Middle (джен)

Долиш не стал ни усыплять Эйвери, ни даже накладывать на него Силенцио: просто сковал кандалами и пристегнул их к специальным скобам в стене и полу кареты. И предупредил его:

— Не делайте никаких резких движений, если не хотите, чтобы кандалы вас обожгли. Шевелиться можно, но спокойно. Ужина мы вас лишили, но на месте вас накормят.

Эйвери кивнул. Гарри видел у него в глазах растерянность и испуг, и, в целом, Эйвери не выглядел человеком, который может вдруг решиться на побег. И всё же они с Долишем теперь сидели рядом, напротив Эйвери, не выпуская палочек из рук. Впрочем, через некоторое время после взлёта Долиш вернулся к своим бумагам: они с Гарри договорились каждые полчаса меняться в наблюдении за Эйвери, давая друг другу отдохнуть. Обычная процедура.

Эйвери, похоже, тоже успокоился и теперь всё больше дремал: окно с ним рядом было закрыто ставнями — впрочем, уже стемнело, так что всё равно увидеть что-либо было невозможно. Гарри же заняться тоже было нечем, так что он просто разглядывал сидящего напротив узника и думал, что тот выглядит намного лучше Мальсибера. Парадокс: человек, проведший почти пять лет в Азкабане, выглядел намного лучше человека, прожившего всё это время в своём доме. Гарри помнил слова Лестрейнджа об Эйвери и сейчас всё время крутил их в голове.

Когда очередные полчаса дежурства прошли и Долиш не заметил этого, погружённый в анализ какой-то длинной таблицы, Гарри очень осторожно наложил на себя и пленника рассеивающие звук чары — не те, что ликвидируют его, а те, что просто приглушали и как будто размывали слова, и теперь, чтобы их понять, приходилось сосредотачиваться и прислушиваться. А потом позвал негромко:

— Мистер Эйвери?

Тот вздрогнул всем телом и, открыв глаза, спросил почти испуганно:

— Да? Что?

— Я хотел спросить, — как можно спокойнее проговорил Гарри. — Вам знаком такой тип заклятий — заклятья равнодушия?

— Да, я знаю… слышал, — ответил Эйвери взволнованно. — Но их же много… они очень разные, тут нужно знать конкретику…

— Ну, например... — Гарри не был уверен, что вообще имеет право говорить с Эйвери, но считал, что должен это сделать. Ну, накажут так накажут, решил он. — Тот вариант, когда все постепенно теряют к человеку интерес. Не то что забывают про него совсем, а просто этот человек становится никому не интересен. Настолько, что про него не вспоминают. Его сложно наложить?

— Да, — подумав, сказал Эйвери. — Есть целая группа таких заклятий… они все довольно сложные.

— Вы знаете, как их снимать? — сдерживая нетерпение, спросил Гарри.

— Они разные, — каким-то извиняющимся тоном повторил Эйвери. — И всё зависит от заклятья. И от того, кто его накладывал. Некоторые снять не очень сложно.

— А если неизвестно, кто? Их можно снять?

— Смотря какие, — терпеливо повторил Эйвери.

— Есть такие, которые невозможно снять? — холодея, спросил Гарри.

— Вы понимаете, — почему-то вновь смутился Эйвери. — На самом деле снять можно любое заклинание. Это всегда вопрос цены. Всегда.

— Какой она может быть? — нетерпеливо спросил Гарри. — Так скажем, в худшем случае?

— Жизнь, — ответил Эйвери серьёзно. — Снимающего или ещё кого-то. Или же того, с кого снимают. Безумие. Боль…

— Того, с кого? — переспросил Гарри. — Зачем тогда снимать, если человек умрёт?

— Иногда в этом есть смысл, — Эйвери как-то печально посмотрел Гарри в глаза. — Заклятия бывают разные. Но заклятья равнодушия к таким тяжёлым случаям не относятся, — добавил он. — В этом случае, конечно, нет смысла платить такую цену. Но этого обычно и не требуется.

— Обычно? — напряжённо переспросил Гарри.

— Я ведь не знаю всех модификаций, — ответил Эйвери. — В известных мне случаях — нет. Но ведь всегда есть вероятность… а известно, кто наложил заклятье? И когда?

