Middle (джен)

Сама Ламонт, похоже, ничего странного в своём поступке не видела.

— А я что, должна скрывать? И врать? Так, что ли? — спросила она в ответ. — Конечно, все меня спросили, что случилось и где Джейкоб — я и рассказала им!

— Зачем? — повторил Робардс, и Гарри в этот момент зауважал его ещё сильнее: какой силы самообладанием нужно было обладать, чтобы задать этот вопрос не более чем с интересом!

— Я надеялась, они меня поддержат! — воскликнула она. — В конце концов, мы все об этом говорили — они должны были меня понять и поддержать! Ну да, конечно, мы… никто не собирался ничего такого делать, мы считали это вашей работой, но… но я не думала, что они все… вы не представляете, что мне наговорили! — она очень громко всхлипнула. — Они все говорят, что я…

— Кто «все»? — уточнил Робардс.

Далеко не все авроры сохраняли такое же невозмутимое выражение на лицах, как и он — делать это приходилось только тем, кого Ламонт могла видеть. Те же, кто стоял сбоку, позволяли себе весьма красноречиво выражать всё то, что остальные прятали — чем, кажется, лишь усложняли тем задачу.

— Ну, соседи, родственники — все! — Ламонт подхватила было дочку на руки, но почти сразу опустила и прижала к себе посильней. — Что мне делать-то теперь? Вы должны меня спрятать!

— Вы же волшебница, — сказал Робардс. — Если хотите, мы можем наложить на ваш дом чары невидимости — временно, конечно, и не для всех.

— И что, мне там сидеть и прятаться? — возмутилась она.

— А что вы предлагаете? — осведомился он.

— Поговорите с ними! Объясните, запугайте — сделайте хоть что-то! Они даже говорить со мной отказываются, я боюсь!

— Так они вам угрожают или говорить отказываются? — уточнил Робардс, и она заявила:

— Какая разница! И то, и то! Они все говорят, что он убийца — а я, получается, жена убийцы! А это — его дети! — она встряхнула дочку за плечо, и та захныкала. — Вы должны сделать что-нибудь! Наш старший сын вот-вот вернётся на каникулы — и что?

— Что именно мы должны сделать? — спросил Робардс, и она воскликнула:

— Не знаю! Я пришла к ним за поддержкой, а они!

— Да, безобразие, — очень серьёзно проговорил Робардс, и кто-то из авроров всё-таки не выдержал и фыркнул. — Но вам не следовало им рассказывать, — он покачал головой.

— Вы не предупреждали! — возмутилась Ламонт, и Робардс искренне признал:

— Сложно было представить, что вы это сделаете.

— Ну а что я должна была всем сказать? — спросила Ламонт. — Где мой муж? Соврать? Они и так узнали бы, в конце концов!

— Не обязательно, — возразил Робардс. — Процесс, скорее всего, будет закрытым. Но теперь что говорить, — он вздохнул.

— Как закрытым, почему? — заволновалась Ламонт. — Это что же, я могла просто сказать, что он куда-нибудь уехал?

— Не совсем, — ответил Робардс. — Впрочем, всё это теперь не важно… я бы посоветовал вам переехать, — сказал он очень серьёзно. — Может быть, даже уехать из Британии.

— Чего? Куда? — она притянула к себе мальчиков, старший из которых выглядел скорей уставшим, чем испуганным. — Куда уехать? Как я там одна жить буду?

— Но ваш муж ведь не работал, — сказал Робардс.

— Но мы пользуемся их семейным сейфом! — воскликнула она, и Гарри подумал о том, почему её дети не оглохли до сих пор — потому что им всем это, кажется, всерьёз грозило. — На что я там буду жить? И что я буду делать, если мне сейчас его закроют? А? Вы должны поговорить с ним, — горячо проговорила Ламонт. — С Гектором. Сказать, что с его стороны будет полной подлостью сейчас закрывать для нас его!

— А он пообещал так сделать? — терпеливо спросил Робардс.

— Нет, конечно! — ответила она. — Ещё бы только он… но он ведь может! Поговорите с ним, вы просто должны это сделать!

— Поговорить с Гектором Ламонтом? — уточнил Робардс, явно зацепившись за возможность, наконец, закончить разговор.

— Да! Да, поговорите с Гектором, — она закивала, и он пообещал:

— Я поговорю. А сейчас идите домой и, — он огляделся, — мой коллега вас проводит и поставит на дом защитные чары. Джон, — обратился он к Долишу, и тот, подойдя к Ламонт, предложил:

— Пойдёмте. Я посмотрю, что можно сделать.

Когда они ушли, в приёмной поднялся гвалт с требованием рассказать, что это за женщина и кого убил её супруг. Робардс как-то грустно оглядел всех, отпер дверь своего кабинета и махнул рукой, предлагая заходить.

Причину такого выражения его лица Гарри понял лишь когда все расселись и Робардс начал рассказывать о деле Ламонта. И Гарри почувствовал себя редким идиотом — потому что просто не сообразил, что об этом деле знал пока что только их отдел. Остальным пока не сообщили, и история семьи Лестрейнджей для многих стала шоком. На него смотрели — и не смотрели, пряча или отводя глаза, и всё-таки не в силах оторваться. А он сидел, глядя чуть рассеянным взглядом перед собой и никуда конкретно, и молчал, и Гарри казалось, что он сейчас встанет и уйдёт — снова, как тогда. В тот день, когда Ламонт признался.

Когда Робардс закончил, Лестрейндж неожиданно сказал:

— Я был бы очень всем признателен за абсолютное отсутствие комментариев. И в том числе сочувствия.

