь? Ты же знаешь, что, когда дело доходит до изложения научных концепций человеческим языком, я могу несколько… увлекаться…

— Конечно, помогу, Сев! О чем речь! Всегда!..

* * *

Закат, подобно Мировому пожару, пожирал небо, роняя оплавленные капли в океан. Голова Лили уютно покоилась в ложбинке возле костлявого плеча, выточенной, словно бы, специально для неё.

Глаза её отражали огненное светопреставление, затылок упирался в твердое и горячее, обтянутое темной тканью. Днем Северус, проиграв в битве с жарой, облачался в голубые, лазоревые и других оттенков синего мантии, не так притягивавшие щедрые лучи, но к вечеру неизменно менял их на привычный, любимый и, что уж там, куда более практичный цвет.

Он, конечно, в этом не признавался, но у ежевечерних переодеваний была и ещё одна причина: очень уж красиво смотрелись Лилины волосы на таком фоне, когда они сидели вот так, под виноградной крышей, окруженные прозрачным, тихим, разносящим любой звук на многие мили, воздухом, и его грудь служила постаментом для её головы, а мантия — как нельзя лучше оттеняла её волосы, будто бы тоже охваченные Мировым пожаром. Красные на чёрном.

КОНЕЦ

* * *

А в сентябре, багровея ушами под пристальными и кое-где насмешливыми взглядами «старожилов», чуть поодаль от оных топтался на месте и, как и все, ждал преподавателя Флимонт Джеймс Поттер. Отчаянно белобрысый, но с торчащим к зениту вихром, выдающим его с потрохами лучше всякого фамильного сходства. Как и лукавая бесшабашность, которую неспособны были скрыть даже нынешние смущение и замешательство, не говоря уж о круглых выпуклых стеклах.

Сын своего отца пришел учиться. Отец сына стоял в сторонке и переживал — как-то у его наследника сложатся отношения с профессором Снейпом?..

Вот теперь и верно — КОНЕЦ!