Middle (джен)

Скрывать беременность от Молли получилось ровно до дня рождения Гарри, когда Джинни уже не получилось отвертеться от встречи с мамой. В итоге день рождения почти что превратился в день празднования грядущего рождения и вящему неудовольствию Джинни и тихой радости Гарри, который в этот день теперь всегда чувствовал себя слегка неловко.

— Я представляю, что теперь подарит мама мне на день рождения, — ворчала Джинни — и, конечно, не ошиблась. В свой день рождения Молли с умилением вручила ей просто огромную бело-голубую мантию в цветочек, под которой, как едко прошептала Джинни, едва мама отошла подальше, можно было бы спрятать не одну беременность, а пять. И ещё осталось бы немного места для шестой. — Да, я понимаю, что мама её носила, когда меня тоже носила… тьфу, — Джинни фыркнула, запутавшись, — но ведь я-то в первый раз рожаю! И надеюсь быть чуть-чуть поменьше!

— А вдруг нет? — подколол её Гарри — и тут же получил отменным волососпутывающим заклятьем, но снимать его не стал, а перекрасил волосы в такой же рыжий, как у Джинни, и так ходил весь праздник.

Потом был день рожденья Гермионы, в сентябре, а после, в ноябре — их свадьба с Роном… Как-то Гарри ближе к ней не выдержал и всё-таки спросил:

— А почему ноябрь? Такой… суровый месяц…

— Как раз поэтому, — сказала Гермиона. — У нас всё лето праздники, и даже в сентябре — а потом одно уныние до Рождества. И мы решили, вопреки традиции, устроить праздник именно тогда, когда его обычно не бывает.

С погодой им обоим то ли повезло, то ли, думал Гарри, глядя красивейшее небо, по которому плыли облака всех существующих цветов, от тёмно-сизого, почти что чёрного, до белого, думал, что здесь не обошлось без департамента погоды и размышлял, не может ли это быть подарком Шеклболта или той же Джонс. День был холодным, но красивым, и в хрустально-прозрачном воздухе кружились опадающие листья, и кто-то из гостей подхватил их и зачаровал, и они усыпали платье танцующей свой первый брачный танец Гермионы, сделав её похожей на само воплощение Осени. Эта свадьба понравилась Гарри намного больше его собственной — возможно, потому что он был здесь просто гостем и мог делать почти всё что хотел и благословлять многочисленность семьи Уизли, благодаря которой ему не пришлось быть шафером. И он, в отличии от бедняги Рона на свадьбе самого Гарри, мог просто радоваться за своих друзей и не вникать в бесчисленные то и дело возникающие проблемы и проблемки, что не давали даже шанса присесть Биллу с Чарли.

А потом случилось Рождество — полтора месяца пролетели словно две недели, и вот Гарри с Джинни уже собирались праздновать в Нору, и она ворчала, глядя на уже заметно округлившуюся себя в зеркало, что скоро та мамина мантия станет ей не то что впору, а мала. И что в подобном виде Джинни никуда идти не хочет, потому что вон в той мантии, да и вот в этом платье она похожа не на женщину, а на рождественскую свинку, которую вот прямо сейчас и будут резать. А Гарри уверял её в ответ, что больше всего она похожа на ту женщину, в которой вот прямо сейчас растёт его ребёнок, и что он сам лично превратит в свинью того, кто попробует посмотреть на неё косо.

За всем этим стажёрство не то что отошло на второй план — нет, Гарри по-прежнему большую часть своего времени проводил в аврорате, и интересных дел было немало, так же, как новых правил и коллег — но стало, наконец, не всей его жизнью, а только её частью. Наверное, это и позволило ему относительно спокойно принять тот факт, что у Лестрейнджа летом появился новый стажёр — который Гарри, правда, сразу не понравился.

Категорически.

Потому что Грэхем Причард был донельзя нахален, напорист и самоуверен — и ни капли не скрывал, что учился на Слизерине и не собирается стесняться этого.

С Гарри они познакомились первого августа — Гарри не то чтобы специально запомнил этот день, просто накануне в воскресенье был его день рождения. И в понедельник Гарри зашёл в отдел особо тяжких, чтобы поблагодарить всех за подарки и увидел за своим — да, за своим! — столом нахального смазливого юнца, заявившему ему вместо приветствия:

— А никого ещё нет.

