Middle (джен)

Гарри шёл по мосту к воротам Хогвартса, и каждый шаг возвращал его в прошлое. Он помнил, каким невероятным, невозможным и волшебным казалось ему это место, когда он сюда попал — да и потом ещё целых четыре года. До смерти Седрика, с которой сказка для Гарри закончилась, и началась другая жизнь — та, что завершилась здесь в ночь на второе мая девяносто восьмого года. Он помнил этот мост обрушенным, в руинах, помнил, как здесь всё горело, помнил, как лежали здесь, в школе, мёртвые тела… и тут же вспоминал, как по школьному двору до войны носились дети, и как сам он сотни раз ходил через него.

Воспоминаний было так много, что Гарри пошёл медленнее и в какой-то момент поймал себя на том, что чувствует себя очень странно — потому что сейчас здесь было тихо и пусто. Лето… Гарри никогда прежде не видел Хогвартс пустым, и тот казался ему куда старше, больше и… волшебней. Да, именно так — сейчас Гарри казалось, что он буквально чувствует пропитывающее эти стены волшебство. Пусть даже эти стены были кое-где и новыми… Странно: отремонтированные части были хорошо заметны, камень там был куда светлее старого, но почему-то общее впечатление это совсем не разрушало.

Проходя мимо Большого зала, Гарри остановился и, не удержавшись, заглянул в него. Сейчас, пустым, тот показался Гарри действительно огромным. Он постоял немного, глядя на ряды столов под флагами факультетов, а потом, заулыбавшись, сделал то, о чём не то чтобы мечтал, но часто представлял себе, когда учился: подошёл к учительскому столу, поднялся по ступенькам и, присев с краю, посмотрел на зал.

Потом поднялся и, чувствуя себя всё-таки слегка неловко, вернулся в коридор и пошёл по нему к директорскому кабинету, рассудив, что прежде нужно встретиться с директором. И потом, МакГонагалл он знал — не то чтоб хорошо, но она была его деканом целых шесть лет. Спраут же просто преподавала всем им Гербологию, которую Гарри на шестом курсе даже не выбрал, так что знал он её не слишком хорошо.

Гарри ждали, и охраняющая лестницу в директорский кабинет горгулья просто пропустила его без всякого пароля. Он поднялся, вошёл и на миг ощутил себя мальчишкой, впервые попавшим в эту волшебнейшую из всех комнат Хогвартса.

Кабинет совсем не изменился — по крайней мере, Гарри именно так показалось в первый момент. Непонятные серебряные приборы по-прежнему выпускали дым на вращающихся столах, центр комнаты всё ещё занимал громадный письменный стол на когтистых лапах, и всё так же на полке за ним стояла (или сидела? Но точно не лежала) Волшебная шляпа. Исчез разве что насест для Фоукса, но в остальном казалось, будто Дамблдор просто вышел ненадолго, оставив вместо себя свою заместительницу… и декана Хаффлпаффа.

Да, МакГонагалл и Спраут встретили его вдвоём и, конечно, начали с расспросов об учёбе в академии и Аврорате. Потом они все сидели за огромным столом и пили чай с кексами с изюмом, и их вкус опять возвращал Гарри в его детство.

— Итак, мы тут поговорили с теми, кто учил мистера Батчелора, — сказала наконец МакГонагалл. — Не так уж много вышло, но, возможно, это вам поможет, — она извлекла из воздуха папку и положила её перед Гарри. — Он был довольно тихим юношей, впрочем, воспитанники Хаффлпаффа редко доставляют беспокойство, — она кивнула Спраут.

— Очень спокойный мальчик, — подтвердила та. — Немного замкнутый, но это и понятно: детям из маггловских семей всегда непросто. Не помню, чтоб он с кем-то враждовал, но и друзей действительно близких у него, насколько мне известно, не было. Хотя деканы не всё знают, — улыбнулась она, — да и давно дело было. Я могла уже забыть детали. Но я помню, что у него была несчастная любовь, — она сентиментально улыбнулась. — Я не уверена, что это важно, но я отметила это отдельно.

— Расскажите, — попросил Гарри. Это могло быть зацепкой или ложным путём, но ведь нужно же было с чего-то начинать.

— С ним на курсе училась Шарлотта Фоули, — сказала Спраут. — Очаровательная девочка — немного избалованная, но хорошая, — она улыбнулась. — Она очень Александру нравилась. Но она же Фоули, — Спраут понимающе вздохнула. — Это началось ещё на пятом курсе, и он так за нею и ходил. Хотя, честно сказать, она многим нравилась. Красивая девочка.

— А у него был более удачливый соперник? — Гарри понимал, конечно, что история любви, что случилась с Батчелором ещё в школьные годы — больше чем за пятнадцать лет до его ареста, — скорее всего, никакого отношения к делу не имеет, но у него всё равно не было пока что никаких других зацепок.

