Middle (джен)

Конечно, поиски Тутхилл одной ловушкой не ограничились. К тому же искали и других мстителей, но дело по-прежнему не двигалось — нельзя же было считать движением подтвердившуюся версию о том, что те самоубийства и несчастные случаи таковыми не были! После чего встал вопрос о том, как не допустить новых жертв — на который тоже не было ответа.

— В принципе, — сказал в конце совещания Робардс, в чьём кабинете все сотрудники отдела Особо тяжких в очередной раз собрались по поводу этого дела, — списки сохранились. Можно всех уволенных предупредить.

— Предупредим, — согласился Сэвидж и выразительно посмотрел на Причарда.

— Да нет списков, — возразил Лестрейндж. — В готовом виде нет. Их только предстоит составить. По Аврорату и отчасти по ДМП я принёс, но по остальным отделам нам придётся повозиться.

— Наизусть составил? — пошутил Праудфут, и Лестрейндж кивнул:

— Да, — вызвав этим короткую и несколько неловкую паузу.

— Я же всех знал, — попытался сгладить её Лестрейндж. — Любой из нас бы мог составить такой список — кроме молодёжи, — он кивнул в сторону Гарри и Причарда. — Нам помогло бы распоряжение министра главам всех отделов, например, — и вопросительно посмотрел на Робардса.

— Я поговорю, — пообещал тот. — В принципе, хватило бы посмотреть документы бухгалтерии, но кто ж нас туда пустит.

— Никто, — согласился Лестрейндж.

На получение списков ушло недели три, и было бы больше, если бы очередного бывшего сотрудника министерства, работавшего когда-то в отделе магического транспорта, супруга не нашла в саду, запутавшимся в невесть когда проросшим под плющом дьявольских силках. Скандал вышел неимоверный; Гарри никогда ещё не видел Шеклболта в такой ярости — их всех позвали на общее заседание министра и глав отделов, видимо, для усиления эффекта. В результате списки были готовы меньше чем за неделю, и в середине мая, наконец, все бывшие министерские сотрудники, что могли оказаться жертвой мстителей, были предупреждены.

А буквально через несколько дней бывшую сотрудницу Аврората нашли мёртвой у себя в постели. На тумбочке рядом лежала записка: «Простите, но я больше не могу так. Есть вещи, с которыми невозможно жить. Простите и прощайте. И не вините никого, я это делаю сама». И подпись.

В пустом стакане рядом были обнаружены следы Живой смерти, а в ящике — пустой пузырёк от неё же. И все сходилось: умершая в последнее время и вправду стала грустной и тоскливой, и её родные и друзья шептались, что её долгий роман закончился внезапным разрывом и разбил ей сердце. Вероятно, его-то она и не сумела пережить…

Ну или нет.

Тем более что роман был тайным, и воздыхателя никто не видел. Многие считали, что он попросту женат, и поэтому скрывается — но, так или иначе, она так с ним никого и не познакомила.

Типичное самоубийство, но…

Записка ей была написана самостоятельно, в этом эксперты были вполне уверены. Так же как и в том, что писала она её «в состоянии душевного смятения» и совсем недавно: бумага была новой, а чернила — свежими.

И всё же…

— В тридцать пять с собой от неразделённой любви не кончают! — категорично заявил Причард, вызвав этим град язвительных насмешек.

— От любви с собой кончают даже в девяносто! Что б ты понимал, — авторитетно возразила Гор.

— Как раз в тридцать пять это разумнее, — с упрёком сказал Праудфут. — В двадцать-то вся жизнь впереди и легко поверить, что это просто дурацкая случайность, а вот в тридцать пять с этим уже сложнее.

— Звучит так, словно бы жизнь после тридцати заканчивается, — хмыкнул Сэвидж. — И остаётся лишь работа… ну и быт.

Лестрейндж же не сказал ни слова, но позже, когда все куда-то разошлись, и они с Гарри и Причардом остались в отделе втроём, повернулся к своему стажёру и сказал:

— Вы пока что слишком молоды и понимаете не всё. С возрастом у большинства людей действительно слабеет темперамент и способность горячо влюбиться — это происходит реже и нередко медленней. Но у большинства же способность полюбить обычно возникает поздно — может быть, лет в тридцать. Может, позже. И поверьте: потерять подобную любовь бывает горько. А порой — невыносимо. Тогда люди умирают — просто потому что слишком много потеряли. С возрастом действительно падает количество самоубийств внезапных, сделанных, что называется, в моменте, но растёт число других, продуманных и выстраданных. Если вы останетесь у нас работать, вам пригодится это знание. Это во-первых. А во-вторых, — он чуть-чуть улыбнулся, — всегда бывают исключения. Об этом тоже стоит помнить.

— Я помню, шеф, — Причард… нет, всё же не смутился — в отличие от Гарри, которому неловко было это слышать, но, во всяком случае, задумался. — Был неправ.

— Вы были горячи, а не неправы, — возразил Лестрейндж. — Я говорю это не с глазу на глаз, а при Гарри специально, — продолжил он к удивлению обоих. — Вы двое, в некотором роде, противоположности, и прекрасно дополняете друг друга, и чтобы у вас вышел со временем хороший тандем, вам нужно ясно видеть сильные и слабые стороны друг друга. И просто особенности.

— Да куда уж мне, — шутливо проворчал Причард.

— В ДМП? — спросил Лестрейндж серьёзно, и тот сдал назад:

— Извините, шеф. Дурная шутка.