— Я вижу, — ехидно сказал Гарри. — У нас тут не принято прятаться под чарами невидимости от коллег.

— Ну мало ли, — пожал плечами тот. — Всякое бывает.

— Ты, значит, новый стажёр, — проговорил Гарри, оглядывая юнца.

— А ты, значит, Гарри Поттер, — глубокомысленно заявил тот, точно так же оглядывая Гарри.

— Вы уже познакомились, — прервал их голос Лестрейнджа, и оба словно по команде замолчали, глядя на входящего в отдел наставника — хотя для Гарри Лестрейндж формально был уже просто коллегой, он всё равно продолжал так называть его, по крайней мере, про себя.

— Да мы знакомы, — нахально отозвался Причард, имени которого Гарри тогда, впрочем, ещё не знал. — Только мистер Поттер вряд ли меня помнит. Я же младше.

— Грэхем Причард — Гарри Поттер, — представил их Лестрейндж. — Надеюсь, вы подружитесь.

— Бесспорно! — прежде, чем Гарри успел рот открыть, заявил Причард и улыбнулся широко и радостно, и Гарри подумал, что эта улыбка очень похожа на оскал Пушка, и вовсе не приветственный.

Не то чтобы у них с Причардом тогда возник конфликт — нет, конечно, да и с чего ему было возникнуть? Но Гарри возмущало то, как тот держался, как разговаривал — не с ним, с ним ладно! В конце концов, формально они оба были одинаково стажёрами. Но с остальными! С тем же Лестрейнджем, с которым, Гарри видел не однажды, Причард мог спорить до хрипоты, и делать это не то чтобы особо вежливо. Нет, в рамках он держался, разумеется, но…

Несколько примиряло Гарри с Причардом то, что тот постоянно торчал на службе, кажется, всегда приходя первым и уходя последним… или же вообще не уходя — по крайней мере, Гарри не помнил, чтобы, проходя утром или вечером мимо отдела особо тяжких и заглянув туда, не увидел бы его на месте. Его месте! За его столом! Гарри сам смеялся над собой, твердя себе, что стол, на самом деле, не его, а общий, может быть, даже стажёрский, и Причард имел на него точно такое же право, как и Гарри.

И всё равно это был его стол. А не этого слизеринского придурка.

Всё это, конечно, было не всерьёз, и Гарри повторял себе, что стажёры были, есть и будут, они станут приходить и уходить, и каждый должен будет где-нибудь сидеть — и почему бы и не за столом? За тем же самым? Тем более что пока ещё короткая биография Причарда внушала уважение: оказывается, тот во время битвы за Хогвартс остался в школе, хотя всех несовершеннолетних, вроде, вывели. Но он… вернее, они с другом, служащим сейчас в отряде ДМП, остались — будучи ещё четверокурсниками, и за школу бились. За что им потом ой как попало от директора — и Гарри плохо представлял себе, как позже это было встречено на Слизерине.

И всё же Грэхем Причард Гарри категорически не нравился. Впрочем, им ведь и не обязательно было дружить — обычного рабочего сотрудничества вполне хватало, да и того было мало. Во всяком случае, сейчас, покуда Гарри стажировался в других отделах.

В один из рождественских дней Лестрейндж устроил у себя не то чтобы приём, скорее, просто собрал гостей и пригласил и Гарри с Джинни, чья беременность уже давно перестала быть секретом. Идти Джинни поначалу не хотела, но потом вдруг передумала, и они с Гарри не пожалели ни минуты: вечер вышел радостным и тёплым, а в конце, когда все уже начинали расходиться, Морриган Моран подошла к Джинни и вручила ей какой-то свёрток. Разговора их Гарри не слышал, а когда уже дома начал Джинни расспрашивать о нём, та вдруг смутилась:

— Да нет, ничего такого. Просто пожелала лёгких родов и всего такого… ничего особенного, правда.

— А что она тебе дала? — не отставал Гарри, но Джинни возразила:

— Она сказала развернуть его только когда начнутся схватки. Не думаю, что там что-то плохое.