— Допустим, нет, — осторожно ответил Гарри.

— Это усложняет дело, — покачал головой Эйвери. — Но это можно обойти. Обычно. Если бы я мог помочь, я правда сделал бы, но мне нужно знать хоть что-то…

— Я просто спрашиваю, — возразил Гарри, и Эйвери как-то поник.

— Да, я понимаю, — тихо проговорил он.

Гарри промолчал. Лестрейндж говорил, что Эйвери знал очень много, называл его «хорошим инструментом» — вдруг он сможет снять это странное заклятье? Если, например, поговорит с Уингером. Тем более что к самому Лестрейнджу, кажется, он относился… ну… нормально. Во всяком случае, Гарри тогда так показалось.

Он осторожно покосился на Долиша, но тот так и работал, и Гарри решил больше не рисковать и, сняв чары, окликнул своего спутника:

— Полчаса уже прошло, хотя я в порядке и вполне могу и дальше подежурить.

— Нет, не стоит, — предсказуемо ответил Долиш, и по тому, как тот посмотрел, Гарри показалось, что ему не удалось ничего скрыть. И Долиш всё услышал, но решил поддаться и понаблюдать. Впрочем, он так ничего и не сказал, и просто переложил свои бумаги на сиденье и взял в руки палочку.

Больше Гарри с Эйвери не разговаривал. Впрочем, он уже услышал всё, что тот мог ему сейчас сказать, по крайней мере, о заклятье равнодушия. Гарри бы ещё спросил его и о Песне Орфея, но не решился искушать судьбу и дальше. Чтобы себя занять, он даже почитал немного справочник заклятий, но сосредоточиться ни на чём не смог и, отложив его, всю оставшуюся дорогу просто сидел и думал о том, кто мог бы заколдовать Лестрейнджа — и зачем. По всему выходило, что это произошло или незадолго до, или уже после того, как Лестрейндж попал в Мунго, потому что до того о нём никто не забывал. То есть это связано или с Песнью Орфея, или, возможно, с делом кукольного дома, которое закрыли в то же время. Кто-то из Розье — которые и так Лестрейнджа не любили — мог и отомстить вот так… а может, это Джагсон? Или кто-нибудь из тех его подельников? Или… возможно, родители пострадавших детей? Гарри помнил, что двое из них долго оставались в Мунго — может, их родители винили в этом Лестрейнджа? А добраться не смогли — и вот так наказали?

Поделиться этой теорией с Сэвиджем Гарри смог только наутро — потому что в министерство они с Долишем доставили Эйвери около полуночи, и в отделе уже, конечно, никого не было. Оставив его в запертой камере и велев дежурному принести очень поздний ужин, Долиш с Гарри разошлись по домам. И на прощанье тот посоветовал:

— Если не хочешь завтра пропустить что-нибудь интересное — приходи пораньше. Нет, я ничего не знаю, но сам собираюсь быть к восьми.

Игнорировать такой совет было бы ужасно глупо, так что в восемь утра Гарри был уже на месте, а в десять минут девятого решил, что Долиш просто подшутил над ним. Шутка не злая и не обидная, но Гарри было всё равно досадно, и он в раздражении обернулся к открывшейся двери, ожидая там увидеть Долиша. Однако на пороге обнаружился Робардс, с любопытством поинтересовавшийся:

— Ты что, тут ночевал?

— Нет, сэр, пришёл пару минут назад, — ответил Гарри. — Мы привезли Эйвери.

— Знаю и как раз иду туда… хочешь присоединиться, раз уж ты здесь? — спросил он. — Джон, и ты — если желаешь, — добавил он куда-то в сторону, и Гарри, выйдя в коридор, увидел, очевидно только что подошедшего Долиша, а чуть впереди — Сэвиджа и Праудфута. — Что, все собрались? — спросил, посмеиваясь, Робардс. — Ну…

— Сэр, ещё нет Гор, — возразил Сэвидж. — Она сейчас придёт.