— Было трое, — улыбнулась Спраут. — Шарлотта была довольно популярной девочкой. Она никого особенно не выделяла, но некоторых приближала больше остальных. Эдвард Скоткинс, к примеру, он учился на год старше. Освальд Трумэн — впрочем, я всегда считала, что она им просто пользовалась, — Спраут покачала головой. — Он учился вместе с ней — блестяще! И должна сказать, что мисс Фоули с определённого момента начала показывать неожиданно хорошие результаты. Ну и Майкл Барроу — но он учился у Филиуса, и на старших курсах Гербологию не брал, так что я его не так уж хорошо и знаю.

— Мистер Барроу был сильным студентом, — сказала МакГонагалл. — Вообще мисс Фоули предпочитала ярких умных юношей, так что у мистера Батчелора шансов не было.

— А вы не знаете, что с ними всеми сейчас? — спросил Гарри.

— Мистер Барроу в Министерстве, в отделе международного магического сотрудничества, — ответила МакГонагалл. — Про двух других молодых людей я вам ничего не могу сказать, а мисс Фоули давно живёт в Германии.

— Шарлотта замужем за герром… Хорном, кажется, — добавила Спраут. — По-моему, у них уже трое детей.

— А когда она уехала, не знаете? — нет, похоже, Фоули к этой истории никакого отношения иметь не может, решил Гарри. Хотя проверить нужно.

— Я не следила специально, — вмешалась Спраут. — Но мне кажется, это было в середине девяностых. И я знаю, что мистер Трумэн вскоре после выпуска уехал в Новый свет — возможно, он потом вернулся, но я об этом ничего не слышала.

— Спасибо, — поблагодарил Гарри. Значит, Трумэна можно вычёркивать из списка.

Они ещё проговорили с полчаса, но ничего принципиально нового Гарри больше не узнал. Но и этого было достаточно для того, чтобы, по крайней мере, начать расследование.

Остаток дня Гарри потратил на заявку транспортникам — кто, как не они, знали, где живёт сейчас Эдвард Скоткинс — и на обдумывания возможного разговора с Барроу. Он уже почти собрался уходить, когда тоже собирающийся домой Праудфут поинтересовался:

— Как дела в первый самостоятельный день?

— Отлично, как всегда, — Гарри улыбнулся и подумал, что не заметил разницы — возможно, потому что просто не успел.

— Что делаешь? — полюбопытствовал Праудфут, и, поскольку, за редким исключением, скрывать в отделе то, над чем работаешь, принято не было, а уж это дело-то и вовсе было «общим», Гарри вкратце рассказал о том, во что превращалось такое поначалу простое дело Лилака. И когда назвал, среди других, и имя Скоткинса, Долиш, работавший за своим столом, вдруг среагировал:

— Как, говорите? Эдвард Скоткинс?

— Скоткинс, — подтвердил Гарри с остро вспыхнувшей надеждой.

— Проверьте наш архив, — сказал Долиш. — Думаю, он в Азкабане.

— За что? — нет, это был не тот вопрос. Гарри поправился: — Давно?

— Да года два как, — отозвался Долиш. — За применение амортенции к маггле — это преступление. На редкость дрянной тип. Поднимите дело, — повторил он.

Если бы Гарри был старшим аврором, он бы мог сделать это прямо сейчас, но всем остальным самостоятельно работать там не разрешалось, так что ему пришлось ждать до завтра. Зато в пятницу Гарри был на работе в восемь утра — раз уж всё равно встал в шесть, и просто вернулся потом домой позавтракать — и к приходу Лестрейнджа уже изучил дело Скоткинса.

— Да, мерзко, — сказал Лестрейндж, выслушав рассказ Гарри о том, как Скоткинс, обиженный на отказ маггловской девушки, которую он, по его словам, как-то раз просто случайно встретил на улице, напоил амортенцией и несколько недель крутил роман с ней, а потом просто исчез. — Но как это дело попало к Джону? Не наш профиль.

— Там выяснилось, что он это широко практиковал с волшебницами тоже, — сказал Гарри. — И в результате одного романа одна волшебница убила мужа, свёкра и свекровь — чтоб не мешали. Дело Долиш вёл — и когда она узнала, что всё дело было в амортенции, она всё рассказала… а потом с собой покончила, — хмуро сказал Гарри. — Уже в Азкабане, правда. Но поскольку само по себе её применение к волшебникам ненаказуемо…

— …Джон раскопал историю с той магглой и зацепился за неё, — продолжил Лестрейндж сам. — Ну, хоть так… что думаете в связи с нашим делом?

