Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

С минуту Северус смотрел на неё, не моргая, как будто пытаясь переварить в голове её вопрос. Потом растерянно хлопнул глазами — совсем мультяшно, и, если бы Лили не передалась его серьезность, она бы сейчас громко расхохоталась, как вовсе не полагается юной леди. Потом он спросил:

— То есть?.. — И, поняв, что выразился явно недостаточно распространенно, добавил. — То есть — как ты?

Теперь пришла очередь хлопать глазами Лили — ведь не случился же с Севом приступ «младенческого склероза», как выражался папа! Ведь у Сева, в чём она успела убедиться, память — как у слона!

— Ну, как!.. Ты же видел! Когда ещё следил за нами с Туньей, — тут она слегка порозовела и на миг опустила взгляд, — Вот прямо на этом же месте! И потом вылез к нам из кустов. — Выговорив куда-то вниз то, отчего было неловко ей и, наверняка, должно было стать неловко ему, она снова посмотрела на Снейпа, ловя его отклик — не обиделся ли? Не смешался? И что же он всё-таки имел в виду?

Сев снова умолк надолго. Минуты на две, не меньше — за это время нянька, особенно глубоко клюнув носом, чуть не сверзилась со своего насеста, встрепенулась, не без труда восстановив равновесие, и, с оханьем поднявшись, начала сгонять малышей под своё крыло, как квочка, собираясь их уводить — близилось время ланча. Детишки пискливо возражали и не слушались. Всё это Лили видела через его плечо, не выпуская, тем не менее, из поля зрения лицо мальчика. Нет, не обиделся! Кажется… Нет, точно не обиделся. А чего же он тогда смотрит на неё, как будто у неё рога выросли или третий глаз на лбу проклюнулся?

Наконец Сев оттаял:

— Ты хочешь сказать… Это был не выброс? Не случайное волшебство?

— Почему случайное? — поспешила прояснить ситуацию Лили, пока он опять, чего доброго, не завис.

— Случайное — это магический выброс. Всплеск неконтролируемой силы, когда ты хочешь что-то сделать, но как бы в общем. Не конкретно. Вот как я — однажды разозлился очень на… разозлился, короче — и уронил на не… эээ… уронил на пол полку с посудой. Я не собирался ронять именно полку, я не смог бы ее оторвать от стены специально, просто меня как прорвало магией, а она уже сама как-то так сделала, что полка упала.

— Ну так я-то не злилась ни на кого, — про себя она отметила что он почти, вот без малого — поделился с ней тем, что происходит у него в семье. Пусть мимоходом, пусть краешком — но поделился, ведь нельзя же было не понять, кого именно приласкал полкой магический всплеск Сева. И нельзя было не понять, что она поймёт. Значит — он ей доверяет, значит — она ему друг! Настоящий друг, с которым делятся горестями, а не только качаются на качелях и копают песочек. Такой друг — по-взрослому, всерьёз. И он обязательно когда-нибудь скажет ей больше, пустит её в свою жизнь, а она — она постарается не сплоховать. И поддерживать его, как следует, без соплей, а — ну, как друг. Как Д’Артаньян Атоса, как Ватсон Холмса, как Гек Тома… или как Бекки… Этот водоворот мелькал фоном, на каком-то дальнем плане, а на авансцене она продолжала, — Я захотела и сделала.

— Подожди-подожди! — теперь Сев подхватывал без всяких пауз, быстро, запальчиво, глотая окончания слов. — Я ж думал — это у тебя настроение было классное, ты на качелях почти летала — так высоко раскачалась — и случился выброс, сам по себе. Сильный очень, да. Невъебенно сильный. А выходит — нет? Ты это сама? И можешь повторить, когда захочешь?!

— Конечно! — она и правда не понимала причину его волнения. — Ты же сам только что мне Люмос показывал!

