Middle (джен)

Коридор, куда они свернули, был точной копией того, внизу, однако двери здесь располагались на куда большем отдалении друг от друга. Одна из них была открыта, и когда они все вошли внутрь, Гарри понял, что эти камеры ничем не напоминали своих сестёр внизу. Та, в которой они оказались, была и вправду светлой и больше прежней раза в три. Через два небольших окна, расположенных достаточно низко, чтобы в них и вправду можно было выглянуть, сейчас лились золотые солнечные лучи, вытянутыми прямоугольниками расцвечивая плиты пола. Койка, пусть тоже вмурованная в стену, была здесь шире раза в полтора и застелена нормальным, хотя и тоже полосатым, как и робы, бельём и куда более толстым одеялом. У стены между окнами располагался большой стол, на углу которого возле стены стояло тёмное металлическое блюдо. Здесь были даже стул и табурет, а у противоположной от койки стены стоял явно неновый мольберт и были сложены коробки и два тубуса. Угол камеры был отгорожен невысокой, чуть выше пояса, деревянной перегородкой, за которой стояло новенькое ведро с крышкой.

Робардс закрыл дверь и снял оковы с Рабастана — и, едва тот заоглядывался с каким-то удивлённо-недоверчивым лицом, Радольфус Лестрейндж заговорил снова:

— Ты останешься в этой камере навсегда при выполнении ряда условий. — Он дождался, пока Рабастан к нему повернулся, и продолжил: — Ты получишь их полный список, но сейчас просто послушай. Кроме прочих рисовальных принадлежностей ты получишь нож, чтобы точить карандаши и обрезать бумагу и холсты. Этот нож всегда, когда ты им не пользуешься, должен лежать здесь, — он указал на то самое металлическое блюдо. — Если оставишь его в другом месте, вернёшься в свою прежнюю камеру. Ты это понимаешь? — Рабастан кивнул, и Радольфус, чей голос вновь начал садиться и уже немного сипел, продолжил: — Теперь ты будешь слышать громкий звонок за двадцать секунд до того, как дверь откроется и к тебе в камеру войдут. За это время ты должен вернуть — при необходимости — нож на блюдо и лечь на пол лицом вниз, расставив ноги и руки в стороны и как можно шире растопырив пальцы. Если вошедшие обнаружат тебя в другой позе, ты вернёшься в свою прежнюю камеру. Сигнал достаточно громкий для того, чтобы разбудить тебя. Ты это понимаешь? — Рабастан опять кивнул. Он стоял посреди камеры и смотрел на брата как заворожённый, и от его голодного, ждущего, ищущего взгляда Гарри стало не по себе. Он даже посмотрел на Робардса, вернее, на его направленную на заключённого палочку, но тот, похоже, его взгляда не заметил, полностью сосредоточившись сейчас на заключённом. — Тебе будет позволено два раза в год писать обращения в Аврорат по поводу твоих нужд, — продолжил Радольфус, наконец, откашлявшись. — Мы не обещаем, что они будут полностью удовлетворены, но ты можешь быть уверен, что их рассмотрят. И, наконец, самое главное, — он сделал паузу, словно бы подчёркивая важность дальнейших своих слов. — Ты получишь всё это только если я, пользуясь твоей картиной или планом, войду в тот дом — и выйду, вынеся с собою кукол. Если я останусь там, ты вернёшься в свою прежнюю камеру. Ты это…

— Ты туда пойдёшь? — взволнованно и нервно перебил его Рабастан. — Ты сам?

— Да, туда пойду я, — подтвердил Радольфус. — Так что у тебя есть шанс отомстить мне — если хочешь. В любом случае, пострадаю только я — а ты вернёшься в свою прежнюю камеру. Навсегда.

— Нет! — Рабастан так резко помотал головой, что его длинные грязные космы взметнулись. — Я сделаю… я всё сделаю, — торопливо проговорил он. — Всё, что можно. Я нарисую.

— Хорошо, — так же спокойно и ровно, как и прежде, сказал Радольфус, и Гарри показалось, что он с трудом сдерживает кашель. — У тебя есть десять дней. В крайнем случае — двенадцать. Собственно, картина не обязательна — нам хватит плана дома, на котором виден выход.

— Так не выйдет, — покачал головой Рабастан, нервно сжимая и разжимая руки. — Я же… я не вижу это, как на плане, — он наконец оторвал взгляд от лица Радольфуса и посмотрел на Робардса… и Гарри, и Гарри увидел в его тёмно-карих глазах страх, надежду и ещё что-то, чего не понял — просто не успел. — Я постараюсь. Постараюсь всё успеть.

— Хорошо, — сипло повторил Радольфус. — Также ты получишь тёплую одежду, более привычную еду и раз в неделю душ. Горячий. Можешь сейчас с этого начать, — добавил он и наконец-то посмотрел на Робардса.

— Ты за ней придёшь? — спросил Рабастан, делая движение, словно хотел подойти к брату, но всё-таки оставшись на месте.

— Это лишняя трата времени, которого и так немного, — кашлянув, возразил ему Радольфус. — Картину доставит в Аврорат дежурный.

— Я хочу с тобой поговорить, — после секундной паузы сказал Рабастан, и на его лице возникло выражение упрямства. — Недолго. Только пять минут.

— Хорошо, — всё с тем же спокойствием ответил ему Радольфус. — Когда я войду в тот дом и выйду с куклами, когда их спасут и расколдуют, я приду. И у тебя будут эти пять минут.

— Сейчас! — требовательно почти воскликнул Рабастан и на сей раз всё-таки шагнул к Родольфусу, но тут же и остановился, наткнувшись на его взгляд, словно на стену.

— Право на частный разговор нужно заработать, — спокойно сообщил тот брату. — Когда люди будут спасены, тебе его дадут.

