Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

После своего побега Эйлин виделась с отцом лишь однажды.

Спустя месяц со свадьбы и пару недель со злополучного Громовещателя, она аппарировала в родные пенаты — не то, чтобы сильно соскучившись по самодуру-родителю, но ей необходимы были вещи, оставшиеся в доме. Встреча прошла отнюдь не на высшем уровне, прозвучало много неприятных слов — с обеих сторон. И про втоптанную в грязь честь Рода, и про вонючих маглов, чьей подстилкой она стала, хотя могла бы быть Леди на контитенте, и — в ответ — про загубленную жизнь матери, чью участь никак не подсластило то, что она была леди.

- Ты же мечтал, чтоб я вышла замуж — хоть за старика, хоть за иностранца, хоть за драккла лысого — так чем же ты недоволен?! Твоя мечта сбылась — ты сбыл меня с рук!

- Да лучше б ты умерла, чем опозорила меня, спутавшись с маглом! Они же хуже животных — и ты теперь под стать им!

Закончилось всё, после ещё одного витка набиравшего обороты скандала, увы, предсказуемо:

- Ты мне не дочь! И появляться здесь больше не смей — я запрещаю тебе отныне переступать порог этого дома! И ничего ты не получишь — ни наследства, ни приданого, ни единой тряпки, такова моя воля! Выбрала жить голодранкой — вот и живи, и радуйся!

Радовалась Эйлин не шибко. Если бы отец расспросил её, по-хорошему поинтересовался, как ей живётся, что она чувствует, с чем ей пришлось столкнуться за порогом своего «замка из слоновой кости», она бы, может, и открылась ему, и поплакалась о неожиданных трудностях, о ссоре с мужем, о грядущем прибавлении, о всех своих страхах и надеждах. Но в семье Принцев не принято было лезть в душу и изливать её, вызывать на откровенность и делиться наболевшим, равно как и миндальничать с тонкими чувствами домашних. Отец же ясно дал ей понять, что дочь для него — отрезанный ломоть, чужачка, с которой ему противно знаться. Хорошо хоть формулу изгнания не произнёс — хотя что ему помешает сделать это позже, после ухода непутёвой дочери — на холодную голову, не боясь от растрёпанных нервов перепутать слова?..

Забрать он позволил только книги — лично её и некоторые, принадлежавшие матери, урождённой Гуссокл. Лорд Принц собственноручно отобрал все тома, с которыми готов был расстаться — чтоб, не дай Мерлин, в стопку не затесалась какая-нибудь книга из его любовно собранной библиотеки. Самолично сложил их зиккуратом на огромном столе чёрного дерева — одном из немногочисленных реликтов-свидетелей былого благосостояния. Так же самостоятельно, не прибегнув к помощи дочери, запечатал эту пирамиду мощнейшей компрессией, ужав её до размеров и веса кирпича. И с каменным лицом вручил Эйлин, стараясь даже мимолётно не коснуться тонких холодных пальцев.

- Вот. Больше ничего не получишь, и не мечтай. Заклинания хватит часа на два — успеешь, если ещё не разучилась пользоваться аппарацией со своим павианом. Не забудь отойти подальше, когда заклятие спадёт, — саркастически добавил он, взметнув левую бровь под седеющие нечёсанные космы.

- Спасибо за щедрость, отец, — с горькой иронией произнесла Эйлин, глядя в выцветшие грязно-карие глаза.

- У тебя нет отца, — и в этих глазах ничего не дрогнуло, не плеснулось со дна, не сверкнуло на миг, что заставило бы усомниться в словах старого Принца.

Он стоял на крыльце, простоволосый, тощий, сутулый, всё то время, пока Эйлин, гордо выпрямив спину, шла к границе аппарации, неся в руках книжный кирпич — своё единственное наследство. Ветер трепал полы их мантий, бросал пегие и чёрные пряди в лица, заставлял навернуться злые слёзы, которых не увидят друг у друга ни отец, ни дочь.

Всерьёз обратиться к древним магическим фолиантам Эйлин решилась на девятом году семейной жизни, когда на фабрике, доживавшей свои последние времена, почти перестали платить, их скромное, если не сказать бедное, существование постепенно превратилось в откровенную нищету, а пятничные загулы Тобиаса участились до практически ежедневных. Он просаживал по кабакам последние копейки, обрекая жену и сына на полуголодное существование, а когда копейки кончались, пил в долг.

Долги приходилось раздавать, опять же, Эйлин — из тех денег, что с недавних пор она стала зарабатывать, варя сомнительные зелья сомнительным клиентам. Основную часть своих — прямо скажем, небольших — накоплений она держала в галеонах, надеясь наполнить заветный мешочек к тому часу, когда не по годам умненький сын, названный в честь отца и прадеда (точнее, в честь прадеда и отца, что когда-то очень оскорбило последнего), отправится в Хогвартс. Некоторые же гонорары специально переводила в фунты — и, скрепя сердце, тратила их на еду и предметы первой необходимости, когда становилось совсем туго.

На эти-то средства и обратил затуманенный взор Тобиас, когда ему в очередной раз не хватило горячительного. Раз они идут на погашение его долгов, то почему бы не упростить цепочку и не продолжить праздник жизни прямо на них? Эйлин была категорически несогласна, но тяжёлые кулаки Тобиаса, в которые превращались его сильные и порой такие добрые руки, когда он накачивался до определенного состояния, оказались весомым аргументом в споре.

После его ухода, зареванная и злая Эйлин, наскоро сведя синяки косметическими чарами, зарылась в старинные тома — ей казалось, что стоит найти средство, способное отвратить мужа от зелёного змия — и всё наладится. Появятся деньги, в отношения вернётся тепло, он снова будет улыбаться ей — как раньше, и, как раньше, таскать сына на закорках по парку, когда там выступает оркестр… Слабо понимая природу зависимости, да и в психологии, в том числе, мужской, разбираясь весьма поверхностно, она думала, что, избавив Тоби от этого порока, сможет враз исправить расползающуюся по всем швам и заплатам жизнь.

Соответствующее зелье нашлось не сразу — среди волшебников мало тех, кто доводит пагубные пристрастия до критических значений, когда становится необходима фармакология. Нашедшись же, явило собой совершенно непригодную для магловского организма формулу, нуждавшуюся в кропотливой и длительной переработке. Но Эйлин это не пугало — у неё была цель и картинки радужного будущего перед глазами.

Наконец, состав был выверен, приготовлен и укупорен. Она поднесла его Тобиасу как спасение от бед, ощущая себя духом-хранителем или, как минимум, избавительницей.

Муж поднял на неё тяжелый взгляд из-под набрякших от регулярных возлияний век и сказал, как отрезал:

- Я не буду пить это чёртово варево. Пусть лечатся те, кто болеют, а я здоров.