Middle (джен)

По залу прошёл вздох, и Робардс спросил:

— Кто? Тэмзин?

— Я сейчас, — она пошла к выходу, и Гарри подумал, что камин, похоже, заблокирован, страхуя их от неожиданных и неуместных посетителей.

— Тэмзин, ты куда? — спросил Робардс, но она лишь сказала:

— Ждите.

Когда она вышла и тяжёлая дверь за ней закрылась, Моран взволнованно спросила Эйвери:

— Любовница? Она, возможно, подойдёт?

— Дело ведь не в брачном статусе, — как-то виновато проговорил Эйвери. — Важно, как они друг к другу относились… или, по крайней мере, как она к нему относится, — торопливо добавил он. — Вот это важно. Если она любит его как мужчину… или если она хотя бы может в нём увидеть мужа… хотя бы гипотетически…

Моран лишь вздохнула и покачала головой, и в этом жесте было что-то обречённое.

— Не знаю, была ли у Дольфа любовница, — сказала она, помолчав, — но даже если и была, то это точно не было серьёзно. Ни для кого.

— Возможно, Тэмзин что-то знает, — напряжённо проговорил Робардс, и Моран обернулась к нему так порывисто, что её длинные волосы взметнулись как от ветра:

— Что?

— Не знаю, — честно признал он. — Они и без меня общались, и Тэмзин не пересказывала мне их разговоры.

— Подождём, — Моран отвернулась и, подойдя к окну, замерла там, напоминая собственную статую со скрещенными на груди руками.

Разговаривать не хотелось никому, да и что тут сказать было? Так что они все просто ждали в напряжённом молчании, почему-то замерев, лишь Андромеда пересела к Миллисент и взяла её за локоть, и девочка прижалась к ней, встревоженно разглядывая всех собравшихся. Гарри ощущал, как нарастает напряжение, и с трудом удерживал себя на месте — ему сейчас бы помогло хождение туда-сюда, но все стояли или же сидели на своих местах, и он сдержался.

К счастью, ждать пришлось недолго: минут через десять выражение лица Моран изменилось, и, хотя хлопка аппарации никто здесь не услышал, все, не сговариваясь, обернулись к двери. И когда через несколько секунд та открылась, Гарри с изумлением увидел рядом с Тэмзин Робардс одну из её дочерей — он только не знал, которую. Вроде не Шарлотту — у той были, Гарри помнил, длинные волосы, а у девушки, шедшей рядом с Тэмзин Робардс, они даже до плеч не доходили.

— Констанс? — непонимающе выдохнул рядом с Гарри Праудфут. Гарри посмотрел на Робардса и понял, что тот, кажется, не удивлён. По крайней мере, сейчас на его лице были, скорее, горечь и печаль, чем удивление.

— Я готова, — громко проговорила девушка, решительно подходя к пристально глядящей на неё Моран.

— Ты уверена? — спросила Моран, вглядываясь в серые глаза Констанс так, будто бы пыталась прочитать не мысли даже — чувства.

— Да, — та подошла и протянула руку.

— Я не сомневаюсь в чистоте и силе твоего намерения, — сказала Моран. — И я спрашиваю не об этом. Ты уверена, что любишь Дольфа как мужчину? Не как брата, друга, дядю?

— Да, — повторила Констанс, и Гарри подумал, что немногим бы хватило мужества вот так прилюдно признаться в своих чувствах.

— Я прошу, — Моран шагнула к ней, и теперь между ними было едва ли больше полуфута, — подумай ещё раз. Ты в любом случае можешь к нам присоединиться, и это поможет — но тебе сейчас нельзя ошибиться. Ты действительно готова бы была увидеть в Дольфе мужа?

— Да, — в третий раз сказала Констанс.

Гарри чувствовал себя донельзя неловко и, кажется, с ним это чувство разделяли если не все, то многие, — но точно не Констанс. Она решительно смотрела на Моран, и та, кивнув, наконец протянула ей кинжал и чашу, указав на своё левое запястье:

— После того, как три капли твоей крови упадут в чашу, ты должна сказать: «Любовь женщины да продолжит круг». Если у вас с ним ничего не было, — добавила она подчёркнуто спокойно.

— Нет, не было, — сказала Констанс, беря чашу. И уточнила: — Важно, девственна ли я?

— Нет, — ответила Моран, и в её глазах Гарри почудилось уважение. — Но важно, не беременна ли.

— Нет, — сказала Констанс и, надрезав кожу на запястье, уронила три капли крови в чашу и проговорила: — Любовь женщины да продолжит круг.

Моран забрала у неё нож и чашу и сама коснулась пореза его навершием, а затем, кивнув Констанс, передала наконец чашу Сэвиджу, порезавшему себе руку со словами:

— Любовь друга да продолжит круг.

