Middle (джен)

Гарри тоже очень хотел знать, где и как Мальсибер умудрился спрятать такое количество воспоминаний — причём под самым носом у Каплана.

— Скажите, где мальчик сейчас? — спросил Мальсибер, помолчав немного. — Вы его забрали?

— Разумеется, — несколько нетерпеливо ответил Робардс. — Вернёмся к этому вопросу позже.

— А как? — словно не слыша этих слов, спросил Мальсибер, повернувшись к нему.

— Что «как»? — переспросил Робардс.

— Как именно вы его забрали? — Мальсибер выглядел взволнованным, и, вероятно, это и заставило Робардса всё-таки ответить:

— Просто забрали. Судя по родителям, их это не должно было слишком взволновать, но мы стёрли все воспоминания о мальчике у них и у детей.

— А вы жестокий человек, господин главный аврор, — Мальсибер странно усмехнулся, и его и так чёрные глаза ещё больше потемнели.

— Объясните, — нахмурившись, потребовал Робардс.

— Теперь, в отсутствии воспоминания, у них осталось лишь потерявшаяся любовь, — мягко проговорил Мальсибер. — Непонятно, к кому. И эта дыра будет вечно высасывать из них всё, что только сможет — а сможет она много. Из тех, кто мальчика любил… но вы ведь не проверили, не так ли?

— Нет, — глухо ответил Робардс.

— Я ничего не знаю про родителей, — сказал Мальсибер, — но какими бы они ни были, они могли и полюбить его. Так же, как и другие дети — я знаю, они были там. И как сам он. Дети ведь обычно любят всех родителей — любых. И братьев с сёстрами — подобное не редкость. Вы стёрли память, мысли, образы, но чувства-то остались. Только теперь их обладатели не знают, что чувствуют — им просто плохо. Они понимают, что потеряли кого-то… или что-то очень важное и дорогое, но не знают, что. И не узнают никогда. Поэтому Обливиэйт и не используют, к примеру, при несчастной любви: не выйдет ничего. Вернее, станет только хуже. Вы ведь это знаете, не так ли? — он повернулся к целителям.

— Он прав, — хмуро подтвердил Уингер. — Но что тут можно сделать? Вы предлагаете его просто украсть?

— Я предлагаю стереть не только память, но и чувства, — сказал Мальсибер. — Если уж стирать, то до конца и всё. Хотя любовь… — он покачал головой. — Любовь стереть нельзя. Приязнь — можно. С детьми, конечно, проще: их чувства глубоки, но быстры, и раны заживают лучше.

В комнате повисла тишина, тяжёлая и какая-то растерянная. Гарри чувствовал, как у него начинают гореть щёки. Они ведь даже не подумали ни о чём таком! Никто из них. Сам Гарри так и вовсе радовался при мысли о том, что мальчика, наконец-то, вернут маме, и он вырастет не с этими людьми, явно не слишком интересующимися собственными детьми, а с настоящей, родной мамой.

А о том, что мальчик может всё равно любить родителей, сестёр и братьев, не подумал. А ведь мог бы, если бы хотя бы себя вспомнил: в детстве он ведь любил тётю. Да и дядю, и кузена… Как и о том, что они тоже могут… вообще могут что-то чувствовать.

Потому что они… магглы?!

Стыд буквально обжёг Гарри. И хотя на окружающих его лицах он видел то же самое, легче ему от этого ни капли не было.

— Вы можете это сделать? — спросил Уингер, и в полной тишине его голос прозвучал почти что оглушающе.

— Да, — просто сказал Мальсибер. — Я ведь сделал это для мисс Кройн. Как я сказал, любовь стереть нельзя — что-то всё равно останется. Но у детей, к примеру, можно попытаться перевести её на другого брата. Со взрослыми подобное не выйдет… да и у детей что-то всё равно останется. Но это будет не настолько тяжело.

Робардс вдруг коротко выдохнул и потёр лицо ладонями.

— Я об этом не подумал, — признал он. — Спасибо, что сказали, — он взглянул в лицо Мальсиберу, а Гарри снова стало стыдно. «Я». Не «Мы». Всё правильно, твердил себе Гарри, Робардс — начальник, и так и должен говорить, но как же ему было стыдно!

Не только за себя. За всех них.

— Значит, вы это исправите, — вмешался Турпин. — Сегодня же.

— Исправлю, — кивнул Мальсибер и напомнил: — И у мальчика тоже.

— Безусловно, — подтвердил Турпин. — Однако же продолжим. Так где воспоминания остальных жертв Каплана?

— Здесь, — Мальсибер слегка улыбнулся и коснулся кончиками пальцев своего правого виска.

— В каком смысле? — удивлённо переспросил Турпин.

— В прямом, — Мальсибер улыбнулся ярче. — Где ещё я мог их спрятать? Каплан ведь меня обыскивал. Я ничего не смог бы вынести из кабинета, но он не мог проникнуть в мою голову.

— Но как? — незнакомая целительница резко подалась вперёд. У неё было красивое, но очень строгое лицо, и Гарри подумал, что она напоминает ему МакГонагалл, даже несмотря на светлые глаза и длинные светло-каштановые волосы, свободно ниспадающие ей на плечи.

— Я тоже долго думал, как бы это сделать, — Мальсибер поглядел на неё весело и даже озорно. — А потом решил, что мы ведь можем извлекать из головы мысли — это совсем несложно. И можем класть назад, не так ли?