Она так и не показала ему тогда подарка, и Гарри увидел его лишь весной, когда в начале апреля Джинни разбудила его вдруг решительным:

— Гарри, вставай и иди в Мунго! И не вздумай позвать маму, иначе она будет последней, кого ты куда-то позовёшь!

Гарри даже не представлял, что так испугается, когда начнутся роды: пусть Джинни и отлично себя чувствовала всю беременность, и пускай с ней рядом были лучшие целители, помогало это мало. Гарри слышал крики из-за двери, и хотя отлично знал, что так и должно быть, но легче ему от этого совсем не становилось. А потом раздался другой крик, совсем другой, высокий и ужасно возмущённый, и Гарри, не выдержав, распахнул дверь и, буквально влетев в комнату, замер, глядя, как медиковедьма ловко обмывает возмущённо орущего младенца. Ужасно страшненького: красного и сморщенного, и покрытого какой-то густой белой субстанцией, а никакой не кровью.

— Мальчик, — улыбнулась Гарри медиковедьма. — Сильный крепкий мальчик.

— Если ты таким же был, — устало и очень счастливо проговорила Джинни, — я не удивляюсь, что Волдеморт о тебя убился.

Потом, конечно, был скандал: Молли ругала и ужасно обижалась, что Гарри не позвал её, и он мужественно принял на себя и её возмущенье, и вину — и, покаянно поникая головой, вздыхал и вспоминал, как взял на руки уже запелёнутого мальчика, упрямо пытавшегося выпростать из тех пелён хотя бы руки, и как пытался осознать, что это — его сын. Часть его и Джинни. Сын, настоящий сын, его ребёнок — и что он отец. И теперь будет им всю, всю свою жизнь.

Рожденье Джеймса Сириуса праздновали всем авроратом, и Гарри почему-то чувствовал себя героем, принимая поздравления, хотя на самом деле он-то как раз почти ничего не сделал, и все эти слова и поздравления должны были принадлежать, на самом деле, Джинни. Он это понимал, но это понимание было как-то словно бы отдельно от его собственных чувств.

— Все вас поздравляют, и я тоже, — сказал Лестрейндж, когда первый хор поздравлений стих, и все уже просто болтали друг с другом, не забывая про еду и выпивку.

— Спасибо, сэр, — растроганно ответил Гарри.

— И хочу сказать, что больше вы спокойно спать не будете, — добавил тот с улыбкой, в которой Гарри почудилась что-то большее, чем шутка. — Ни спать, ни бодрствовать. Никогда. Но это того стоит, — он улыбнулся, и Гарри, вспомнив, как стоял несколько дней назад за дверью, согласился:

— Да, сэр. Я знаю… уже знаю. Но он такой… я всё время боюсь его сломать и уронить, вы знаете…

— Не бойтесь, — снова улыбнулся Лестрейндж. — Просто берите его почаще на руки — и вы привыкнете. Дети растут невероятно быстро — не упускайте это время.

— Сэр, я работаю, — шутливо напомнил ему Гарри.

— Ещё три месяца — и вас переведут в авроры, — ответил Лестрейндж. — В младшие, конечно, но у вас появятся нормальные прогнозируемые выходные. А сейчас ловите каждую минуту — младенцы быстро превращаются в детей. Идите сейчас домой, — он вдруг мягко взял Гарри за плечо и подтолкнул. — Идите, — повторил он. — Мы вас уже поздравили, вы нам дали повод — дальше мы сами справимся. Не тратьте на нас время. Не тратьте его ни на кого, кроме сына и жены. Остальное никуда не денется — а они изменятся, и быстро. Он — особенно. Идите, Гарри.

— Спасибо, сэр, — тихо ответил Гарри, и Лестрейндж возразил вдруг, протягивая ему руку:

— Дольф. Меня все называют Дольф. Я думаю, пора и вам.

— Да, сэр… Дольф, — Гарри пожал его руку, и тот снова слегка подтолкнул его:

— Идите домой. Если что, я вас прикрою.

— Спасибо… Дольф, — Гарри улыбнулся и, тихонько выйдя, аппарировал.

Домой.

К жене и сыну.