То же повторили Праудфут и Долиш, и Гарри на словах последнего вдруг запаниковал. А что должен сказать он? Кто он Лестрейнджу? Друг? Нет, точно нет — ну какой он друг? Так кто? Сам Лестрейндж ему наставника — а как назвать себя, Гарри не знал. Подопечный? Глупо, и звучит примерно как «питомец». Кто он?!

Меж тем Моран с чашей добралась до Шеклболта, повторившего слова других авроров, и передала чашу давно уже подошедшему к остальным Уингеру, порезавшему себе руку со словами:

— Любовь целителя да продолжит круг.

От него Моран перешла к Робардсу. И тот, порезав себе руку, неожиданно для Гарри сказал:

— Любовь наставника да продолжит круг.

Моран кивнула ему и повернулась к Гарри со словами:

— Тебе завершать, — и протянула ему нож и чашу.

— Я не знаю, что сказать, — хрипло признал Гарри. Ему, наверное, должно бы было быть стыдно, но он сейчас не ощущал ничего, кроме страстного желания всё сделать правильно.

— Воспитанник, — без малейшего замешательства ответила Моран. — Если он — наставник, ты — воспитанник. «Кровь воспитанника да завершит круг».

— Да, — кажется, в это слово Гарри вложил всё своё облегчение. И, возможно, из-за него же он ничего не ощутил, когда край кинжала разрезал его кожу — просто увидел, как закапала кровь, и, отсчитав три капли, кажется, слишком громко произнёс: — Кровь воспитанника да завершит круг.

Чаша у него в руках вдруг засветилась мягким золотистым светом, и Гарри от неожиданности едва её не выронил — Моран успела забрать её и даже успокаивающе улыбнулась.

— Мы готовы, — сказала она громко. — Полагаю, можно начинать.

Она отнесла чашу на стол, на котором, как почему-то только сейчас увидел Гарри, стояла, выстроившись в одну линию, едва ли не пара дюжин шкатулок, колб и флаконов. Моран взяла первый флакон слева и вылила из него в чашу прозрачную зеленоватую жидкость. Золотистое свечение погасло, а Моран взяла пучок высушенных трав и, пользуясь им как венчиком, начала неспешно смешивать кровь с жидкостью, напевно что-то говоря, кажется, на гэльском… или нет — Гарри слишком плохо знал его, чтобы быть уверенным.

Тихо подошедший Эйвери стоял с ней рядом и просто смотрел, как она сливает и ссыпает в чашу порошки и зелья, и в этом наблюдении было что-то успокаивающее: словно мастер наблюдал за действиями своего ученика, готовясь, если что, не позволить ему совершить ошибку.

Последний флакон Моран взяла в руку, но не стала открывать, а обернулась и посмотрела на большие напольные часы, стоящие напротив стола возле стены.

— Десять двадцать три, — сказала Моран. — У нас тринадцать минут. Полнолуние в десять тридцать шесть. Начнём. Расставьте нас, — сказала она Эйвери, аккуратно вынимая из чаши травы и кладя их в деревянную же чашу, но поменьше.

— Нужно встать по кругу, — сказал Эйвери. Он явно волновался: Гарри видел пот на его лбу, висках и над верхней губой, который Эйвери время от времени промокал белым платком, что, впрочем, помогало очень ненадолго. — Начиная вот отсюда, — указал он на место на полу, — в том порядке, в котором попадала в чашу кровь. По солнцу. Прямо вдоль линии — вам нужно будет в какой-то момент встать на неё. А вы встаньте в центр, — добавил он.

Моран вдруг сбросила лёгкие кожаные туфли и босой, даже без чулок, прошла по камням и встала в самый центр рисунка, держа в руках чашу и флакон.

— Простите, — добавил Эйвери, — я напомню: вам всем нужно разуться.

— Это я им не сказала, — вступилась Моран. — Не успела. Пол холодный, но это ненадолго, — сказала она, улыбнувшись им всем. — Думаю, никто из нас не успеет простудиться. Миллисент, — добавила она, посмотрев на девочку, — тебе придётся опуститься на колени. Прости, милая, но круга должна касаться кожа.

— Я встану, — было видно, что Миллисент очень смутилась, и когда Андромеда присела рядом с ней на корточки, чтобы снять протезы, все присутствующие, как по команде, отвернулись, чтобы не смущать девочку ещё сильнее.

