Middle (джен)

В Азкабане их, конечно, ждали. Здесь сегодня было как-то особенно ветрено и холодно, настолько, что за ту минуту, что Гарри провёл на площадке, он успел промёрзнуть до костей и даже быстрый спуск по лестнице не дал ему согреться до конца.

Рабастан Лестрейндж встретил их лежащим на полу, раскинув руки и ноги, и Гарри в первый момент решил было, что с ним что-то случилось, но потом вспомнил, что по условиям пребывания в этой камере тот обязан был именно так встречать охрану и авроров.

— Встаньте, — велел Робардс, и Лестрейндж поднялся. Гарри показалось, что он двигается несколько неловко, но, с другой стороны, сложно было ожидать особенной подвижности от запертого в Азкабане человека. — Сядьте на койку.

Лестрейндж послушался. Гарри показалось, что он выглядит хуже, чем в прошлый, вернее, в позапрошлый раз — но, с другой стороны, это было логично: пребывание в Азкабане никого не красит. И всё-таки прошло не так уж много времени…

— Нам нужно получить показания портрета, — сказал Робардс, — который к сотрудничеству не расположен. Мы знаем, что вы можете помочь.

— Могу, — после короткой паузы сказал Лестрейндж.

И всё? Так просто?

— Портрет здесь, — продолжил Робардс. — Сколько времени вам нужно?

— Я не знаю, — вполне логично ответил Лестрейндж. — Мне нужно его увидеть.

— Разумеется. Времени у нас немного, — предупредил его Робардс.

Пока он заносил оставленный в коридоре портрет, Гарри оглядывался, пытаясь понять, что же вызывает у него такое ощущение неправильности. Но всё, вроде бы, было нормально: на столе лежали кисти и карандаши, и стопки бумаги, и рисунки, на мольберте стоял холст с начатой картиной… Гарри прежде не бывал в мастерских художника, но, наверное, там всё должно было бы выглядеть похоже.

Робартс тем временем отлевитировал портрет в камеру и, поставив его возле стены, снял укрывавшую его ткань. Гонория Розье огляделась и тут же неприязненно скривилась, а затем демонстративно отвернулась, но с картины не ушла. Возможно, потому что не могла — мешали или наложенные экспертами чары или, может, в Азкабане это было невозможно. Интересно, можно посадить портрет? Гарри не помнил ничего такого из курса Академии, но ведь наверняка же должны быть какие-нибудь правила?

Лестрейндж молча выслушал короткий рассказ Робардса и так же коротко ответил:

— Оставьте нас наедине.

— Подпишите, — ответил Робардс, протягивая ему пергамент.

Некоторое время Лестрейндж его читал, потом пожал плечами и сказал:

— Перо.

Он подписал, как догадывался Гарри, контракт и посмотрел на авроров. Просто посмотрел, без требовательности или нетерпения.

— Поторопитесь, — сказал ему Робардс.

— Портрет поймёт, если вы будете подглядывать, — сказал Лестрейндж. — Мне это помешает.

— Каким образом? — спросил Сэвидж, и Лестрейндж пожал плечами:

— Они всегда знают.

— Ладно, — решил Робардс, делая знак аврорам следовать за ним.

Они вышли из камеры и пошли к лестнице: стоять и ждать под дверью не хотелось никому. Гарри шёл последним и всё пытался понять, что же его так смутило в камере Лестрейнджа. Было что-то там такое… странное…

Или нет.

Не было.

Гарри даже остановился посреди лестницы.

Там всё было очень аккуратно — совсем не так, как в прошлые разы. Всё было так аккуратно разложено на столе…

И совершенно не пахло красками.

— Гарри! — услышал он сверху окрик Робардса и быстрей пошёл за ним, понимая, что досадует на то, что Рабастан Лестрейндж так просто согласился им помочь. Если бы он заартачился, Гарри мог бы с ним поговорить, а теперь его туда одного никто не пустит.

Уже на этаже, где располагалась столовая, где их явно ждали, Робардс сам подошёл к Гарри и спросил негромко:

— В чём дело?

