Middle (джен)

Пока Грин одевалась, Лестрейндж вышел — и поинтересовался у Причарда:

— Что сделали бы вы, будь это ваше дело?

— Я не знаю, — почему-то рассердился Причард. — Вроде бы её и не за что сажать, но ведь она виновна. Наверное, вменил бы ей халатное отношение к личным данным. Шеф, а почему вы не расспрашиваете её про мужа? Или вы уже всё знаете?

— Да, я нашёл кое-что, — ответил Лестрейндж. — Ничего интересного: поженились, прожили четыре года, а потом он ушёл к женщине помоложе и посимпатичнее. И с более интересными родителями — у Грин довольно скучная семья, да и они не слишком с ней близки. И это скверно, потому что ей сейчас не стоило бы быть одной.

— Она же пообещала прийти на суд, — напомнил Причард.

— Если бы я точно не знал, что у вас есть сердце, я бы сейчас засомневался в этом, — улыбнулся Лестрейндж. — Впрочем, я понимаю, почему вам сложно посочувствовать ей, и надеюсь, что со временем вы станете понимать таких людей.

— Да я всё понимаю, — запальчиво возразил Причард.

— Что именно? — Лестрейндж улыбался, но Гарри отчётливо казалось, что улыбка эта призвана смягчить впечатление от сказанного.

— Ну, — Причард чуть дёрнул плечами, — некрасивая немолодая женщина почти без опыта — кстати, думаю, если бы его у неё не было совсем, она бы просто не рискнула поддаться этому Ламонту. А так некоторый опыт был, но маленький и неудачный. Плюс она явно сама себе не нравится — в общем, ему было просто. И я понимаю, почему она ему рассказывала всё, и верила, и так далее… и нет, — он скорчил гримасу и посмотрел на Гарри, — я с такими дела не имею, и не потому что она страшненькая, а потому что это скучно поначалу и ужасно муторно потом. Такие, как она, влюбляются и начинается… ну их к пикси.

— Удивительно, как интересно преломляется порой охотничий инстинкт, — заметил Лестрейндж. — И как он вас спасает.

— От чего? — довольно ухмыльнулся Причард.

— От подлости, — легко ответил Лестрейндж, и в этот момент Гарри почувствовал себя здесь абсолютно лишним.

— Ну, это тоже, — неожиданно легко согласился Причард. — Я так это не рассматривал. Но я действительно хочу понять, почему вы защищаете её. Она, конечно, тоже жертва — но она же виновата.

— Иногда намерение не менее важны, чем действия, — сказал Лестрейндж. — А с практической точки зрения я не вижу смысла отравлять её в тюрьму. Она сама себя накажет — и куда сильнее. И потом, в определённом смысле я… мы все тоже немного виноваты.

В этот момент Грин вышла из палаты, и Лестрейндж спросил её:

— Куда вас проводить? Домой?

— Домой, наверное, — ответила она. — Но я доберусь сама… нет, правда. Я приду на суд, не думайте. Я не сбегу.

— Я не сомневаюсь, — заверил её Лестрейндж. — Но, может быть, вам навестить родителей?

— Нет, — она помотала головой. — Нет, не нужно ничего. Спасибо.

Он не стал настаивать и дальше и просто проводил её до лифтов — и когда она уехала, вдруг предложил:

— Не хотите ли позавтракать? Здесь наверху приличный кофе.

Завтракать Гарри не особенно хотел, но он очень надеялся на продолжение беседы — а вот Причард был, похоже, голоден (впрочем, Гарри не мог вспомнить, когда тот вообще отказывался от еды). Потому что в то время как Гарри с Лестрейнджем взяли по сэндвичу и чашке кофе, Причард купил всё в двойном количестве.

Они сели за один из стоящих возле стены столиков, и Лестрейндж первым делом накрыл их всех звукоизолирующими чарами — потому что народу в кафетерии было немало.

— Сэр, теперь вы объясните, почему вы утром сказали, что мы все тоже немного виноваты в том, что произошло с Грин? — спросил Гарри прежде, чем приступить к своему сэндвичу.

Кофе здесь был вкусный, хоть и не слишком крепкий, а вот сэндвичи даже выглядели по-больничному: и сыр, и ветчина, и даже, кажется, салат были какими-то бледными и всем своим видом предупреждали об отсутствии хоть сколько-нибудь сильных вкусовых ощущений.

— Она ведь чего хотела? — спросил Лестрейндж, откусывая небольшой кусочек сэндвича с ростбифом и тщательно его жуя. Он вообще обычно ел небольшими кусочками, даже когда был сильно голоден — Гарри давно это заметил и считал, что это из-за воспитания. Наверное, юных Лестрейнджей учили есть, что называется, культурно, медленно, и аккуратно с ранних лет — вот привычка и осталась.

— Чего? — спросил Причард. Он как раз ел быстро и куски хватал большие — впрочем, это не мешало ему делать это аккуратно: Гарри никогда не видел крошек рядом с ним, даже когда он ел сэндвичи.

— Справедливости, — ответил Лестрейндж. — Ей казалось несправедливым и неправильным тихое простое увольнение, и она хотела порицания. Широкого общественного порицания тех, кто когда-то поддержал Волдеморта, а теперь тихонько жил себе. Разве это само по себе дурно?

— Да, в общем, нет, — признал Причард, запивая очередной кусок сэндвича кофе. — Но…

Лестрейндж оборвал его, выставив вперёд ладонь:

— Не дурно. Даже, в некотором смысле, похвально, и вполне понятно. И пострадавшие вполне бы были вправе ожидать чего-нибудь подобного, не так ли?

— Так, — вмешался Гарри.