До круга Андромеда донесла её на руках и осторожно опустила на пол на колени, расправив платье так, что оно полностью закрыла ноги Миллисент. Андромеда что-то ей шепнула, и Миллисента пригладила платье руками, оглядываясь и явно проверяя, не выглядывает ли где-то из-под подола то, что ей совсем не хотелось никому показывать. Но Андромеда сделала всё идеально, и Миллисент, убедившись в том, что никто не видит ничего, кроме просто стоящей на коленях девочки, похоже, успокоилась, и теперь с интересом наблюдала, как остальные разувались и вставали, образуя круг буквально в дюйме от нарисованной на камнях линии.

— Когда я начну читать, — сказал Эйвери, — вам нужно будет сделать шаг и встать на линию так, чтобы она прошла под вашими ногами. Это важно. Вам нужно наступить на неё. А когда мадам…

— Морриган, — перебила его Моран. — Мы здесь все равны сейчас.

— Морриган, — согласился Эйвери, — начнёт танцевать, вам нужно будет взяться за руки и на неё смотреть. И думать о мист… кхм… Радольфусе Лестрейндже. Просто думать… вспоминать его. И представлять его лицо и голос… Чем лучше вы его увидите — тем больше шансов, что ритуал получится. Жаль, что у нас нет никого из его кровных родственников, — вздохнул он и добавил, сверившись с часами: — Но давайте начинать. Главное — пожалуйста, постарайтесь не заснуть и не нарушить круг, иначе придётся через лунный месяц всё начинать сначала.

Он откашлялся и начал напевно читать похожий то ли на стихи, то ли на песню текст на незнакомом Гарри языке — кажется, на гэльском, но он не поручился бы за это. Стоящие в круге сделали маленький шаг вперёд, Гарри посмотрел на Миллисент и увидел, что она вполне успешно справилась и теперь смотрела на стоящую в центре круга Моран.

Голос Эйвери звучал напевно, даже усыпляюще, и Гарри понял вдруг, что его ужасно клонит в сон. Он сморгнул, потом зажмурился и широко открыл глаза, но это мало помогло: тело с каждым мигом наливалось тяжестью и той вязкой слабостью, что предшествует приходу сна, и держать глаза открытыми было тяжело: казалось, они высыхали, словно на ветру, и веки опускались будто сами. А голос Эйвери звучал всё громче и громче — и вдруг, когда Гарри уже почти что сдался, Моран вскинула руки вверх и закружилась.

Сон пропал мгновенно — как и не было, и Гарри крепко сжал руки Робардса и Андромеды, очень стараясь в деталях представить лицо Лестрейнджа и его голос. И что бы он сейчас сказал всем им? Гарри никак не удавалось услышать в голове голос Лестрейнджа — возможно, потому что он не мог представить, что бы тот сказал? Сейчас?

Моран вдруг опустила чашу на пол и, открыв флакон, замерла на цыпочках, а потом уронила в неё каплю его содержимого. И ещё одну. И ещё.

Кап.

Кап.

Кап.

Чаша снова засияла золотом, но на сей раз куда сильней, чем прежде, а потом вдруг взорвалась, окатив их всех густой золотой жидкостью, которая, как ртуть, скатилась в них вниз, в нарисованную на полу линию, и побежала по ней, рисуя золотом сначала круг, затем — квадрат и шестиугольник, и наконец золоча написанные в их углах символы.

А потом всё кончилось, и золото погасло, обернувшись лёгким серым пеплом.

— Получилось! — воскликнула Моран, и её лицо буквально просияло счастьем.

— Да, всё правильно, — улыбаясь, подтвердил и Эйвери. — Круг можно разомкнуть. И обуваться.

— Теперь все мы связаны! — сказала Моран счастливо и рассмеялась. — Никакой магии, клянусь, но то, что мы здесь сделали, я думаю, нас связывает. Всех. Спасибо, — она прижала к груди руки и поклонилась всем им, а потом шагнула к Миллисент и, легко опустившись на колени перед ней, сказала: — Ты невероятно сильная. И теперь я точно знаю, что ты сможешь сделать всё, что ты захочешь. А я помогу, — она обняла её и поцеловала в лоб. А затем встала и обернулась к Констанс Робардс: — Спасибо, — на сей раз её лицо было очень серьёзным. — Я прошу всех сохранить в секрете то, что все мы узнали здесь случайно. Я обещаю сохранить, — она прижала руки к сердцу.

— Я тоже обещаю! — подхватил и Гарри, и услышал, как сначала Гор, а за ней и остальные повторили это.

Констанс смотрела на них молча, и Гарри никак не мог прочесть выражение её огромных сейчас серых глаз. Наконец она кивнула, посмотрела на отца, на мать, кивнула снова и ушла, тихо закрыв за собой высокую тяжёлую дверь, за которой тут же раздался слабый аппарационный хлопок.