Middle (джен)

Закончив читать, Гарри некоторое время просто сидел и молча смотрел на страницу, а перед глазами у него стояли всего пять слов: «смерть, безумие и всё остальное». Уингер сказал ему, что Лестрейндж жив — и больше ничего. Это совсем не обязательно означало второй вариант, но не думать об этом Гарри не мог. Так же, как и о том, что даже если тот поправится, это может занять месяцы.

— Знаешь, — тихо проговорила Гермиона, — я со вчера, когда всё это прочитала, всё пытаюсь понять, как можно решиться на такое. Он ведь должен был понимать, на что идёт.

— Да, — ответил Гарри.

Он достаточно знал Лестрейнджа, чтобы понимать, что тот не относится к тому же типу, что он сам, так бездумно и легко когда-то использовавший незнакомое заклятье на живом, хотя и неприятном человеке — на Малфое. Лестрейндж бы всё наверняка сто раз проверил… да и это заклинание было не из тех, о которых можно просто прочитать и сделать. Нет, наверняка он всё прекрасно понимал.

И сделал.

Да конечно понимал, подумал Гарри с горечью, вспоминая их последний разговор. Лестрейндж словно с ним прощался… как он говорил? «Вам придётся провести там — в Мунго — ночь, возможно, больше. А мне — больше… С вами было здорово работать. Из вас выйдет отличный аврор, я полагаю». Так прощаются. А Гарри этого не понял… Он всё понимал и знал, конечно. Да что он — они все знали! Робардс, Праудфуд, министр… да все! Все, кроме него… ну, может быть, ещё кого-то. Но они все знали — и никто не возразил…

— Он же жив, — сказала Гермиона, кладя ладонь на руку Гарри. — Я уверена, ему помогут.

— А я нет, — Гарри поднялся. — Извини, мне надо в отдел. Спасибо, — он стиснул её руку. — И за это, и за Джинни — ты же с ней была вчера?

— Была, — она тоже встала. — Гарри…

— Мне правда в отдел надо — глупо будет получить взыскание, — сказал он и, ещё раз сжав её руки, ушёл.

Вернувшись в Аврорат, Гарри первым делом пошёл к Робардсу. Тот выглядел уставшим и словно постаревшим, но принял Гарри сразу и спросил с порога:

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — сказал Гарри. — Уингер мне сказал, что я здоров, и выгнал.

— Значит, в самом деле всё в порядке, — сказал Робардс. — Но если хочешь, можешь отдыхать сегодня, да и завтра. Выйдешь первого… второго, — поправился он. — Флэк сказала мне, что первого ты не дежуришь.

— Я как раз хотел поговорить об этом, сэр, — твёрдо проговорил Гарри.

— Всё уже подписано, — Робардс достал из стола папку.

— Я не об этом, сэр, — Гарри посмотрел ему в глаза. — Сэр, я хотел спросить вас, что с Лестрейнджем.

— Я не знаю, — ответил Робардс. — И никто не знает. Сейчас никто ничего сказать не сможет. Позже. Когда буду знать — скажу тебе.

— Спасибо, сэр, — Гарри кивнул.

— Да, в любом случае, — тоже кивнул Робардс, — полагаю, вечером я что-нибудь узнаю. Если хочешь, можешь пойти с нами.

— Да, хочу! — Гарри, кажется, сказал это слишком эмоционально, потому что Робардс вздохнул:

— Тогда в шесть здесь. Даже если ты пойдёшь сейчас…

— Сэр, я в отдел, — Гарри поднялся. — У меня ещё два дня!

— Разумеется, — Робардс кивнул, отпуская Гарри, и тот ушёл — в отдел.

Там было очень тихо, хотя все были на своих местах. Все трое… Лисандра должна была вернуться только первого, и сейчас в отделе особо тяжких преступлений остались только Сэвидж, Праудфут и Долиш. Гарри невольно задержал взгляд на привычно пустом столе Лестрейнджа и подумал с горечью, что, возможно, однажды его займёт кто-нибудь другой. От этой мысли ему стало совсем скверно, и он даже поздороваться забыл — но Праудфут ему об этом сразу же напомнил, спросив:

— Гарри! Как ты?

— Я отлично, — Гарри сел к своему столу, развернув стул к остальным и спросил: — А он?

— Сейчас никто не знает ничего, — ответил Праудфут — а Гарри так надеялся, что Робардс просто не договорил чего-то!

— Кроме того, что раз он уже жив — то, вероятно, не умрёт, — добавил Сэвидж. — Уже прошли почти что сутки.

— Почти что, — с нажимом сказал Праудфут и пояснил: — Первые сутки — критические. После них можно давать прогнозы, сказал Уингер.

— Я читал об этом заклинании, — сказал Гарри. Ему очень хотелось добавить: «Но он же поправится», но он, конечно же, не стал.

— Дольф сильный волшебник, — сказал Сэвидж, но тему развивать не стал, вместо этого переправил Гарри на стол толстую папку и велел: — Раз уж ты пока что тут, сверь наш годовой отчёт, пожалуйста. Это канцелярия — пергамент, перья, зелья всякие… сил нет уже сидеть со всем этим.

— Конечно, сэр, — Гарри даже рад был сейчас заняться такой нудной рутиной.