— Я никогда не понимал, почему амортенция законна, — буркнул Гарри. Сам он с ней не сталкивался, но историю Рона помнил очень хорошо. Не говоря уж о Меропе Гонт и Риддле.

— Потому что амортенция не подавляет волю, — довольно равнодушно откликнулся Лестрейндж. — Разве что порою у подростков, но это не результат воздействия самого зелья, а особенности возраста. Нельзя же запретить всё волшебство.

— Не всё, — Гарри нахмурился. — Но это подло. И…

— Да — подло и бессмысленно, — Лестрейндж взглянул на него с некоторым нетерпением. — Но мы не запрещаем волшебные палочки только потому, что ими можно наколдовать Аваду. Вы видели когда-нибудь человека под воздействием Амортенции?

— Видел, — мрачно сказал Гарри.

— Тогда вы безошибочно узнаете все признаки, когда увидите опять, — сказал Лестрейндж. — Это же в глаза бросается. Да и сам волшебник обычно понимает, что с ним что-то не так… Но вообще странно… а долго он её поил? Ту волшебницу?

— Вроде нет, — ответил Гарри. — Всё очень быстро произошло, буквально за неделю.

— Странно, — повторил Лестрейндж. — Джон, — он обернулся к как раз вошедшему в Отдел Долишу, — ты помнишь дело Скоткинса?

— Вчера вспомнил, — отозвался тот.

— Скажи, а сам Скоткинс что сказал? Про то убийство любовницей её семьи?

— Да клялся, что вообще её не знает, — пожал Долиш плечами. — Все так делают. А что?

— Да странно, — Лестрейндж поморщился. — Это какой год был?

— Ноябрь двухтысячного, — ответил Гарри, и Долиш кивнул.

— Хм, — протянул Лестрейндж. — Пожалуй, я схожу в архив… есть у меня ощущение, что я с подобным уже сталкивался. Не однажды. Но, может, кажется.

— С убийствами под амортенцией? — переспросил Долиш.

— Может, и под амортенцией, — задумчиво ответил Лестрейндж и, махнув Гарри следовать за ним, пошёл в архив.

В сопровождении архивариуса Лестрейндж не нуждался, ориентировался прекрасно и нужные дела отыскал легко. Забрав ещё три папки вдобавок к делу Скоткинса, он расписался в журнале, и они с Гарри уселись за самым дальним из столов. Лестрейндж быстро пролистал дела, в которых мелькали заполненные его почерком страницы, и сказал:

— Не хочу пока делать выводы, подожду вашего вердикта. Не спешите.

И ушёл, а Гарри остался изучать дела. Все довоенные — и все действительно похожи: жена убила мужа и свекровь. Женщина убила сестру, её супруга и его родителей. Женщина убила жениха…

И все убийцы сами же с собой покончили: две отравились, третья спрыгнула в ущелье со скалы.

Дела Гарри попросил у архивариуса придержать пока и, вернувшись в отдел, сказал Лестрейнджу:

— Я бы сказал, что они очень похожи на дело Скоткинса. Но там нигде ни про какой роман не сказано…

— Не сказано — не значит «не было», — ответил Лестрейндж. — Я помню, что искал мотивы и вроде бы нашёл, но хилые. На третьем деле я уже подозревал, что всё не настолько очевидно, но между делами прошли годы и сходство в глаза не бросалось. А потом нам всем стало не до этого. Следующее дело же попало к Джону… а теперь я думаю, возможно, их было не четыре? Поттер, возвращайтесь в архив и поднимите все дела с восемьдесят первого с убийствами и самоубийствами виновных, — он вновь принялся заполнять форму допуска.

— Я пропустил серийника? — мрачно спросил внимательно прислушивавшийся к ним Долиш.

— Или я, — ответил Лестрейндж. — Ко мне эти дела попали намного раньше. А схема красивая, — задумчиво проговорил он. — Может быть. Идите, Поттер, и отдельно отложите те дела, что были после ноября двухтысячного.

Остаток дня Гарри провёл в архиве. Архивариус, ворча, долго изучал подписанную Лестрейнджем бумагу и, хотя и подчинился, первое время буквально ходил за Гарри по пятам. По счастью, минут через сорок ему это надоело, и он отчасти оставил Гарри в покое, впрочем, появляясь то и дело и недовольно бурча себе под нос, что нынешние юнцы ничего-то без него не могут. И, на самом деле, был не так уж и далёк от правды, потому что система принятых здесь меток вызывала у Гарри желание найти того, кто её ввёл, и придушить. Раз десять. Потому что маркировок было много — нет, не просто много. Очень! Одни самоубийства разделялись по способам, по возрастам, по полу и даже по семейному положению — и каждое имело собственную метку! И ни единой общей! Как вообще так можно работать?!