Middle (джен)

Мэрил Натс, как без труда на следующий же день выяснил Гарри, умерла два года назад после долгой болезни. Её муж почти сразу ушёл следом, но остались сын, две дочери и их внуки, наконец получившие свой шанс на справедливость. Мэрил вполне могла бы прожить ещё лет тридцать или сорок, но Азкабан высосал её силы и здоровье, и всё потому, что, по мнению Анжелы Харрис, её жизнь сложилась слишком хорошо.

— Зависть — один из самых распространённых мотивов, — услышал Гарри и, подняв голову, увидел стоящего возле его стола Лестрейнджа. — Привыкайте.

— Не хочу, — ответил он с вызовом, и Лестрейндж заметил:

— Похвально. Но вы уже минут сорок изучаете эту справку.

— Простите, сэр. Я задумался.

— Смените объект, — предложил Лестрейндж. — Идёмте, побеседуем ещё с одним завистником.

Допросы продолжились, но что-то в словах Лестрейнджа зацепило Гарри и не отпускало, однако же что это было, он понял только вечером во время того самого ужина, на который их пригласил Лестрейндж.

На сей раз стол был накрыт не в огромном зале внизу, а в столовой на втором этаже. Комната была очень простой, и белый известняк её стен так же, как внизу, не закрывала ни штукатурка, ни, тем более, обои или панели. Высокие стрельчатые окна выходили на море, тихое и ярко-синее сегодня под ясным небом: вечер был тёплый, и они были открыты, впуская в комнату влажный воздух и мерный шум волн.

Стол там был рассчитан на десятерых, но они и вшестером за ним не терялись, тем более что хозяин дома сидел не во главе, а рядом с Праудфутом и Долишем, напротив которых сидели Робардс, Сэвидж и Гарри.

— Я рад снова видеть вас всех здесь, — сказал Лестрейндж, наполняя бокалы плотным тёмно-красным вином. — Добро пожаловать, Поттер. Надеюсь, вы станете здесь иногда бывать.

Вино было немного терпким и отдавало какими-то ягодами, мёдом и можжевельником — странное сочетание, впрочем, Гарри никогда не разбирался в винах… да и вообще вино пил в последний раз, кажется… а правда, когда?

Он услышал громкий выразительный вздох от окна, где два тёмно-рыжих сеттера неотрывно следили за происходящем, и улыбнулся.

— М-м-м, — Праудфут даже прикрыл глаза от удовольствия. — Не знаю, где ты его берёшь.

— Должны же быть у меня тайны, — улыбнулся Лестрейндж, и тут Гарри не удержался и спросил о том, что давно уже мучило его любопытство:

— Сэр, а можно попросить вас раскрыть одну из них? Вы обещали!

— Ну, раз обещал, — развёл руками Лестрейндж. — Что это за тайна?

— О том, как вы выразились, как «Азкабан в некотором роде просто открыли», — хитро улыбнулся Гарри.

— Кстати, — подхватил Робардс. — Я бы тоже с удовольствием послушал.

— Вообще, — заметил Лестрейндж, — я не должен бы рассказывать подобное при главном авроре.

— Где ты тут его нашёл? — удивился Робардс, и все рассмеялись. — Я тут вижу только Джона, Катберта, Роберта, тебя, меня и Гарри. Какой главный аврор?

— Ну, если так… — протянул Лестрейндж. — Те первые дни мая, — начал он, — были абсолютно сумасшедшими. И вот кто чем третьего мая занимался, а я угнал корабль.

— Что? — ахнул Праудфут. — Как это? У кого?

— У магглов, — засмеялся Лестрейндж. — Потом вернул, конечно.

— Погоди, — прервал его Робардс. — Я знаю, ты умеешь править лодкой… даже, может, кораблём, но парусным. Но магглы ведь давно их не используют.

— Ну, — Лестрейндж почесал переносицу, — зато они куда быстрее наших. Угонять корабль отсюда было слишком долго: пока мы бы добрались туда, затем назад… у меня не было столько времени. У меня вообще его почти что не было — я понимал, что должен всё успеть, пока ещё формально возглавляю Аврорат. И знал, что это очень ненадолго. Но в первые дни Кингсли и всем вам было не до меня, и я этим воспользовался. Вечером второго мая уже было очевидно, что всё получилось, а вечером третьего числа я ушёл из Министерства, взял гоночную метлу и полетел к Азкабану. Нашёл поблизости корабль, спустился и угнал, — он рассмеялся.

