Middle (джен)

Робардс этим вечером до них так и не дошёл, и около семи Сэвидж распустил всех по домам. Гарри понимал, конечно, что его пустили на переговоры лишь, что называется, по дружбе, и что никто перед ним отчитываться не то что не обязан — это было бы странно. И всё равно было досадно, что он уходит, так и не узнав, чем закончились переговоры с Шеклболтом.

Зато он оказался дома рано и собрался наконец рассказать Джинни о Хедвиг, решив просто отправить с ней письмо. И, выпуская сову в тёмное лондонское небо, улыбался, представляя реакцию Джинни и жалея, что не сможет её увидеть. Но Гарри очень надеялся, что они с Джинни смогут провести вместе грядущее воскресенье, и тогда он сможет всё рассказать уже подробнее, чем написал в письме.

Времени у него было много, и после ужина Гарри наконец смог сесть и расписать всё, что знал о Мальсибере. Поначалу разделил все сведения на два столбца, в левый записав все известные ему преступления: от накладывания Империуса до Крокда и участия в рейдах. В правом столбце Гарри перечислил всё, что сделал Мальсибер после ареста — вернее, изначально намеревался собрать там всё, что можно было бы отнести к категории «условно положительных поступков», но так вышло, что туда попало только то, что произошло уже у Гарри на глазах. Зато этого было довольно много. Правда, Гарри помнил слова Сэвиджа о том, что Мальсибер не просто так всё это делает — уже торгуется, заранее, просто выдавая аврорам щедрый аванс. Опровергнуть это Гарри не мог да и не был уверен в том, что хочет. И всё-таки картинка выходила уже не такой однозначной, какой казалась после чтения дела.

А верней, не выходила. Выходило две, и Гарри предстояло их соединить. Ему мешало нынешнее состояние Мальсибера, причём как физическое — сложно объективно судить человека, от которого остался почти лишь один скелет, — так и то, что тот сейчас был под арестом, и ему грозило пожизненное заключение, которого он, естественно, пытался избежать. И всё, что сейчас делал или говорил Мальсибер, следовало, прежде всего, рассматривать через призму этой угрозы.

Но если он не лгал? Или лгал не во всём? И как в таких случаях отделить искренность от прагматизма?

Ответы эти вопросы Гарри так и не нашёл и так и ушёл спать, надеясь, что завтра узнает что-нибудь ещё.

Утро для него началось часа в четыре, когда его громким уханьем разбудила влетевшая в открытое, несмотря на зимнюю погоду, окно Хедвиг, тут же, едва Гарри шевельнулся, клюнувшая его в макушку. Гарри сонно отвязал письмо от её лапы и хотел было продолжить спать, но Хедвиг не позволила ему проигнорировать послание, требовательно заверещав и снова клюнув его уже в щёку.

— Это не срочно, правда, — попытался он её заверить, но сова не собиралась его слушать и требовательно забила крыльями, а затем запрыгнула на Гарри и клюнула его уже в нос. — Ладно, ладно, — вздохнул он и, нащупав под подушкой палочку, пробормотал: — Люмос. Ты жестокая, — вздохнул он, гладя её по мохнатым лапам и невольно начиная улыбаться. — Ладно. Давай посмотрим, что там пишет Джинни. Она тебе обрадовалась? Да? — Хедвиг ухнула, и Гарри только сейчас сообразил, что банка со сверчками осталась в гостиной, а совиное печенье он так и не купил. — Извини, у меня ничего нет, — расстроенно сказал он и попытался вспомнить, оставил ли он открытой дверь гостиной. Он не сомневался, что его Акцио сработает, но оставлять дыру в ней вовсе не хотел — и это значило, что ему придётся идти вниз. Что ж, сам виноват. — Я сейчас, — он сел в кровати и, зевнув, спустил ноги на пол.

Пока Гарри ходил за сверчками, Хедвиг успела собрать его одеяло в подобие гнезда и уютно в нём устроиться, демонстративно положив письмо на его подушку. Попытка Гарри хотя бы за сверчков отвоевать одеяло вызвала у неё такой бурный протест, что он быстро сдался и просто трансфигурировал себе другое одеяло из покрывала, решив, что нужно будет купить, кроме совиного печенья, настоящее. Наконец улёгшись, Гарри вскрыл письмо и буквально услышал радостный голос Джинни, буквально засыпавшей его вопросами и требовавший подробно рассказать ей всю историю в это воскресенье. «У меня, конечно, сборы, но я сбегу!» — закончила она, и Гарри, улыбаясь, сказал Хедвиг:

— По-моему, я должен ревновать Джинни к тебе. Ко мне она бы не сбежала!

