Middle (джен)

В понедельник Гарри пришёл рано, и без четверти восемь утра уже стоял у неприметной двери, на которой висела чуть покосившаяся медная табличка: «Артефакты». Именно здесь аврорам выдавали один из двух служебных Омутов памяти — причём без всяких предварительных заявок, а исключительно «в порядке обращения». Так что, придя пораньше, Гарри хотел быть первым — и действительно, сейчас он здесь торчал в полном одиночестве. Ровно в восемь замок щёлкнул, Гарри вошёл и, дружелюбно улыбнувшись старой, словно само Министерство, служительнице, сел заполнять заявку — потому что сделать это можно было только здесь.

Получив, наконец, Омут, Гарри отлевитировал его на один из двух стоящих здесь же столов и почти что побежал к экспертам — оставалось лишь забрать воспоминания. Его ждали, кажется, — по крайней мере, милейшая, похожая на какую-то маленькую птичку дама, которую тут обожали все и которая на праздники едва виднелась по дороге к лифтам за горой подарков, а её сливовое чатни было притчей во языцах всего Министерства, быстро забрала у Гарри бланки с заявками и сразу же вернулась с шестью пробирками, в которых серебрились тоненькие, похожие на длинных червяков, воспоминания.

На всё это у Гарри ушло едва ли полчаса, так что в половине девятого он уже сидел у Омута и опускал в него первое воспоминание — про Арчибальда Лилака, решив, что на свежую голову намного лучше сможет рассмотреть все тонкости.

…Кабинет Амбридж больше напоминал пошловатую гостиную, нежели кабинет заместителя министра: выложенные розово-серой плиткой стены и увешанные декоративными тарелками с котятами, кружевные шторы на окнах — и везде, везде искусственные цветы и вязаные салфеточки, укрывавшие даже картотечные шкафы и лежащие на столе папки. Сама она сидела за столом, по другую сторону которого на стуле пытался поудобнее устроиться Лилак… ну, или тот, кто его изображал. За спиной у Амбридж Гарри увидел двух работников ДМП и поиронизировал над самим собой, поймав себя на мысли о том, что ожидал увидеть там дементоров. Но нет, за ней стояли люди, самые обычные, и Гарри их не знал.

— Что вы хотели рассказать мне, мистер Лилак? — спросила Амбридж тем самым сахарно-приторным голосом, который Гарри помнил ещё по школе.

Тот начал рассказывать о Батчелоре, и чем больше Гарри его слушал, тем сильнее убеждался в том, что под личиной Лилака скрывался кто-то другой. Всё было иным: и речь, и интонации, и жесты… нет, тот, кто его изображал, очень старался, и даже почти успешно, но Гарри ему не поверил… до тех пор, пока не вынырнул и не начал начерно записывать все те отличия, что увидел. И чем дальше он писал, тем больше думал о том, что умный человек на месте Лилака как раз вот именно бы так себя и вёл, изображая того, кто сам его изображает.

Отложив перо, Гарри задумался и снова нырнул в Омут, и теперь смотрел воспоминания, уже держа в голове вот этот вариант… и находил ему немало подтверждений.

В конце концов он окончательно запутался и просто выписал сначала все различия, а после — сходство, и решил пока что перейти к воспоминаниям попроще.

Встречи Амбридж с Корном, Лорхином и Нин не принесли никаких сюрпризов, хотя Гарри очень старался быть предельно внимательным. Оставались Гембл и Харрис, и… и Гарри решил вспомнить инструкцию, предписывавшую делать как минимум пятнадцатиминутный после работы с каждым воспоминанием, и прерваться. Отметившись в журнале — и обнаружив за соседним столом Долиша, — он вышел и пошёл в отдел, решив пока что разобрать хотя бы почту, а, возможно, и поговорить с Лестрейнджем по поводу Лилака.

Тот был на месте, и Гарри всё же подошёл к нему и спросил:

— Сэр, можно с вами посоветоваться?

— Да, конечно, — Лестрейндж отложил перо, и Гарри увидел, что он заполняет заключение по одному из тех же самых дел.

Выслушав Гарри, Лестрейндж предложил:

— Идёмте и посмотрим вместе. Это действительно очень непростое дело.

Смотреть воспоминание вдвоём с Лестрейнджем оказалось очень поучительно: тот комментировал буквально каждый жест и слово, и когда они закончили, сказал:

— На мой взгляд, это не Лилак. По следующим основаниям: во-первых, вы заметили, как он стирает пот?