Ближе к середине дня Гарри понял, наконец, почему ему сегодня чем дальше, тем сильнее мучило ощущение неправильности окружающего мира. В некотором смысле так и было: в отделе сегодня было очень тихо. Не было той болтовни, которая обычно сопровождала работу, и даже если кто-нибудь кого-нибудь о чём-то спрашивал, ответ звучал коротко, сухо и исключительно по делу. Ни привычных шуток, ничего… и это было к лучшему, потому что сам Гарри просто так болтать сейчас был просто не в силах. И, видимо, не только он, потому что даже на обед все уходили по отдельности, словно бы не в силах говорить друг с другом. Гарри и сам пошёл обедать в одиночку, причём не в министерскую столовую, а в обычное кафе в маггловском Лондоне. Впрочем, есть он толком так и не смог — просто просидел над надкушенным сэндвичем, наверное, минут сорок, потом сунул его в карман, допил банку колы и без четверти два вернулся в отдел.

До шести оставалось ещё целых четыре часа, и Гарри казалось, что это время тянется в три раза медленней обычного. Похоже, остальные ощущали то же самое, потому что работа словно замерла: Гарри почти не слышал ни шуршания пергамента, ни скрипа перьев по нему.

Без десяти шесть все, не сговариваясь, засобирались, и уже через несколько минут были в кабинете Робардса. Гарри видел по их лицам, что они боятся того же, что и он — но никто так и не произнёс вслух то слово, что тяжёлой мутной пеленой опутывало всех их.

Безумие.

Гарри даже смерти не боялся так, как его — потому что смерть, по крайней мере, ставит точку, но от одной попытки представить себе сошедшего с ума Лестрейнджа ему становилось плохо. Так не может быть, твердил себе он, просто… просто не может. И понимал, насколько это глупо и просто по-детски — потому что может быть всё что угодно, и худшее как раз намного вероятней лучшего.

Они впятером поднялись наверх и аппарировали к Мунго. Вошли, поднялись на лифте, прошли по коридору и остановились возле кабинета Уингера. Робардс молча знаком попросил всех подождать и, коротко постучав, вошёл и закрыл за собой дверь.

Время, кажется, теперь совсем остановилось. Гарри смотрел на большие висящие на стене часы, и ему казалось, что они сломались, и стрелки просто не шевелятся. Когда он совсем уже утвердился в этой мысли, длинная, минутная стрелка шевельнулась и передвинулась на одно деление — и снова замерла.

Гарри сидел на стуле, смотрел куда-то в пол и думал, что надо было бы спросить, к примеру, о заложниках. И об арестованных. Их ведь арестовали! Всех. Наверное. Ему ведь это важно! И это была правда, но… Гарри просто не хотел начинать то, что он наверняка не сможет закончить. Послезавтра он уже не будет здесь работать — а значит, никакой рабочей информации он получить не сможет. И пусть лучше он вообще не будет знать деталей — ни кто это был, ни… ничего, чем станет мучиться потом этой недосказанностью до самого суда.

Наконец дверь кабинета Уингера открылась, выпуская Робардса, и Гарри вскочил ему навстречу… и едва не сел назад, увидев слабую, но всё-таки улыбку на его лице.

— Дольф, как всегда, был прав, — сказал Робардс, едва закрыв за собою дверь. — Но нам придётся его подождать, конечно.

— Что, обошлось? — спросил Праудфут, и Робардс кивнул:

— Похоже, да. Если так, конечно, можно сказать. Идёмте, сядем где-нибудь, я расскажу.

— К нему нельзя, да? — спросил Гарри, и Робардс качнул головой:

— Нет. И долго нельзя будет. Но мы потерпим… и, думаю, пока оставим пост.

— Идёмте поедим, а? — предложил Праудфут. — Мне, честно говоря, в обед кусок не лез.

— Идёмте, — поддержал его и Сэвидж. — Тут есть неподалёку один бар…

Бар — маггловский, конечно — был и вправду близко. По рекомендации Сэвиджа они все взяли по рагу и пиву, и когда заказ был сделан, Робардс, наконец, заговорил:

— На самом деле всё и вправду не так плохо. Уингер настроен весьма оптимистично — правда, опыта у него, конечно, нет, но…

— Его ни у кого нет, — буркнул Праудфут. — Потому что сумасшедших вроде Дольфа мало.

— Уингер никогда не говорит ничего, в чём не уверен, — возразил Робардс.

— Так что он сказал-то? — спросил Сэвидж.

— Что к Ведьминой ночи Дольф, видимо, вернётся, — ответил Робардс. — Ну, или, возможно, к лету. Хотя он не может утверждать, что тот вообще захочет этого: такие потрясения людей сильно меняют. В любом случае полгода место я могу за ним держать. И поработать, — он заулыбался. — Тем более есть такой повод. Сколько можно с бумажками сидеть — я в них утонул уже.

— Я бы перенёс отпуск на осень, — сказал Долиш. — Если можно.

— Можно, — легко согласился Робардс. — Заявление пиши сейчас — год пока не кончился, успеем.

— У меня нет с собой пергамента, — возразил Долиш, и это почему-то всех очень развеселило. — Вернусь сейчас и напишу.

Принесли заказ, и на некоторое время за столом было почти тихо, но тишина эта ничем не походила на ту, что сопровождала их весь день.

Гарри тоже молчал.

И думал.

О том, что, кажется, понял смысл полученного в Азкабане предсказания. И что Дамблдор когда-то предсказал ему — вольно или нет — похоже, всю его последующую жизнь.

Кажется, он так всегда и будет выбирать между простым и верным.