Middle (джен)

— Я ничего заранее не обещаю. Говори.

Речлеб посмотрел на закрывшуюся за Долишем и Поттером дверь камеры, потом на собственные кандалы и усмехнулся. И поглядел на Лестрейнджа.

— У меня есть сын, — сказал он, помолчав. — Ему уже четыре. Пять скоро. Можешь приглядеть за ним? И позаботиться, когда придётся. Мне больше просить некого.

— Серьёзная просьба, — ответил Лестрейндж, тоже помолчав. — Рассказывай.

— Я же не мог жениться, — с горькой усмешкой проговорил Речлеб. — Как бы всё это было. Я, собственно, не собирался… но вот так вышло. Она хорошая. Не оборотень, нет, — он снова усмехнулся. — Но знаешь… выглядит всё это не очень. Ладно, — он поднял руки и стёр пот со лба. — Она магглорождённая. Была весна… март девяносто восьмого. Этот ад. Мы встретились случайно — столкнулись в Атриуме. Егеря. Её вели, и я… не знаю, — он качнул головой. — Она мне показалась так похожей на Хэрриетт… я обалдел. Я… в общем, выкупил её у них. За десятку. За одного задержанного давали пять галлеонов — я дал десять, всё, что с собой было. Я сам не знал, что с нею делать… совсем девчонка.

— Насколько? — ровно спросил Лестрейндж.

— Девятнадцать, — ответил Речлеб, и лицо Лестрейнджа чуть смягчилось. — Побитая. Испуганная насмерть. Я представления не имел, что с нею делать. Мне даже прятать её было негде. Кроме своей комнаты — я ту закрывал всегда, боялся, что мать что-то сделает девчонкам. Эублефарам, — он почти улыбнулся. — И вот… мы жили. Ну и… Она сама пришла, а я не возразил. Ночью. Я не влюбился сразу, нет, но я не заставлял её, — он посмотрел на Лестрейнджа, и тот кивнул. — Я поклянусь чем хочешь. Я понимал, что, может быть, она пришла, боясь, что я её иначе выгоню. Хотя я бы не выгнал... да не важно. Так или иначе, мы так жили. Она хорошая… наверно, я влюбился, — он почему-то поморщился. — Мы как-то… просто не подумали, — он усмехнулся. — Про зелья. И Эйдри забеременела. И как раз всё кончилось, — он улыбнулся уже по-настоящему. — Почти сразу же, как мы узнали. Она живёт у магглов, — он вздохнул. — Она не знает ничего. Про мать… про всё это. Не знает. Мы не поженились… она на меня очень обиделась, когда я ей сказал, что не женюсь, и что вообще… Она ушла. Но мы потом немного помирились, я к ним приходил… скажи, — напряжённо спросил он, — её действительно посадят? Мать? Наверняка?

— Должны, — ответил Лестрейндж, ответив ему прямым взглядом. — Но я не поручусь в подобной ситуации. Могут и оставить в Мунго. Навсегда.

— Она сбежит оттуда, — нервно проговорил Речлеб. — Я не могу так рисковать. Я бы признал Калеба. Но только если она сядет.

— Ты можешь это сделать после суда, — предложил Лестрейндж. — Вас будут судить вместе, полагаю. Если нет — я постараюсь, чтобы её суд был первым. И ты признаешь, когда её осудят.

— Если, — тихо возразил Речлеб. — Если осудят.

— Если, — согласился Лестрейндж. — А если нет, ты можешь просто оставить завещание.

— Да у меня нет ничего, — горько возразил Речлеб. — Так, немного денег. Дом принадлежит матери. Я их тебе оставлю — на эублефаров и на Калеба.

— Оставь ему письмо, — предложил Лестрейндж. — Отдай его Адриане — пусть передаст, когда ему исполнится семнадцать, например. И зачаруй, чтобы никто не смог его прочесть, кроме него, и раньше срока. Вернее, — поправился он, — я, если хочешь, зачарую.

— Хочу, — кивнул Речлеб. — Письмо. Да, — его лицо чуть просветлело. — Да, я напишу. Это же всё будет в «Пророке»… он всё равно узнает, когда вырастет. Если захочет. Я не заставлял её, — повторил он. — Да, я не женился, но я никогда б её не тронул.

— Это уже не важно, — возразил Лестрейндж. — Я всё сделаю.

— Я хочу, чтоб ты мне поверил, — настойчиво сказал Речлеб.

— Зачем? — спросил Лестрейндж. — Мы не друзья и даже не приятели.

— Не знаю, — признал Речлеб. — Наверно, не хочу выглядеть хоть в чьих-нибудь глазах подонком.

— Хорошо, — Лестрейндж кивнул. — Я скажу, чтобы тебе дали перо, чернила и бумагу. Начни с признания — письмо потом напишешь. И я бы не спешил на твоём месте вешаться, — добавил он, вставая и развеивая стул. — Жизнь у волшебников довольно длинная. А практика показывает, что приговоры время от времени пересматривают. Ты, строго говоря, никого не убивал — хотя позволил их убить, — добавил он безжалостно, и Речлеб от его слов сник. — И я считаю, что ты виновен в смерти всех девушек, кроме твоей невесты — там ты сделать ничего не мог — и, может, отчасти первой жертвы. Хотя это спорно. Но в остальном ты виноват — но если б не Империо, ты сел бы лет на пять, я полагаю. Возможно, семь — не думаю, что больше. А приговоры за Империо и не приведший к смерти или сумасшествию Круциатус время от времени пересматривают. Так что я бы на твоём месте не спешил — возможно, ты ещё увидишь сына. И Адриану.

— Я не знаю, — тихо проговорил Речлеб. — Что я им скажу? Тогда? Они будут знать… всё это. Я не знаю.

— Тебе решать, — сказал Лестрейндж и вышел, на прощанье вновь пообещав: — Бумагу, перья и чернила тебе доставят. Сперва признание. И я бы написал ещё и ей, — добавил он, открывая дверь. — Мне кажется, она имеет право.

— Ты приглядишь за ним? — Речлеб вскочил. — Пообещай!

— Да, — с этим словом Лестрейндж переступил порог и закрыл камеру.