— Сэр? — переспросил Гарри, и Робардс поморщился:

— Гарри. Что не так?

— Не знаю, — признался Гарри. — Мне кажется, что, — он сглотнул, понимая, насколько странно прозвучат его слова, — Лестрейндж больше не рисует.

— И ты хочешь с ним поговорить, — Робардс усмехнулся и легко сказал: — Хорошо. Когда нас позовут, сам сходишь за портретом.

— Спасибо, сэр, — с некоторым удивлением ответил Гарри.

Но что он ему скажет? Не спрашивать же, почему тот не рисует? И так ли это? С какой стати Лестрейнджу вообще с ним говорить?

Для начала, решил Гарри, нужно бы узнать, слышал ли Лестрейндж о том, что случилось с его братом. Но если он просто спросит коменданта, тот ему, конечно, не признается — а вот Робардсу сказать, пожалуй, может.

— Сэр, — тихо сказал Гарри, наклонившись к сидящему с ним рядом за столом Робардсу. Они уже сели обедать, и Гарри дождался момента, когда Сэвидж начал рассказывать очередную аврорскую историю. — Можно вас попросить?

— М-м? — Робардс поглядел на Гарри с таким любопытством, что тому стало неловко.

— Вы бы не могли спросить у коменданта, знает ли Лестрейндж про «Песнь Орфея»?

— Мог бы, — согласился Робардс, и Гарри занервничал. Почему он так легко с ним соглашается? Зачем они с Сэвиджем вообще взяли его сейчас с собой? К чему они его готовят? А они явно готовили его к чему-то… или Гарри так казалось.

Слово своё Робардс сдержал: где-то между закусками и основным блюдом, представляющим из себя три огромных окорока, аромат которых, кажется, открыл во рту у Гарри все слюнные железы разом.

— Да какая пресса, что вы?! — замахал руками комендант.

— Я же без претензий, — благодушно проговорил Робардс. — Нам просто нужно знать.

Но комендант стоял на своём, и охрана тоже в один голос утверждала, что уж кому-кому, а Пожирателям никто и никогда бы никаких газет не дал. Пришлось им поверить, хотя и Гарри мучили сомнения.

Ближе к десерту охрана доложила о том, что Лестрейндж закончил, и Робардс с деланной леностью махнул Гарри рукой:

— Гарри, спустись, а? И оформи всё, — он открыл портфель, извлёк из него пергамент и перо с чернильницей. — Мы чуть позже спустимся.

— Есть, сэр, — Гарри забрал их и быстро встал и вышел, надеясь, что комендант не станет отправлять с ним никого.

Гарри почти сбежал по лестнице, свернул в нужный коридор и, кивнув скучающему охраннику, открыл камеру.

Портрет стоял на том же самом месте, и выражение лица Гонории Розье ясно свидетельствовало о том, что Рабастан Лестрейндж с заданьем справился успешно. Сам он сидел на койке и с отрешённым видом смотрел куда-то в пол, однако же при появлении Гарри поднял голову и сказал:

— Она будет говорить.

— Спасибо, — вежливо ответил Гарри. — Могу я вам задать ещё пару вопросов?

На лице Лестрейнджа отразилось некоторое удивление или, может быть, недоумение, и он кивнул.

Гарри отгородил их с Лестрейнджем звукозащищающими чарами, скрыв их таким образом, прежде всего, от портрета, но на всякий случай ещё и от возможного любопытства скучающего охранника, и спросил, тщательно выбирая слова:

— Что произойдёт с человеком, если он войдёт в вашу картину и там погибнет?

— Это невозможно, — ответил Лестрейндж.

— Погибнуть там? — уточнил Гарри. И когда тот вновь кивнул, спросил: — Почему? Там есть море, например, разве нельзя в нём утонуть?

— Нет, — Лестрейнджу словно приходилось каждый раз прикладывать некоторое усилие, чтобы ответить.

— Почему? — с острым интересом повторил Гарри.