— Сравнила жопу с пальцем! — Всегда, когда Сев волновался, его речь становилась не только быстрой и отрывистой, но ещё и не очень литературной — за эти дни Лили уже успела привыкнуть. И, если раньше, заслышав ругань от разносчиков или в толчее рынка, она внутренне — а иногда и вполне внешне — кривилась, то от Сева это воспринималось настолько органично, что никакого отторжения не вызывало. Просто — ну, он вот такой. Что на уме, то и на языке. И, ужас ужасный, ей это даже нравилось. — Какой-то сраный Люмос — и полёт! Я б в жизни от пола оторваться не смог! Это же невозможно!

— А может, всё дело как раз в том, что ты считаешь, что это невозможно? Смотри, это же совсем просто — вытягиваешься вверх… — она начала сползать с качелей, уже нашарила ногами землю, уже выпрямлялась, поднимала подбородок, тянулась, словно журавлик, всё выше…

И лохматые волосы Северуса ощутимо шевельнулись, когда он, как в замедленной съёмке, увидел, что её подошвы отрываются от примятой травы — сантиметр, другой, былинки на том месте, где она стояла, освобожденные от гнета, начинают разгибаться, поднимать головки и колоски… В панике, он кинул взгляд через плечо — нянька как раз изловила-таки всех троих, собрала все лопатки-формочки, отряхнула все шортики и платьица и, колыхая объёмистыми боками, шествовала к выходу с площадки — в их сторону. В сторону Лили!

Время, до того растянутое, как старая пружина в часах, вдруг схлопнулось и пошло отсчитывать мгновения с утроенной скоростью, в унисон с сердцем, внезапно заплясавшим неистовую джигу. Мозг успевал выхватывать из этой ускоренной перемотки только отдельные картинки-слайды, неподвижные, как магловские открытки.

Раз — он хватает Лили за руку и тянет вниз. Если бы это происходило на самом деле, он бы испугался, и взволновался, и смутился, и тысячу ещё чего «бы» — и немудрено, ведь он — хватает — Лили — за руку! Вот так берёт и хватает своей обветренной лапой с грязными когтями её беленькую ручку с розовыми овалами ногтей, косточкой на запястье и родимым пятнышком-веснушкой возле нее. Но это — всего лишь открытка, неподвижный кадр, стоп-снято, следующий!..

Два — её глаза, как две изумрудные кляксы — расплескались на пол-лица, в каждой — по целому солнцу, и ещё по тысяче крошечных солнышек дробится в каждом медном волоске ресниц. Ее рот от изумления становится буквой О, три круга — два солнечных изумруда и бледно-розовое взволнованное О.

Три — нянька застывает неолитическим изваянием, глядя на них, её взгляд пуст, он ничего не выражает, она ничего не видела, а если и видела, то ничего не поняла. Картинка смещается, ее плоское недовольное лицо становится ближе, словно камера сделала наезд. Сонные глаза оказываются прямо напротив — но как, до неё же далеко? Но думать некогда, время отстукивает маятником сердца бешеный ритм. Сонные глаза ещё ближе — вот они заняли всё пространство обзора, вот не осталось ничего, кроме них. Вот — всё чёрный блестящий туннель, а там в конце…

Четыре — он слышит чей-то далёкий крик «Бежим!» — это его крик, его голос, который плохо слышно от грохота крови в ушах. Зеленая трава сливается во взлётную полосу, они бегут за руки, он успевает испугаться, а вдруг она споткнётся.

Пять — не споткнулась, несётся за ним, брызжа солнцами из глаз, коса стелется за ней, как лисий хвост. Тёмные купы высоких кустов — как ворота, за ними — спасение.

Шесть — малахитово-золотая мешанина лучей и листьев, листьев больше, лучи — золотой нитью в драгоценной вышивке. Вокруг — замшелые стволы, ноги Лили по колено скрывает подлесок — то ли недокусты, то ли перетрава. За стволами мелькает и воняет речка, бодро булькающая между камней. Маятник выкатывается из горла и, постепенно замедляясь, стекает в грудь, медленнее, ниже, медленнее…

Голос Лили доносится, как сквозь вату:

— Где мы? Это парк?