— Рукой, — ответил Гарри.

— Не просто рукой, — поправил его Лестрейндж. — Сперва он делает всё верно: утирает его пальцами и даже платком. А вот в середине разговора он пару раз смахнул его внутренней частью тыльной стороны ладони — там, где сходятся большой палец с указательным. И это явно был привычный, машинальный жест. Лилак так не делал. Также он ни разу стол не вытер, вы заметили?

— Да, — Гарри, честно говоря, соврал: он просто не обратил внимания на это.

— Во-вторых, вы обратили внимание на его ноги?

— Сэр? — на ноги Гарри, честно говоря, не посмотрел.

— Поначалу он их ставит так, как надо — широко, — продолжил Лестрейндж. — Но потом время от времени скрещивает их в лодыжках, а после снова расставляет. Но я бы сказал, что ему такая поза непривычна, и ему в ней некомфортно. А вот наш Лилак сидел, расставив колени в стороны, и прекрасно себя чувствовал. Ну и третье — он не смотрит ей в глаза. У нашего Лилака с этим проблем не было. Я поставил бы на то, что это не он, но можно запросить работу с менталистом. Вам наверняка одобрят — есть все основания. Я бы советовал, хотя бы чтобы посмотреть, как это происходит.

— Но вы думаете, что это не он, — сказал Гарри.

— Думаю, — подтвердил Лестрейндж. — А это означает, что это дело рано закрывать. Но менталиста всё-таки затребуйте, — повторил он, и Гарри кивнул. — Я вам ещё нужен?

— Нет, — Гарри с трудом удержал улыбку, так непривычно это прозвучало. — Значит, к среде я закрываю лишь пять дел?

— Вероятно, да, — Лестрейндж поднялся и ушёл, оставив Гарри вновь наедине с воспоминаниями Амбридж.

Следующим в Омут памяти Гарри опустил воспоминание о Гембл. И смотрел, как они с Амбридж разве что не ворковали, словно две подружки за пятичасовым чаем — да, эти две дамы явно почуяли друг в друге нечто общее. И никак не ожидал того, что под конец услышал:

— Я вас очень, очень понимаю, — сочувственно говорила Амбридж. — Дети иногда делают такие страшные ошибки.

— Это Патрик, — говорила Гембл. — Мне он с первого взгляда не понравился, но что я могла сделать? Серена уже была беременна, и я не стала оставлять ребёнка без отца. Если бы вы знали, как я сейчас жалею! Она просто боится с ним спорить, — она печально покачала головой. — Я надеюсь, что теперь она прозреет.

— Я надеюсь, — поддержала её Амбридж.

Досмотрев всё до конца, Гарри вынырнул и некоторое время сидел, осознавая, что сейчас услышал. Выходило, что Гембл всё-таки пыталась защитить и дочь… и, возможно, Александра просто стала способом избавиться от неподходящего ей, по мнению матери, зятя? С точки зрения выдвижения обвинения и желаемого приговора это не меняло ничего, и Гарри пытался просто для себя понять, как это характеризует Гембл. И что она должна была почувствовать, когда арестовали её дочь. Не только зятя…

И главное, как он будет с ними разговаривать. Потому что Гарри твёрдо решил, что хочет допросить их — и сам должен рассказать о том, что произошло. Отнюдь не потому, что ему это доставит удовольствие — он просто должен. Но это позже, а пока что ему предстояло посмотреть ещё одно воспоминание.

С Анжелой Харрис.

Как ни странно, это оказалось не так тяжело, как он опасался: по крайней мере, никакие сюрпризы Гарри там не ждали. И всё же эта сцена произвела на него тягостное впечатление, вновь всколыхнувшее обиду Гарри на Лестрейнджа, который переложил на него всё это. В конце концов, почему Гарри должен был всё это молча проглотить?

Впрочем, сразу же поговорить с Лестрейнджем Гарри не сумел: когда закончил, тот уже ждал своей очереди и занял его место за тем же Омутом. А Гарри отправился в отдел и занялся оформлением заявки на работу менталиста по делу Лилака. Оставалось только получить визу Лестрейнджа, но тот всё ещё был занят с Омутом, и Гарри пока занялся остальными делами. Корн, Лорхин, Нин — три этих дела он закрыл довольно быстро, запросив для всех обвиняемых максимальный срок. А над делом Харрис вновь застрял. С одной стороны, он понимал, что Натс, да и её мужу, который наверняка умер именно что вслед за ней, раскаяние Харрис было безразлично. Да и было ли оно действительно раскаянием? Тем самым, при котором человек никогда подобного не повторит, даже если будет уверен в безнаказанности? В чём именно раскаивалась Харрис? В том, что сделала, или же в том, что всё-таки попалась? Гарри вспомнил её слова: «Это просто нечестно! Она просто украла всё это у меня». Разве это было похоже на раскаяние? Харрис не сказала, что тогда считала так, она так сказала в настоящем времени. Да, она заботилась о внучке и о правнуках, и переживала о них искренне, но вот раскаивалась ли она в том, что сделала?