Хедвиг довольно закурлыкала и завозилась в своём новом гнезде, явно устраиваясь на ночлег, и Гарри, погасив свет, последовал её примеру, решив ответить Джинни утром: не гонять же сову снова к ней без отдыха.

Второй раз утро началось у Гарри, как обычно, в семь, и он успел не только позавтракать и собраться, но и написать недлинное письмо Джинни… но, посмотрев на крепко спящую в гнезде из одеяло Хедвиг, так его и не отправить. В конце концов, решил Гарри, Джинни вряд ли ждала ответ немедленно. Письмо Гарри поручил Кричеру, велев ему отправить Хедвиг в полдень, и в восемь отправился на работу.

На входе в Аврорат дежурный передал Гарри распоряжение Робардса зайти к нему, как только тот появится. Охваченный надеждой и предчувствием чего-то важного, Гарри буквально побежал туда.

Робардс сидел за столом с таким видом, будто сейчас не самое начало девятого, а середина дня, и он уже немного подустать от бумажной работы.

— Садись, — предложил он Гарри. И когда тот сел, спросил: — Как ты думаешь, для чего Аластор настаивал на том, чтобы мы надели браслеты и всё остальное?

— Чтобы мы поняли, что он… они оба пережили, сэр, — не задумавшись, ответил Гарри, но Робардс покачал головой:

— Это слишком очевидно. Для чего нам это понимать?

— Возможно, чтобы мы понимали, что с Мальсибером договариваться нужно побыстрее, — ответил Гарри. — Пока он хорошо всё это помнит и больше склонен к компромиссам.

— Ты так думаешь? — задумчиво спросил Робардс. — Возможно, ты и прав, — он потёр левое запястье, и Гарри решился спросить:

— Вы думаете иначе, сэр?

— Я не знаю, — сказал тот. — Я не уверен. Может быть и так. А может быть… как думаешь, насколько проживший так пять лет боится Азкабана? Не не хочет попадать туда, а именно боится, — подчеркнул он.

— Не знаю, сэр, — Гарри нахмурился. — Видимо, не очень?

— Я тоже так считаю, — кивнул Робардс. — Но зато он, думаю, отчаянно туда не хочет. Я предлагаю сейчас пойти к Аластору и у него спросить, — он демонстративно сгрёб лежащие перед ним бумаги и, сложив их, убрал в папку. — Я не уверен, что он захочет говорить с тобой и при тебе, — добавил он, пряча папку в стол. — Тогда тебе придётся нас покинуть. Но я попробовал бы.

— Да, сэр! — Гарри, просияв, порывисто вскочил, и Робардс остудил его немного, повторив:

— Я не уверен, что Аластор станет говорить с тобой.

Но Гарри всё-таки надеялся и хотя честно твердил себе, что так может быть, на самом деле в это совсем не верил. Впрочем, когда они с Робардсом вошли в палату, Гарри занервничал, особенно когда сидевший в кровати Моуди так зыркнул на него своим единственным глазом, словно хотел — и мог! — разглядеть, что там у него внутри.

— Я сделал то, что ты хотел, Аластор, — сказал Робардс после короткого приветствия. — Мы оба сделали и провели в этой сбруе выходные.

— Оба, говоришь? — Моуди сначала оглядел его, затем Гарри, и у того от этого взгляда побежали по спине мурашки.

— Гарри сам захотел, — кивнул Робардс. — Теперь можем поговорить?

— Ну давай поговорим, — согласился Моуди. — Садитесь.

— Скажи, — Робардс придвинул им с Гарри стулья, — почему ты это требовал? Зачем?

— Сам как думаешь? — спросил в ответ Моуди.

— У меня два варианта, — ответил Робардс. — Или ты хотел нам показать, что Мальсибер уже не боится ничего, или — насколько сильно он не хочет в Азкабан. И поторопить, потому что эйфория от освобождения скоро закончится, — Робардс бросил взгляд на Гарри, и Моуди этот взгляд истолковал абсолютно верно, спросив:

— А сам как думаешь?

— Так и думаю, — чуть улыбнулся Робардс.

— Ты сколько носил это? — вопросы Моуди почему-то звучали как приказы.

— Около полутора суток. Ну, чуть больше.

— Мало, — Моуди скривился. — Но я понимаю, больше ты не можешь.

— Так зачем? — упрямо спросил Робардс.

— Мы с ним вдвоём сидели так пять лет, — с напором сказал Моуди. — В одной комнате. Ну хоть не на одной кровати спали, — хмыкнул он.

— Расскажи, — попросил Робардс.