— Вы хищник, — проговорил Лестрейндж, глядя ему в глаза. — И когда вы шутите, как пастух, это выглядит немного странно. И у меня порою не выходит разобрать, насколько это шутка.

— Пастух? — переспросил Причард, и тот кивнул и вдруг спросил:

— Какой у вас Патронус?

— Стажёрам ведь не разрешается их использовать на службе, — осторожно сказал Причард.

— Я не просил вас показать, — возразил Лестрейндж.

— Собака, — ответил Причард. — Гончая. А что?

— А вот теперь прошу, — он неожиданно запер дверь и вопросительно посмотрел на Причарда. — Просто покажите. Ничего больше не делайте.

— Как скажете, — Причард пожал плечами и легко, безмолвно выпустил из палочки сияющую полупрозрачную собаку, длинную и тонкую, и чем-то очень на него похожую.

— Гарри, — сказал Лестрейндж. — Ваша очередь.

Для чего он это делает, Гарри не понимал, но просьбу — или это был приказ? — выполнил, выпустив из палочки оленя.

Лестрейндж вдруг прижал палец к губам, и на его лице появилось загадочное, таинственное выражение. Он указал палочкой на замерших под потолком Патронусов и что-то прошептал — Гарри почти расслышал все слова, но не сумел опознать язык. Секунду или две ничего не происходило, а затем собака и олень вдруг ожили, как будто бы им отдали приказ, и Гарри ощутил странное покалывание под кожей — очень слабое, почти что незаметное, скорей, бодрящее, чем неприятное, и точно не пугающее.

Теперь собака и олень смотрели друг на друга — и вдруг она припала на передние лапы, как делают обычно псы при приглашении к игре, и он ответил, чуть подпрыгнув и заперебирав передними ногами. А потом собака на него напрыгнула, играя, и тут же отскочила и понеслась вперёд, кружа под потолком, а олень нёсся следом, иногда шутливо слегка цепляя её самыми кончиками своих рогов. Это было так задорно и так весело, что Гарри рассмеялся, поглядел на Причарда, и они, глядя то друг на друга, то на своих Патронусов, расхохотались вместе.

А потом Лестрейндж тоже засмеялся и развеял их Патронусов, смешав их серебристым облаком.

— Сэр, что это было? — спросил Гарри.

— Да, что это значит, шеф? — немедленно добавил Причард.

— Что вы могли бы разделить радость друг друга, — ответил тот. — Это не делает вас добрыми друзьями или хорошими коллегами, но вы способы искренне порадоваться друг за друга и понять радость другого — и это, должен вам сказать, встречается намного реже, нежели способность разделить чужую боль. Цените это, — он им улыбнулся и снял с двери запирающие чары.

В итоге вышеописанную «самоубийцу» отнесли к жертвам мстителей — и на очередной планёрке у Робардса тот предложил:

— Я вижу один способ. Не уверен, что он сработает, но ведь что-то делать надо. В конце концов, у нас есть списки, и там не десять тысяч человек.

— А полторы, — невесело заметил Лестрейндж. — Если считать с родственниками — а по Оупли и Ламенту мы знаем, что считать нужно именно так. И, кстати, — он медленно разгладил ладонями лежащий перед ним исписанный лист пергамента, — я проверил родственников арестованных. И принёс плохие вести.

— Говори, — кивнул Робардс.

— Да я, в общем-то, уже сказал, — Лестрейндж придвинул пергамент к нему. — Там тоже есть убийства, самоубийства и несколько несчастных случаев. Убийств немного.

— В Америке, по-моему, есть такой суд Линча, — сказал Сэвидж. — Не такая и плохая вещь, если подумать.

— Плохая, — резко сказал Лестрейндж. — Из тех, что легко запустить, но тяжело остановить потом. Так что за способ? — спросил он Робардса уже спокойно.

— Проследить за каждым, — ответил тот. — Надеть им по следилке, которая подаст сигнал нам в случае угрозы жизни. Но не говорить об этом им, — он вздохнул. — Потому что мы не знаем, как происходят эти самоубийства. Сказать, что это оберег, или ещё что-нибудь подобное.

— Где мы возьмём столько артефактов? — спросил Сэвидж. — Даже без родни.

— И не спугнём мы мстителей? — добавил Долиш. — Мне кажется, у них тут кто-то есть. Откуда они знают имена уволенных? В «Пророке» было кое-что, но, в основном, про тех, кто занимал большие должности или работал в Аврорате. Там полных списков не было.

— А почему? — вмешался Причард, который чувствовал себя на таких собраниях уже на удивление свободно. — Ну, это было бы логично — и на них очень похоже.

— А действительно, — с некоторым удивлением проговорила Гор. — Мы, конечно, списки не предоставляли, но мы не могли им запретить добыть их самостоятельно.

— Потому что у Каффа есть мозги, — довольно язвительно проговорил Лестрейндж. — Не знаю насчёт совести, но он ведь не дурак. И понимал, чем это кончится. Мы с ним тогда поговорили и согласились, что есть вещи, которые просто нельзя делать. Он и не делал. Вы все его недооцениваете, — добавил он с упрёком.

— Так где нам взять полторы тыщи артефактов? — вернулся к прежней теме Сэвидж. — Мы сами будем делать их лет сто.

— За год управимся, — возразил Лестрейндж. — Но ты прав — это долго. Я всё пытался понять их принцип, — добавил он задумчиво.