— Просто невозможно, — Лестрейндж явно не обнаруживал желания общаться, но Гарри не собирался отступать.

— А что произойдёт? Если, к примеру, я пойду топиться? Или спрыгну с крыши?

— Вода вас вытолкнет, — в глазах и голосе Лестрейнджа мелькнуло раздражение. — И вы ударитесь о землю.

— А если, — продолжал настырно Гарри, — я там, скажем, попытаюсь дом поджечь? Или траву? Они загорятся?

— Да, — брови Лестрейнджа дрогнули. — Они будут гореть. Но не сгорят. Это не настоящий мир. Но вы этого не поймёте, — добавил он вдруг, и губы его на мгновенье искривила странная усмешка.

— Там не пойму?

— Там, — согласился Лестрейндж.

— То есть, — Гарри подошёл к аккуратно задвинутому под стол стулу, взял его и, развернув, сел, — если я, к примеру, буду там внутри какого-нибудь дома, и кто-то подожжёт его, я не пойму, что пламя мне не опасно?

— Не поймёте, — согласился Лестрейндж. — Если знать не будете.

— А если, — продолжил Гарри, — у меня от ужаса там сердце остановится? Такое может быть?

— Я не знаю, — помедлив, ответил Лестрейндж. — Думаю, вас выбросит обратно.

— Вы не проверяли? — быстро спросил Гарри.

— Нет, — неожиданно резко ответил Лестрейндж и взглянул Гарри в глаза. — Я так не убивал, — жёстко и почему-то почти с ненавистью проговорил он. — Никогда.

— Это важно, — так же твёрдо сказал Гарри, не отводя взгляда. — Не для этого дела. Для другого. А что произойдёт, если в тот момент, когда внутри есть кто-то, сжечь картину? Или по-другому уничтожить?

— Человека выбросит обратно, — лицо Лестрейнджа исказила на мгновенье гримаса боли, и он отвёл глаза. — И физически он не пострадает. Лорд не знал об этом, — вдруг добавил он.

— Не знал? — вот это был действительно сюрприз. — Но почему?

— Я убийца, да, — после короткой паузы ответил Лестрейндж. — Я — да. Но не мои картины. На них нет крови и не будет.

— О чём именно не знал Волдеморт? — спросил Гарри, и уголок рта Лестрейндж чуть дёрнулся.

— О том, что в них можно войти, — ответил он.

— Как так вышло? — Гарри был и вправду удивлён.

— Да откуда бы? — Лестрейндж нервно пожал плечами. — Ему никто не сказал.

— Кто именно «никто»? — спросил Гарри. — Кто знал об этом?

— Малфои, — тут же ответил Лестрейндж, и Гарри подавил усмешку. Что ж, всё верно: прежде всего нужно выгородить родственников. Особенно тех, кому ещё можно этим помочь.

— А ещё?

— Братья знали, — помолчав, сказал Лестрейндж. — Но не Белла, — он мрачновато усмехнулся.

Что ж, это было вполне логично: странно было бы предполагать, что она не рассказала бы об этом Волдеморту. И хотел бы Гарри знать, почему её супруг ей ничего не рассказал.

— Почему?

— Я не хотел, — Лестрейндж вскинул голову. — Мы с ней не ладили.

— Ещё кто-нибудь?

— МакНейр, полагаю, — Лестрейндж непонятно усмехнулся. — Роули, наверное.

— Почему?

— Они дальняя родня, — ответил Лестрейндж. — И дружили.

— Оба? — как же глупо Гарри чувствовал себя!

— Нет, — Лестрейндж, кажется, не удивился. — Только Торфинн. МакНейр просто… был другом семьи.

— Кто ещё?

— Не знаю, — Лестрейндж устало прикрыл глаза. — Думаю, никто. Учитель мой, конечно.

— А кто вас учил? — ответ был, конечно, очевидный, и приходил Гарри в голову и раньше, но Лестрейндж его разочаровал:

— Он уже умер.

— Когда?