— Прости мне чёрствость, — сказал Робардс, — но меня сейчас больше всего занимают две вещи. Первая — в каком виде будет проходить процесс, и вторая — как нам обеспечить безопасной этой дамы и её детей. Шутки шутками, но ведь опасность-то реальная. Даже если процесс будет закрытым, ближайшие родственники убитых на нём будут. Хоть бери с них нерушимые обеты не мстить детям и жене убийцы.

— А хорошая идея, — сказал Праудфут посреди поднявшегося гула. — Давай попробуем.

— И получим гору трупов, когда они попытаются обеты обойти, — возразила Флэк. — У нас прецедент был — не с нашей, к счастью, стороны. Нет уж, не надо. Помнишь, как у нас лет семь назад свидетели поумирали?

— Да я пошутил, — вздохнул Робардс. — Не поможет и опасно. Но что делать — я не знаю.

— А давайте устроим в оцеплении сбой и отдадим его им, — предложила Флэк. — И он не будет мучиться ещё лет сто, и семья, пожалуй, будет в безопасности.

— Нельзя, — вздохнул Сэвидж. — Мы уже об этом думали. Нас разгонят всех.

— Ещё Грин, — вмешался Лестрейндж, и все разом замолчали.

— Грин — это кто? — в этой глубокой тишине спросила Флэк, и Робардс пояснил:

— Соблазнённая им женщина, через которую он узнавал имена уволенных за поддержку режима Тикнесса, — ответил Лестрейндж, и Робардс тут же среагировал:

— Надо это записать и вот именно так на суде её представить. Ты умеешь, — кивнул он Лестрейнджу.

— Это так и есть, — ответил тот. — Она в бухгалтерии работала… и, кстати, у нас ещё есть дело… как его? Ансельм…

— Что-то сомневаюсь я, что их дела объединят, — покачал головой Сэвидж. — Сдаётся мне, ему повезло: сейчас не до него, и срок он на фоне всего этого получит минимальный. Вор и вор, подумаешь.

— Кстати, должен всех предупредить, — спохватился Робардс. — Зарплату в начале июля мы, я думаю, получим позже: у нас два человека из бухгалтерии, так сказать, выбыли. Если для кого-то это критично — обращайтесь, найдём выход. И давайте перейдём к делам попроще. Флэк, что у тебя?

Когда планёрка завершилась, Лестрейндж незаметно в общей сутолоке исчез куда-то, и в отдел они все вернулись без него. Впрочем, Гарри почти сразу же стало ни до чего, потому что Сэвидж потребовал сегодня же закончить, наконец, то дело, что он вёл, и Гарри часа два сводил концы с концами, оформляя бесконечные, как осенний дождь, протоколы допросов обеих пострадавших сторон. Благо хоть один из экспертов умудрился подсчитать ущерб от неснесённых неродившимися несушками яиц — и Гарри даже не стал пытаться разобраться в его подсчётах, когда увидел, что они устроили обоих пострадавших.

Закончив дело и поставив все необходимые печати, ближе к вечеру Гарри получил-таки, наконец, квитанции для штрафов и отправился с ними к виновникам, уже давно отпущенным, конечно же, под домашние аресты, которые Гарри как раз и предстояло снять сегодня после всех расчётов.

Он подозревал, конечно, что так просто он от фермеров не выйдет: слишком уж те были рады такому быстрому разрешению их дела и слишком искренне его благодарили. Но что ему буквально всучат по корзинке свежих яиц и баночек с паштетами, он всё-таки не ожидал. Конечно, Гарри попытался отказаться, но в какой-то момент махнул рукой и согласился — тем более что никаких негласных или гласных правил он не нарушал, и при всём желании назвать всё это взяткой было невозможно.

Он только надеялся, что в отделе все ещё на месте, и не нужно будет возиться с охлаждающими чарами, которые в аврорате почему-то выходили через раз — впрочем, как и согревающие. Вероятно, сотрудники управления погодой полагали, что та должна быть одинаковой для всех, почему-то делая исключение только для допросных.

Ему повезло: в отделе на месте были все, включая Лестрейнджа, на чьём столе стояла большая и высокая бутыль, вмещающая, кажется, пинт десять. Или больше.

Появление Гарри с корзинками было встречено дружным хохотом и аплодисментами, и тот, ставя всё это богатство на свой стол, спросил:

— А что мне было делать? Меня заставили почти что!

— Да тут у нас всё одно к одному, — пояснил Праудфут. — Лестрейндж вот вино принёс.

— Я предлагаю его не делить, — сказал тот, — а оставить для какой-нибудь общей вечеринки. Оно запечатано и выдохнется, если перельём.

— Зато вот яйца и паштеты мы хранить не будем, — заявила Гор, подходя к корзинам. — О, смотрите-ка, здесь карточки! — она извлекла одну. — Со скидками! А что тут есть?

Помимо яиц, в одной корзинке оказались паштеты из куриной печени — обычный, с травами и с лесными грибами, а во второй — просто куриный, судя по всему, из мяса, а не из печени, и грибной. Всё это разобрали быстро — правда, честно предоставив Гарри право первому выбрать что-то для себя — и даже поделили яйца. И Гарри, уменьшая одну из корзин и укладывая туда дюжину яиц и две баночки паштета, куриного и печёночного с грибами, всё-таки спросил Лестрейнджа:

— Сэр, а вино откуда?

— От вампиров, — отозвался тот. — Они нашли того, кто обратил Оггспайра.