— Я скажу тебе вот что, — он подался вперёд. — Было время, когда он хотел, чтоб я его убил, и я был не против. Убиться самим нам не давал ошейник, но о другом варианте тот мудак забыл. Было время, когда я хотел того же, да он отказался. Но мы оба живы, и в этом должен быть смысл. Используйте его — он многое умеет.

— Если бы решал ты, — медленно спросил Робардс, — что ты выбрал бы? Есть три варианта: Азкабан, изгнание или Отдел тайн.

— Не три, — возразил Моуди. — Четыре. Азкабан бессмысленен: тогда и выживать не стоило. В изгнании он может быть полезен, но не нам. А серые… вот тогда я пожалею, что не придушил его сам. Ну и исправлю, — он усмехнулся, и Гарри понял, что это даже не угроза, а намерение.

— Так нет четвёртого, — с некоторым недоумением проговорил Робардс. — Это, знаешь ли, не от меня зависит. Сейчас обсуждают эти три — министр… Кингсли Шеклболт с Визенгамотом. И с ОТ.

— Так сделай, — ответил Моуди. — Иди, поговори с ним.

— Сложно, — вдруг признался Робардс. — Как с менталистом говорить? Тем более с таким. Ему же невозможно верить.

— А ты поговори, — повторил Моуди.

— Ты с ним разговаривал? — спросил Робардс, и Моуди усмехнулся:

— Нет, мы все пять лет молчали, — хмыкнул он. — Ты знаешь, я в раскаяние не верю, — добавил он с каким-то непонятным Гарри презрением. — Это всё болтовня для старых дев и подлецов вроде Малфоев. Но я думаю, что до него дошло.

— Ты в это веришь? — очень серьёзно спросил Робардс.

— Как ты думаешь, — ответил ему вопросом Моуди, — почему я вообще жив?

— Хороший вопрос, — согласился Робардс. — Почему?

— Вот иди и думай, — с непонятным Гарри торжеством заявил Моуди, откидываясь на подушки. — А я устал. И у меня до сих пор зудят все кости. А теперь или начинай допрос, или дай поспать.

— С допросом мы вернёмся позже, — Робардс встал. — Отдыхай, — он кивнул Гарри.

Они вышли и в молчании пошли по коридору. Робардс явно не был расположен разговаривать, так что Гарри молчал шёл с ним рядом, обдумывая то, что только что услышал. Моуди в раскаяние не верил, но полагал, что Мальсибер понял, что… что именно? Что он убийца? Хуже — что он сделал убийцами других людей?

— Как ты думаешь, — спросил Робардс, когда они дошли до лифтов, — почему он жив?

— Потому что Каплан не убил его? — Гарри понимал, что это звучит издевательски, но ответа у него не было, и он дал тот единственный, кроме дурацкого «не знаю», который мог дать.

Робардс хмыкнул.

— Это-то бесспорно. Интересно, почему?

— Ну, не захотел, наверное, — продолжил Гарри игру в очевидные ответы.

— Опять же, почему? — Робардс посмотрел на него. — Зачем ему был нужен Аластор?

— Не знаю, — всё-таки пришлось признаться Гарри.

— Вот и я не знаю, — согласился Робардс с ним. — И это странно. Опытов над ним Каплан, насколько я понимаю, не ставил — просто держал в плену, и всё. Зачем? Ну должен же быть в этом смысл, — он нетерпеливо нажал на кнопку ещё раз. — Он шесть лет его держал. Почти шесть. Зачем? Меня всё время мучает этот вопрос. Я не люблю бессмысленностей. Я понимаю, почему Каплан сохранил Мальсибера: тот требовался ему для работы. Но зачем ему Аластор?

— Возможно, как заложника? — предположил Гарри.

— Я об этом думал, — поморщился Робардс. Лифт, наконец, остановился на их этаже и раздвинул двери, впуская их, и разговор пришлось прервать, потому что в кабина оказалась вовсе не пустой. Так что продолжил Робардс только когда они вышли на улицу. — Но я не могу себе представить ситуацию, в которой ему мог бы понадобиться такой заложник. Даже если бы Каплана поймали на его экспериментах, чем бы это помогло? Ничем, и даже, скорей, наоборот. Нет, я не понимаю. Говорить с Мальсибером сейчас бессмысленно: он ждёт начала переговоров, и толку не будет. Но если Аластор прав… не знаю, — покачал он головой, а затем взял Гарри за локоть и аппарировал с ним к министерству.

А потом они расстались: Робардс отправился к министру, а Гарри вышел на втором этаже и пошёл в отдел. Все уже были на месте, и Праудфут немедленно вручил ему протокол для оформления, и Гарри, заполняя его, безуспешно пытался отыскать ответ на вопрос Робардса.