— Там любопытных — пол переговорной, — весело заметил Робардс. — Думаете, вы одни такие? Воссоединение друзей пройдёт почти что при параде… а, Лисандра, — он кивнул быстро идущей по коридору Гор. — Вот теперь все в сборе. Что ж, разделимся — многовато нас для обычного конвоя… — он задумчиво окинул взглядом всех собравшихся и решил: — Лисандра, Джон, идите в переговорную и красиво встаньте в караул возле дверей. Гарри с Катбертом к вам позже присоединятся, а пока мы все идём за мистером Мальсибером: я полагаю, так выйдет эффектнее, — он подмигнул им всем и пошёл вперёд, к камерам.

— Устроили театр, — проворчал, впрочем, совсем не зло, Сэвидж, следуя за ним, и Гарри согласился про себя и подумал, что его это почему-то совсем не возмущает.

Мальсибер их не ждал, но, кажется, не удивился, только поглядел слегка недоумённо, когда в камеру к нему набились все, однако же вопросов задавать не стал, а просто поднялся и привычно протянул руки вперёд — для кандалов. Однако Робардс вдруг махнул рукой и благодушно проговорил:

— Зачем теперь эти формальности. Контракт вас связывает крепче кандалов. Идёмте.

Мальсибер, кажется, немного удивился, но, конечно, не стал спорить, однако Гарри показалось, что порог камеры он переступал как-то не особенно уверенно, словно ожидая какого-то подхода.

— Привыкайте, — с тем же благодушием посоветовал ему Робардс, и Гарри показалось, что он сейчас похлопает Мальсибера по плечу, но этого, само собой, не случилось. Однако Мальсибер тоже ощутил нечто подобное, потому что как-то недоверчиво посмотрел на Робардса и хотя и промолчал, но в его взгляде ясно читался вопрос.

В молчании они дошли до допросной, в которой в самом деле собрались все… нет — почти все: отсутствовали Кройн, старый Шафик и МакЛагген. Зато был почему-то Гринграсс, сидевший рядом с Хиггсом и о что-то негромко ему рассказывающий, а также Уингер и незнакомая Гарри целительница, оба — в форменных лимонных мантиях.

К удивлению Гарри, усадив Мальсибера, все тоже расселись на свои места, а Гарри с Праудфутом присоединились к стоящим у дверей Гор и Долишу.

— Расскажите нам о мальчике мисс Кройн, — сказал Турпин Мальсиберу.

— Не о том, что с ним происходило, — добавил Уингер. — А о нём самом.

— Я мало его знаю, — сказал Мальсибер после короткой паузы. — Он был ребёнком и Каплана мало интересовало, что он помнит, а что нет, так что я почти не имел с ним дела. Когда ему исполнился примерно год… хотя так сказать сложно, — оборвал он сам себя. — У меня нет детей, и не видел, как растут дети друзей или знакомых — мне сложно внешне различить ребёнка в год и в полтора. И даже в два, наверное, — признался он. — Но он уже уверенно ходил и говорил — не очень хорошо, но вполне понятно.

— Даже учитывая отсутствие у вас опыта общения с маленькими детьми, — сказал Уингер, — скажите, как вам кажется, насколько этот мальчик был, так скажем, обычным?

— Мне кажется, что был, — ответил Мальсибер, но не особенно уверенно. — Он очень боялся Каплана и плакал при нём, так что я почти всегда видел его плачущим. Я пытался помогать, но… — он покачал головой. — Я думаю, что без особого успеха.

— Как именно? — спросил Турпин.

— Детей просто успокоить, — сказал Мальсибер. — Они не сопротивляются и ищут у тебя защиты. Но я ведь не мог избавить его от Каплана. Всё, что я мог сделать — успокоить и сохранить его привязанность к матери. К родной.

— А после? — спросил Турпин. — Когда его отдали в приёмную семью?

— Я с тех пор его не видел, — признался Мальсибер. — Только слышал иногда: Каплан порой рассказывал о… разном. И в том числе об этом мальчике — так что я даже знал имя его приёмных родителей и примерный адрес. Впрочем, точный вы нашли в журнале.

— Да, — подтвердил Турпин. — Нашли. Так значит, он казался вам нормальным?

— Да, — кивнул Мальсибер.

— Хорошо, — Турпин что-то отметил в лежащем перед ним пергаменте. — Позже мы вернёмся к этому. Вы сказали, что готовы вернуть воспоминания всем тем, над кем экспериментировал Каплан. Я полагаю, пришло время это сделать. Где они?