— Однако это не было сделано, — продолжил Лестрейндж. — Причём вполне сознательно. Вы оба были молоды, когда закончилась война, и оба жили в крайне замкнутом мирке: вы, Причард — в школе, а вы, Гарри — в Академии, что ещё хуже. А нам пришлось выбирать между справедливостью и жизнью, и мы выбрали второе. От первого, соответственно, пришлось отказываться.

— Объясните, сэр, — попросил Гарри, пока Причард о чём-то напряжённо думал. Так сосредоточенно, что даже перестал жевать.

— Когда вы победили Волдеморта, война закончилась для вас — но не для других, — ответил Лестрейндж. — По сути, для большинства она тогда только началась — та битва, что была последней для вас, для многих стала первой. И грозила получить и продолжение — мы, в сущности, стояли на пороге гражданской войны. Было очевидно, что следует переловить, во-первых, Пожирателей, и во-вторых — всех остальных боевиков вроде групп Грейбека. А вот что делать с остальными — это был действительно вопрос. Понятно было, что нельзя, к примеру, оставлять работать в министерстве тех, кто активно всё это поддерживал — но вот что с ними делать, были варианты. Можно было всех их посадить, к примеру — ненадолго, года на два. В принципе, места в Азкабане бы хватило. И это было бы, наверное, справедливо — но тогда встал бы вопрос, а почему же только их? Чем они хуже тех, кто не работал в министерстве, но точно так же Волдеморта одобрял? Речь не шла о тех, кто был виновен в чём-нибудь конкретном: в выдачи магглорождённых, например. С ними всё было просто, и вы, Гарри, видели, надеюсь, окончание истории. Но что делать с теми, кого толком не в чем обвинить, кроме как в активной поддержке? Начать их сажать — это быстро приведёт к вопросу, где идёт граница «активной поддержки» и «неактивного сочувствия». И в конце концов мы придём к идее «давайте проверим всех и узнаем, а что они думали тогда на самом деле? Это одна сторона проблемы, — он наконец умолк, очень выразительно указав на скучающую на тарелке половину сэндвича.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, шеф, — заметил Причард. — Серьёзно: кто будет всерьёз думать о том, чтобы проверить всех волшебников?

— Тут только начни, — усмехнулся Лестрейндж. — Вы оба слишком молоды и слишком нормальны, чтобы понять это — к счастью. Просто поверьте пока на слово — до этого очень легко додуматься. И, что намного хуже, поверить и начать воплощать. Но, как я уже сказал, это только одна сторона проблемы. Вторая — разумеется, сопротивление. У Волдеморта было немало сторонников, ещё большее количество волшебников ему симпатизировали, и начни мы методично истреблять их — пусть даже просто отправляя в Азкабан на пару лет — они бы не сидели и не ждали, а сопротивлялись. Прежде всего поддерживая тех, кто был готов реально драться — тех же егерей, к примеру, или же остатки боевых групп. А ещё бы началась волна доносов на соседей и коллег — и значительная часть из них имела бы под собою основание. Началась бы война всех против всех — и мы решили, что никакая справедливость этого не стоит. Тем более что действительно виновных в конкретных преступлениях искали и сажали. Но моральным удовлетворением пострадавших нам пришлось пожертвовать.

— Да почему война? — спросил Причард. — Не так уж многих всё это коснулось, шеф. Нашу семью, к примеру, вообще не затронуло… ну, не затронуло бы, — он ухмыльнулся, — если бы не я. Но у нас не было ни первых, ни вторых — да у нас и магглорождённых-то знакомых нет, кроме как из школы. Но они просто не приехали в тот год, и я не знал тогда, что с ними. С чего война?

А ведь он прав, подумал Гарри. Сам-то он знал многих ли магглорождённых? Кроме Гермионы, Криви и Финч-Флетчли? Но и тех — по школе. Даже и сейчас — как много вокруг него маггорождённых… и как про многих он знает, что они магглорождённые? Хотя нет, про тех же коллег это постепенно выясняется — но всё равно акцент на этом ведь никто не делает.

Да и потом, Гарри ведь помнил войну. И помнил, что не так уж много

— Потому что это бы коснулось всех, — ответил Лестрейндж. — Волшебников, вообще не так уж много, и у каждого из нас есть кто-то — родственник, друг, родственник приятеля — кто Волдеморта поддержал. Но не активно: в боевые группы не вступил и никого не выдал. И мы осуждаем их, конечно, но поскольку это друг или родная тётушка, мы точно не готовы их отдать под суд — и это нам покажется чудовищно несправедливым. И мы заступимся, конечно… вот у вас, к примеру, есть сокурсники, — заметил он. — Которые и сами Волдеморта поддержали, и отличились на некоторых уроках, к примеру — и их семьи от них не отставали, однако же активную поддержку не оказывали. Есть ведь? Я не спрашиваю имена.

— Есть, — согласился Причард.

— И как бы вам понравилось — не сейчас, тогда, когда вы перешли на пятый курс — если бы их стали арестовывать, или хотя бы просто выгонять из школы? И половина вашего факультета опустела бы.

— Ну… да, — признал Причард. — Согласен.

— И так было бы по всей стране. Мы это понимали — и не придумали, как угодить всем. Пришлось чем-то пожертвовать — и мы имеем Грин, которую вполне можно понять, и Ламонта, понять которого сложнее.

— Шеф, вот уж нет! — воскликнул Причард. — Грин… ладно, возможно, вы и правы. Но Ламонт псих, и он бы всё равно нашёл кого-то — всегда можно заявить, что наказание недостаточно серьёзное, ну что такое «порицание», п-ф-ф, какая ерунда!

— Согласен, — кивнул Лестрейндж. — Но вот Грин бы это удовлетворило. Так что она жертва — в том числе и наша. Отчасти, конечно.