— Свои — да, — ответила она отрывисто.

— А, собственно, какая разница? — спросил Мальсибер, улыбнувшись широко и очень довольно.

— Какая разница? — переспросила женщина, как будто не находя иных слов.

— Да, какая? — повторил Мальсибер. — Это же просто воспоминания. У них структура абсолютно одинаковая. Как сказал бы один мой друг, технически это просто.

— Но тогда они должны смешаться с вашими! — воскликнула целительница. — И вы…

— Совершенно верно! — подтвердил Мальсибер, так же резко прекращая улыбаться, как и начал. — И это была проблема, — сказал он уже серьёзно.

— И вы с ней справились? — спросила целительница. — Как?

— На самом деле очень просто, — Мальсибер снова улыбнулся. — Я решил считать, что это сны. Просто сны, которые я помню. И просто снюсь себе… другим. Другим мужчиной или даже женщиной.

— Сны? — повторила Моран.

— Сны, — повернулся к ней Мальсибер. — Возможно, существует другой способ, но я не нашёл его. И всё равно было, конечно, странно, — признался он.

— Вы не боялись сойти с ума? — спросила Моран, с огромным интересом его разглядывая.

— Боялся, — согласился Мальсибер. — Наверное. На самом деле я не думаю, что это можно назвать страхом. Я понимал, что это может случиться, но знаете… я не был уверен, что будет хуже, чем мне тогда было. Но это было единственное, что пришло мне в голову… я никогда не был особенно умён и сделал то, что сделал, — он снова улыбнулся и слегка развёл руками. — Я проверял — их можно извлекать. По крайней мере, было можно… — он задумался, — некоторое время тому назад. Но я не думаю, что что-то изменилось. Давайте это проверим... только мне понадобится палочка. Ну и, наверное, Омут, чтобы убедиться в том, что я достал то, что нужно.

— Проверим непременно, — сказал Турпин. Как и все остальные, он пристально смотрел на Мальсибера, и Гарри подумал, что ему, пожалуй, было бы неуютно под такими взглядами: как будто ты не человек, а некий артефакт, диковинный и редкий, ну или, может, необыкновенная, никем прежде не виданная зверушка. Однако же Мальсибера это, кажется, совершенно не смущало, он и сам разглядывал сидящих перед ним с довольно откровенным интересом. — Я полагаю, можно прямо сейчас начать, — предложил он. — Гавейн, Аврорат не одолжит нам Омут?

— Разумеется, — сидящий справа от Мальсибера Робардс поднялся.

— Мне понадобится палочка, — повторил Мальсибер, глядя на Турпина, а затем переводя взгляд на министра. — Я ничего не смогу без неё сделать.

— Разумеется, — ответил Шеклболт. — Палочку вам выдадут. Пока что временно. Гавейн, — он кивнул Робардсу.

— Роберт, Гарри, — позвал тот.

Они втроём вышли из переговорной и остановились в коридоре. Когда Робардс тщательно и плотно закрыл за ними дверь, Сэвидж спросил его:

— Тебе не жутко? Нет?

— Да, страшный человек, — подтверди Робардс как-то задумчиво. — Чудовище. В самом истинном значении этого слова. Нам остаётся лишь надеяться, что дружественное и ручное.

— А человек ли? — как-то очень серьёзно спросил Сэвидж, и Робардс сказал не менее серьёзно:

— Я не знаю. Четырнадцать лет с дементорами и пять с Капланом… не уверен.

— Конечно человек! — Гарри просто не хотелось сдерживаться. В конце концов, ему этот разговор был просто неприятен.

— Надеюсь, — Робардс посмотрел на Гарри как-то грустно. — Я очень, очень хотел бы знать, действительно ли он сочувствует ребёнку и тем магглам или просто быстро просчитал всё. Но я его не понимаю и не чувствую. А что чувствую — тому не верю, — он чуть усмехнулся. — Если он способен стирать чувства, полагаю, он умеет их внушать. И хотя мы все защищены теперь контрактом, я не знаю, чему верить. Впрочем, об этом у нас будет ещё много времени подумать, а пока, Гарри, сходи, пожалуйста, за Омутом, — попросил он. — Мы сейчас вернёмся с палочкой.

— Может, зря мы с ним пошли на сделку, — негромко проговорил Сэвидж. — У меня мурашки по спине пошли, когда он предложил стереть их чувства.

— Может, зря, а может, нет. Поздно уже, — ответил Робардс. — Но мне кажется, что нет. Потому что вот скажи мне — для чего он это сделал? Спрятал чужие воспоминания? Ну какой ему был прок от этого? Когда он это всё затеял? Уж чего-чего, а этого бы от него не ждали точно — и не думаю, что кто-то даже упрекнул бы его за то, что он стирал им память. Потому что альтернативу мы все знаем. Торговаться? Не так много это весит, а вот риск огромный. Так что лично я, пожалуй, склонен верить в данном случае в добрые намерения, ну или мистер Мальсибер игрок, привыкший идти ва-банк. Что тоже вероятно, но я ставлю на добро.

— Пожалуй, — неожиданно для Гарри согласился Сэвидж. — Я согласен, слишком большой риск.

— Ты ещё здесь? — спроси Робардс Гарри. — Омут. Люди ждут.