— Я всё сделаю, — совсем тихо проговорил Рабастан, разом сникнув, но продолжая всё ещё смотреть на брата.

— Надеюсь, что ты сможешь. Удачи, — сказал Радольфус и, развернувшись, вышел.

— Здесь все озвученные условия, — Робардс извлёк из кармана свернутый пергамент и положил его на стол. — С некоторыми деталями и уточнениями. Здесь, — он указал на отдельно стоящую от других плоскую коробку, — колдографии и зарисовки. Если вам их будет недостаточно или понадобиться снять что-то ещё — скажите дежурному, вам всё пришлют. Если вам нужны будут какие-то особенные краски, кисти или холст для исполнения задания — скажите дежурному. Вы всё получите. Ваш брат привёз то, что было в вашей мастерской, мы кое-что добавили.

— Я понял, — с того момента, как Радольфус вышел, Рабастан, казалось, потерял интерес к происходящему. — Я всё сделаю. Могу я начать работать? — спросил он, не глядя на Робардса, и, не дожидаясь его ответа, пошёл к коробке с колдографиями.

— Начинайте, — сказал Робардс и, сделав Гарри знак выходить, пошёл к двери, не выпуская из вида Рабастана.

Радольфус ждал их в коридоре, стоял возле стены и смотрел на лестницу. И как только Робардс запер дверь, пошёл вперёд, не оглядываясь.

Когда Робардс с Гарри ступили на лестницу, он поднялся уже настолько высоко, что они не видели его, а лишь слышали шаги над головой — и Гарри вновь занервничал. Он понимал, что это глупо, что они уже всё здесь закончили, и теперь просто уходят, и что это всё просто воздействие этих чёрных стен, но всё, что смог, это сдержать себя и не схватиться за свою палочку. И когда они, наконец, вышли на площадку, освещённую уже начавшим спускаться к горизонту солнцем, Гарри просто трясло от нервного возбуждения и страха. Тем более что Радольфуса там не оказалось, — и он понял, что тот просто ждёт их с Робардсом в карете, лишь когда последний распахнул дверь перед Гарри, и тот увидел Лестрейнджа сидящим на своём прежнем месте возле окна.

— Должен признать, что ты был прав, — сказал Робардс Лестрейнджу, входя следом за Гарри и закрывая дверь. — Тебе и вправду следовало быть здесь.

Он уселся, и карета тронулась; Гарри отвлёкся на картинку стремительно отдаляющегося от них Азкабана. Ему вдруг стало так жарко, что он машинально расстегнул воротник рубашки, и услышал:

— Думаю, ты можешь не стесняться и избавиться от мантии. Жара, да? — говоря это, Робардс сам расстегнул верхние пуговицы на рубашке. — Потом станет прохладнее, но поначалу по контрасту здесь будто в пустыню попадаешь.

— Это Азкабан так действует? — Гарри вытер выступивший сзади на шее пот и почувствовал, что волосы у него на затылке совсем мокрые.

— Он самый, — Робардс притянул к себе так и стоящую на сиденье коробку и извлёк оттуда бутылку виски и стаканы. Разлил его и, отлевитировав один стакан Гарри, второй сам буквально вложил в руку уставившемуся в окно Лестрейнджу. — Ну, чтобы всё получилось, — сказал он, салютуя своим стаканом Гарри.

И если Гарри сделал буквально несколько глотков, как, впрочем, и сам Робардс, то Лестрейндж выпил виски залпом и, оторвавшись, наконец, от своего окна, молча протянул пустой стакан Робардсу. Тот точно так же молча его наполнил — и не так, как прежде, на привычные два пальца, а почти доверху. И так же молча вновь вложил его в руку Лестрейнджа, а затем, как показалось Гарри, несколько демонстративно вернул бутылку в коробку. И когда Лестрейндж, не останавливаясь, осушил этот полный стакан, Гарри стало неуютно. Он не то чтобы никогда не видел ничего подобного — нет, конечно же, после трёх лет учёбы в Академии Аврората такое никак не могло бы его впечатлить, — но то, что он после этого никак в лице не изменился, не выдохнул и даже не поморщился, и выглядел так, будто выпил стакан простой воды, выглядело… неестественно. Он снова требовательно протянул стакан, но на сей раз Робардс просто отобрал его, сказав:

— А остальное — вечером у нас.

— Я домой, — глухо отозвался Лестрейндж, снова разворачиваясь к окну.

— Ты к нам, — спокойно, но категорично возразил Робардс. — И это даже не предложение — приказ, если желаешь. Можем на земле подискутировать, — предложил он, и Гарри стало очень неуютно. Но Лестрейндж лишь дёрнул плечом и замер, обхватив себя руками. — Ну а я пока что почитаю, — заявил Робардс, доставая из сумки толстую книгу. — А ты? — спросил он Гарри. — Взял что-нибудь, чтобы занять время? Нам часов пять лететь: обратно всегда дольше: кони-то устали.

— Я не догадался, сэр, — ответил Гарри. Ему очень хотелось поговорить с Робардсом, но не при Лестрейндже, а вдвоём, наедине. Хотя что он ему скажет? Они вовсе не друзья, и Робардсу не с чего отвечать на вопросы, которые Гарри даже толком и не сформулировал. Сюда бы Гермиону… С ней ему всегда так хорошо думалось! Надо будет вечером, когда они вернутся, к ней зайти. И рассказать всё, и поговорить. Хотя она уже, наверное, будет дома, спохватился Гарри. А значит, придётся ждать до завтра… но может быть, это даже хорошо. Ему всё равно нужно было понять, что он увидел, потому что трактовать эту встречу можно было очень по-разному.

И он бы очень хотел знать, что именно ему желали показать.