— Как? — заинтригованно спросил Робардс.

А Гарри вспомнил, как они втроём пробрались в Гринготтс и вылетели оттуда на драконе. И подумал, что они его тоже ведь угнали, и широко заулыбался.

— Конфундус, — улыбнулся Лестрейндж. — Не так уж сложно оказалось заставить капитана изменить курс. Конечно, у самой тюрьмы мы встать не могли, но подойти поближе получилось. Они легли в дрейф — благо погода позволяла, — а я явился к коменданту и сказал, что мы немедленно переправляем всех осуждённых по закону о краже магии назад. Мол, таков приказ, грядёт большой процесс… он не спорил.

— А он не знал, что Волдеморта больше нет? — спросил Гарри.

— Нет, конечно, — ухмыльнулся Лестрейндж. — Откуда бы ему? Его несколько удивил способ, но я сказал, что мы решили, что раз магглы у нас магию воруют, будет справедливо позаимствовать у них корабль. И довольно иронично. Его это объяснение вполне устроило, и мы с охраной поставили рекорд по количеству аппарации в ту ночь, — он вновь наполнил опустевшие бокалы вином и поднял свой. — За то, чтобы никому из нас не пришлось такое повторять! — провозгласил он и продолжил, когда они все выпили: — Оставалось довести корабль до Британии и высадиться где-то в тихом месте — меня бы не хватило ещё и на магглов в их порту. Так что мы подошли к нашей бухте, и я переправил всех на берег лодками. А затем отвёл корабль подальше, снял конфундус наконец и аппарировал. Я проверял потом, сообщений о крушениях не было, значит, они добрались до места. Продолжишь? — он отсалютовал Робардсу бокалом и залпом допил вино в нём.

— Представь, Гарри, — сказал, посмеиваясь, Робардс буквально захваченному этой историей Гарри. — Четвёртое мая. Утро. Было часов десять, я проспал всего часа четыре, и никто во всём Министерстве не мог сказать, куда делся господин начальник Аврората Лестрейндж. Конечно, поговаривали, что он попросту сбежал, но мы-то знали, — он переглянулся с Сэвиджем и Праудфутом, — что это невозможно. И вдруг он является ко мне, грязный, мокрый, и спокойно заявляет, что вывез всю эту толпу из Азкабана, и они сидят там у него на берегу. И надо бы им палочки вернуть, а документально он сейчас пойдёт всё оформлять. Я онемел, признаться, а он кладёт мне на стол списки, — Робардс засмеялся, — и я вижу, что на них стоит печать этой комиссии, и напротив каждой фамилии красная галочка. Он ещё и посчитал их всех!

— Ты страшный человек, — тоже смеясь, сказал Лестрейнджу Сэвидж.

— Меня вот эти галочки тогда сильней всего поразили, — признался Робардс.

Лестрейндж пожал плечами:

— Как ещё? Ты думаешь, разумнее бы было бегать по всем камерам и спрашивать: скажите, вы за что здесь? Гавейн, что может быть проще списков?

— Ты где их взял? — спросил Сэвидж.

— В столе, — посмеиваясь, сказал Лестрейндж.

— В чьём? — смеясь, настырно спросил Сэвидж. — Дольф, ну раз уж начал!

— В своём, конечно, — пожал плечами Лестрейндж.

— Ты что, их вёл всё это время? — ахнул Праудфут.

— Конечно, — Лестрейндж посмотрел на него с некоторым удивлением. — Я же понимал, что однажды это понадобится, и удобно иметь всё под рукой, а не возиться с архивами и рыскать в чужих ящиках. Опять же, кто мог знать, как всё закончится, и не успеет ли мадам Амбридж всё уничтожить. Не успела, кстати, — заметил он довольно. — Так что мне оставалось лишь достать их.

— Чудовище, — с некоторым восхищением резюмировал Робардс. — Я бы сказал, что я тебе завидую, но нет, это даже не зависть. Чистое незамутнённое восхищение.

— Присоединюсь, — поддержал его Сэвидж. — Зависть, всё же, подразумевает «я б так тоже мог бы». Но какое там.

— А я завидую, — признался Праудфут. — Я банален!