Нет, ответил Гарри сам себе. Она, конечно, не опасна больше никому, но ведь наказание имеет своей целью далеко не только предотвращение грядущего ущерба. Оно, в частности, несёт возмездие, и разве не будет справедливым, если Харрис сполна заплатит за то, что сделала с бывшей подругой?

Но она была настолько жалкой… Жалкой старой женщиной, которая наверняка из Азкабана не вернётся. Более того: ведь Лестрейндж прав, и, скорее всего, даже до него не доживёт и в первую же ночь повесится у них тут в камере, едва узнает о выдвинутом обвинении. И Гарри отчаянно не хотел быть в этом виноватым.

Осознав это, он некоторое время сидел, мрачно глядя на лежащее перед ним дело Харрис, но не видя перед собою ничего, кроме её заплаканного лица и колдографии Мэрил Натс. А потом взял перо и вписал в строку «Аврорат считает справедливым и разумным наказание в виде… пяти лет заключения в Азкабане» — максимальный из возможных срок.

Но ему было так мерзко и паршиво на душе, что он ушёл в столовую и долго там сидел над чашкой кофе, рассеянно глядя в зал. Люди приходили и уходили, а Гарри всё сидел, ни о чём не думая и привыкая к себе новому. К себе как к человеку, на самом деле разрушающему судьбы, пусть и во имя тех, кто уже не может защититься сам.

— Поттер, — краем глаза Гарри увидел, как кто-то садится напротив, и, сосредоточившись, опознал Лестрейнджа. — Как ваши успехи?

— Я хотел поговорить с семьёй Нортов, — ответил Гарри. — Родственников Гембл. И мне нужна ваша виза на запросе менталиста в деле Лилака.

— Да, я подпишу, — сказал тот. — Что остальные?

— Остальные я закрыл, — почти спокойно отозвался Гарри. — Все четыре. Осталось только кое-что оформить, и я могу вечером отдать вам их.

— Успеете, — почему-то отказался Лестрейндж. — Отдадите в среду в полдень, у меня и так папки едва влезают в ящики стола. Чары расширения не бесконечны. Что с делом Харрис?

— Оно тоже готово, — Гарри абсолютно не хотелось это обсуждать, но его никто не спрашивал, конечно.

— И? — Лестрейндж смотрел вопросительно. — Что вы решили с обвинением?

Гарри бросил на него очень удивлённый взгляд.

— Да как со всеми… нельзя ложно обвинять кого-то!

— Нельзя, — кивнул Лестрейндж удовлетворённо. — Как думаете минимизировать риск самоубийства?

«Да никак», — хотел бы сказать Гарри. Честно говоря, этот вариант казался ему выходом. Очень хорошим выходом из ситуации. Для всех, считая саму Харрис. Но Лестрейндж продолжал смотреть, и нужно было что-то отвечать, так что Гарри всё-таки сказал:

— Не знаю, сэр. Не можем же мы её связать.

— Почему нет? — спросил в ответ Лестрейндж и добавил тут же: — Ещё можно усыпить и просто обездвижить. Так делают. Ну или поговорить, — предложил он. — Объяснить, что это просто не будет иметь смысла: её внучка всё равно узнает. Но решать вам.

— Да, сэр, — Гарри очень хотелось попросить его о помощи, но ему отчаянно не хотелось признаваться в собственной некомпетентности и слабости.

— Нужна будет помощь, обращайтесь, — помолчав, предложил Лестрейндж, и Гарри, понимая, что тот, по сути, просто даёт ему сейчас шанс сохранить лицо, прежде всего, перед самим собой, почти заставил себя сказать:

— Я был бы вам признателен, сэр, если бы мы с ней поговорили вместе.

«Это ведь вы дали ей надежду», — хотел он добавить, но смолчал.

— Конечно, — Лестрейндж оглянулся на прилавок и предложил: — Может быть, кофе? И пойдём работать.