— Давно, — брови Лестрейнджа чуть дрогнули, и Гарри прямо кожей ощутил, что этот разговор сейчас не стоит продолжать — по крайней мере, если он рассчитывает на какое-нибудь продолжение. — Возможно, Эйвери мог знать, — добавил Лестрейндж вдруг. — Но я не поручусь.

— Маркус Эйвери? — переспросил Гарри.

— Да, — с очень странным выражением ответил Лестрейндж. — Ему могли сказать, я думаю. Спросите у него.

— Ещё вопрос, — Гарри кивнул. — Что будет, если в тот момент, когда я буду внутри вашей картины, её перенести?

— Ничего, — с некоторым удивлением ответил Лестрейндж.

— Я просто выйду в другом месте?

— Да, — Лестрейндж снова посмотрел на Гарри и предложил: — Спросите прямо.

— Допустим, — медленно проговорил Гарри, думая о том, что сделал бы с ним Робардс, если бы сейчас услышал, — некий человек вошёл в камин, а вышел в вашу картину. И остался там надолго. На полгода. А потом вышел, скажем, в Эдинбурге. Это возможно?

— Нет, — ответил Лестрейндж.

— Почему?

— Умрёт от голода, — как о чём-то само собой разумеющемся ответил Лестрейндж. — Хотя скорей от жажды. Там можно есть и пить, но... — он покачал головой.

— Ты будешь чувствовать вкус и запах, но на самом деле едой это не будет, так? — понимающе спросил Гарри.

— Да, — ответил Лестрейндж.

— Можно закрыть выход из картины? — спросил Гарри, и Лестрейндж задумался.

— Да, — сказал он, наконец. — Но вас всё равно выбросит, когда вы начнёте умирать. Физически вам ничего не угрожает, — повторил он, и Гарри спросил, озарённый:

— А ментально?

— Может быть, — неохотно ответил Лестрейндж. — Если вас там подожгут, и вас это, к примеру, напугает.

— Значит, заблудиться там нельзя? — спросил Гарри. — Например, в лесу?

— Можно, — возразил Лестрейндж. — Но когда вам станет плохо, вас выведет к порогу. Что бы вы ни думали, я не маньяк, — проговорил он даже с некоторой иронией.

— Но такое можно сделать? — ухватился Гарри за его слова. — В принципе?

— Всё можно сделать, — спокойно сказал Лестрейндж. — Вопрос в том, чем за это нужно будет заплатить.

— И чем же? — с острым интересом спросил Гарри.

— Собой, — просто ответил Лестрейндж. — Всегда собой. Могу я попросить вас? — вдруг спросил он, и когда Гарри кивнул, сказал, ловя и поймав его взгляд: — Передайте моему брату, что мне очень жаль. И что если бы я мог хоть что-то изменить — я изменил бы. Любой ценой.

— Передам, — Гарри было неловко, но он пообещал себе и вправду это сделать — потом. Когда он сможет, наконец, увидеть Дольфа Лестрейнджа. А ещё слова Лестрейнджа означали, что он ничего не знает о случившемся. — Вы сказали, — сменил он тему, возвращаясь всё-таки к портрету Гонории Розье, — что она будет говорить, — указал он на портрет. — Как вы этого добились?

— Пообещал дорисовать там… кое-что, — чуть усмехнулся Лестрейндж.

— Ясно, — Гарри улыбнулся. — Я протокол заполню — вам нужно будет подписать.

— Я думаю, — Лестрейндж кивнул, — вам лучше допросить её сейчас. Здесь, в Азкабане. Пока я рядом.

— Разумно, — согласился Гарри и, развернув стул боком и сняв звукоизолирующие чары, принялся за оформление протокола, краем глаза продолжая следить за Лестрейнджем — потому что оставлять у себя за спиной пусть и безоружного, но всё же Пожирателя Смерти было бы верхом глупости. Но тот продолжал сидеть на своей койке, откинувшись теперь на стену и закрыв глаза, и, кажется, вообще не шевельнулся за всё то время, пока Гарри работал.