Все рассмеялись, а Гарри вдруг вспомнил слова Лестрейнджа, о которых когда-то начал думать, но в тот раз так и не додумал.

«Зависть — один из самых распространённых мотивов».

А ведь было одно дело, которое ему никогда не раскрыть, подумал Гарри, вдруг осознавая, почему тогда эти слова его так зацепили. Это понимание его будто оглушило, и он молча слушал смех и шутки, не слыша толком их и не понимая смысла, и жевал поданное наконец-то мясо со странным привкусом печени. Впрочем, это было вкусно, вот только он, кажется, пропустил, когда Лестрейндж сказал, что же они едят, потому что все его мысли были заняты сейчас Питером Петтигрю. И причиной, по которой тот предал своих друзей.

До сих пор Гарри словно прятал от себя эту тему, так ни разу после войны о нём не вспомнив, но теперь — вероятно, из-за всех этих допросов, раз за разом возвращавшим его в то время — не мог уже думать ни о чём другом. И сколько ни твердил себе, что сейчас крайне неудачный момент для того, чтобы погружаться в эти мысли, и что у него ещё будет целая жизнь, чтобы это делать, а в данный момент, именно вот в этот вечер, ему стоит включиться в происходящее — у него не выходило. Он почти сразу потерял нить разговора, вспоминая маленького полноватого и вправду похожего на крысу человечка, который лишил его родителей, а себя — друзей. И понимал, что ничего, на самом деле, о нём не знает, и спросить уже не у кого. Все, кто мог бы знать ответы на вопросы, мертвы, как, впрочем, и сам Питер.

— Гарри, — услышал он голос Робардса и понял, что на него все смотрят.

— У нас возникла идея подняться наверх, — сказал Лестрейндж. — Оттуда открывается чудесный вид на холмы и море. Пойдёте с нами, или вы слишком устали?

— Пойду, конечно, — Гарри почувствовал неловкость и, сложив приборы на пустую уже тарелку, поднялся.

Они вышли из столовой и, вернувшись к главной лестнице, начали подъём. Гарри поначалу считал ступени, но сбился на сто шестнадцатой и махнул на это рукой. В конце концов, он же видел замок со стороны, и тот был высоким.

Наконец они добрались до окованной железом двери. Лестрейндж открыл её, впуская воздух и свет, и первым вышел на площадку, представлявшую из себя крышу самого замка, обнесённую широким парапетом, в котором были вырезаны узкие промежутки. Вид отсюда открывался и вправду прекрасный: с одной стороны было видно море и небольшие острова где-то справа, у горизонта, а с другой, зелёные сейчас холмы, мягкими волнами окружавшие Лестрейндж-холл. А ещё сад — отсюда прекрасно был виден большой сад, и на деревьях уже можно было разглядеть плоды. За ним виднелся и огород, ставший для Гарри полной неожиданностью. Хотя, если подумать, это ведь было очень логично, особенно при наличии домовых эльфов, а Гарри ещё на приёме видел двоих.

Гости разбрелись по крыше, и Гарри, отойдя от них, медленно брёл вдоль парапета, разглядывая огород и сад, холмы, море, и пытался представить, как это, родиться в подобном месте. Как там сказала Гермиона? Выросшие втроём в таком уединённом и богатом месте мальчики должны были быть либо очень близки, либо, наоборот, бесконечно враждовать друг с другом. Так или иначе, а братья очень много времени проводили друг с другом, значит, вроде бы, его теория подтверждалась? Но вот сам он тоже всё детство провёл вместе с Дадли — разве это значит, что они с ним дружны? И что Гарри стал бы ради него разыгрывать такую сложную комбинацию? Хотя ведь речь же не о Гарри, речь о человеке, который в одиночку провернул то, что сделал Лестрейндж в ночь с третьего на четвёртое мая. А ведь кто может знать, в каких братья были отношениях? Из тех, кому Гарри мог бы задать такой вопрос? Кто учился с ними, например, в школе? Кроме Артура и Молли, Гарри никто не приходил в голову, но станут ли они говорить… и насколько можно доверять их воспоминаниям? Насколько они будут тенденциозны — просто потому, что они относятся к Лестрейнджам так, как относятся?

И — возвращаясь к тому, с чего Гарри начал — каким видится мир из окон такого дома? Для него самого попасть в Хогвартс было истинным волшебством, сказкой, но для Лестрейнджей Хогвартс был всего лишь замком, большим, чем их дом, но принципиально не слишком-то от него отличающимся. И они, в отличие от того же Малфоя, не должны были, например, там мёрзнуть. Или эти бесконечные лестницы — они же наверняка к ним привыкли, как и к тому, что дорога от спальни до столовой может занимать минут пять. И то если повезёт, и лестница не повернёт не туда.

Наверное… наверное, они не понимали, почему другие дети путаются и мёрзнут, и вечно опаздывают поначалу. Особенно магглорождённые, банально не привыкшие писать перьями и чернилами. Вряд ли выросшие здесь мальчики вообще могли понять, что проблема не в глупости и отсутствии способностей у магглорождённых детей, а в том, что они попали в совершенно незнакомый, непривычный и не всегда удобный им мир.

Гарри вдруг увидел Лестрейнджа, в одиночестве стоявшего у парапета и глядящего на море. И сам не понял, как и почему решился:

— Сэр, можно вас спросить?

— Да, конечно, — Лестрейндж обернулся к нему; закатные лучи солнца упали на его лицо и сделали его почти золотым.

— Когда вы приехали в школу, какими вы увидели магглорождённых?

— Какой хороший вопрос, — улыбнулся Лестрейндж. — Странными. Они казались мне нелепыми, странными и ужасно невоспитанными. Не так, как другие дети, это было совсем непохоже на то, как бывает, когда правила знают, но отказываются исполнять. Они просто не знали самые элементарные вещи — те, что казались таковыми всем нам. И в одиннадцать лет, конечно, не задумываешься о том, что для тех, кто пришёл из другого мира, они совсем не таковы. И это… не то чтобы раздражало, смешило. А дети жестоки… особенно если от них эту жестокость ждут.

— Вы тоже смеялись? — спросил Гарри.

— Нет, — возразил Лестрейндж. — Но не потому, что я был высоконравственен, эмпатичен или умён, — он усмехнулся. — Просто у меня перед глазами с детства был пример такого иного, непохожего на других ребёнка, и я знал, что для некоторых людей элементарные для других вещи странны, неприемлемы или просто невыносимы.

— Вы имеете в виду вашего брата? — замерев, спросил Гарри. — Потому что он был…

— Да, — Лестрейндж вновь улыбнулся, очень горько и почти болезненно. — Вероятно, это понимание позволило мне посмотреть на магглорождённых иначе. И даже начать изучать их, и, возможно, с этого началась моя карьера аврора. А ещё, — он улыбнулся уже нормально, — мне было очень странно и непривычно оказаться среди такой толпы людей. И делить с кем-то спальню. Вы знаете, это было, пожалуй, сложнее всего.

— Я надеюсь, вы беседуете не о работе? — спросил подошедший к ним Робардс.

— Мы говорили о школе, — отозвался Лестрейндж. — И о том, как странно было спать в одной комнате с шестью другими мальчишками.

— А нас было семеро, — заулыбался Робардс. — Но меня больше всего поражали пологи на кроватях. У нас дома их не было, и я долго не понимал, как можно спать, полностью их задёрнув, чем там дышать вообще? И, главное, для чего они?

— В принципе, для защиты от сквозняков, холода и мелкой живности, — напомнил Лестрейндж.

— Сэр, а где вы учились? — спросил Гарри Робардса, и тот с Лестрейнджем почему-то вдруг засмеялись.

— Предположи, — предложил Робардс.

— Гриффиндор? — Гарри был, на самом деле, в этом почти уверен.

— Мимо! — весело сказал Робардс. — Следующая попытка!

— Я не знаю, — Гарри тоже улыбнулся. — Рейвенкло?

— Опять мимо! — Робардс с Лестрейнджем переглянулись и снова рассмеялись. — И твои попытки закончились. Теперь тебе придётся добывать эту ценную информацию самостоятельно. А мы требуем десерта и виски, — заявил он, и Лестрейндж склонил голову, прижал ладонь к груди и гаркнул:

— Есть, сэр! — а потом усилил свой голос Сонорусом и провозгласил: — Господа, по приказу главного аврора мы все спускаемся за десертом и виски!

И, спускаясь уже по лестнице, Гарри так и ломал голову над тем, где же всё-таки учился Гавейн Робардс? Оба оставшихся варианта тому, казалось, совершенно не подходили, но ведь он же должен был заканчивать Хогвартс?