Middle (джен)

Когда Гарри с Лестрейнджем вышли из столовой, он спросил:

— Так что? Куда мы? Джагсон или Батчелор?

— Вы, конечно, правы, сэр, — признал Гарри. — Батчелор.

— Почему? — спросил Лестрейндж, и Гарри захотелось его стукнуть. Иногда эта манера Лестрейнджа внезапно вспоминать о том, что он наставник и должен своего подопечного учить, ужасно раздражала.

— Потому что, как вы сами сказали, нет никакой нужды спешить с допросом Джагсона, — очень терпеливо ответил Гарри.

— Я сказал, — кивнул Лестрейндж. — И попросил подумать.

— Я подумал, — ещё терпеливее ответил Гарри. — И мне ваши аргументы показались убедительными.

— В отношении Джагсона? — уточнил Лестрейндж, и Гарри улыбнулся, не желая показывать всё, что сейчас чувствовал.

— Да, сэр.

— А в отношении Батчелора? — спросил Лестрейндж со своим привычным внимательно-дружелюбным выражением лица.

— Батчелора, сэр? — переспросил Гарри.

— Батчелора, — подтвердил Лестрейндж. — Мы с вами обсудили аргументы за или против кандидатуры Джагсона, но ведь это только половина дела. Что вы думаете о спешности допроса Батчелора?

— Ну, Скоткинс с ним не может ведь связаться, — ответил Гарри. — В принципе, это тоже не срочно.

— Раз не срочны оба, как вы полагаете, в какой последовательности их разумно проводить? — спросил Лестрейндж. — И почему? Ну, я же должен обучать вас, — он чуть улыбнулся. — Не спешите, мы всё равно уже опоздали.

Гарри задумался. От его раздражения осталась разве что лёгкая тень — в конце концов, методы у каждого свои. Сам он так не стал бы делать, но Лестрейндж и не обязан под него подстраиваться. В конце концов, после Снейпа что ему Лестрейндж?

— Я думаю, что после допроса Батчелора у нас не будет времени отвлечься на что-нибудь ещё, — сказал он, наконец, и Лестрейндж буквально… нет, не просиял, конечно, но улыбнулся широко и донельзя довольно:

— Полностью согласен с вами. Значит, Джагсон?

— Джагсон, сэр, — ответил Гарри, ощущая прилив гордости.

— Я жду вас внизу, — сказал Лестрейндж, и Гарри отправился за своим плащом.

В Лондоне погода была гадкой: сеящий дождь больше напоминал водяную пыль, но ноябрь есть ноябрь, и Гарри обрадовался, когда они вошли в тёплое министерство. В отделе их, похоже, ждали, и когда они вошли, Сэвидж велел:

— Лестрейндж, к Робардсу.

— Что, уже? — засмеялся почему-то тот. — Когда успел-то?

— Его же утром разбудили, как положено, — Сэвидж вздохнул. — И он первым делом подал жалобу.

— На что? — не удержался Гарри. То, что речь шла о Джагсоне, было вполне очевидно, но на что он мог пожаловаться? На отрубленную кисть?

— На применение легилименции, — ответил Лестрейндж. — Без его согласия и, разумеется, постановления Визенгамота.

— Вы… — задохнулся Гарри.

— Нарушил правила, — кивнул Лестрейндж. — И сейчас пойду расплачиваться.

— Ясно, сэр, — сухо сказал Гарри. Он буквально разрывался от возмущения и обиды: судя по выражению лиц всех присутствующих, для них это вовсе не было секретом! Они все об этом знали, а его отправили домой!

— Поттер, — окликнул его Лестрейндж, и Гарри заставил себя посмотреть ему в глаза и спросить:

— Слушаю, сэр?

— Это очень серьёзное нарушение. Мне это будет стоить большого… очень большого штрафа и полугодового — в лучшем случае — понижения в должности. И не отстранения лишь потому что это Джагсон. Вам бы это стоило карьеры и закрыло навсегда дорогу в Аврорат. Навсегда, — подчеркнул он и умолк, давая Гарри время осознать услышанное. — Вы стажёр — я старший аврор, — продолжал он, когда Гарри начал успокаиваться. — Вас понижать некуда, только увольнять. Оно того не стоит, полагаю. Вы так не считаете?

— Да, сэр, — вынужденно признал Гарри.

— Вернусь — всё расскажу, — пообещал он и ушёл.

— Он прав, — примирительно проговорил Сэвидж.

— Но вы же знали, — сказал Гарри.

— Догадывались, — Сэвидж улыбнулся. — Гарри…

— Да я понимаю, — Гарри не хотелось разговаривать. Он бы вообще ушёл пройтись и успокоиться, но сделай он это сейчас, бы расписался в собственной несдержанности, так что он просто сел за свой стол, взял первую попавшуюся папку, открыл её и уткнулся в документ. Наверное, все поняли, что происходит, однако вида не подал никто, давая ему возможность успокоиться.

К тому времени, когда Лестрейндж вернулся, Гарри уже смог взять себя в руки и признать справедливость его слов, хотя всё ещё чувствовал себя если не обиженным, то обделённым. Однако нет глупей позиции, чем обижаться, когда ты уже признал разумность действий, что тебя обидели, так что Гарри убрал перегородку между их столами и спросил с весёлой улыбкой:

— Сэр, вы обещали рассказать!

— Да, разумеется, — Лестрейндж выглядел вполне довольным. — Тем более что мы с вами сейчас идём допрашивать мистера Джагсона.

— На чём сошлись? — осведомился Сэвидж.

— Штраф в годовую зарплату и полгода понижения до обычного аврора, — весело сказал Лестрейндж, а Гарри охнул про себя. Он сам не знал, что больше его впечатлило: размер штрафа или срок понижения в должности.

— Я думаю, под Рождество тебя помилуют, — покивал Сэвидж.

— Может быть, — согласился Лестрейндж. — Но вряд ли: до него едва полтора месяца.

— Ну вот пройдёт процесс — посмотрим, — не уступал Сэвидж, и Лестрейндж махнул рукой:

— Не важно всё это. Какая разница? Аврор так аврор. И деньги есть. Ещё бы толк был… но посмотрим, — он посмотрел на Гарри и уселся на своё место. — Вчера я смыл с себя весь грим, переоделся и пришёл сюда. Зашёл к нему, и с порога, только разбудив, наложил заклятье. Иногда, — сказал он медленно, понизив голос, — правила стоит нарушать. Понимая, что заплатишь за это некоторую цену… не платить нельзя, — добавил он, глядя Гарри в глаза. — Даже если можно… особенно тогда. Иначе вы сами не заметите, как перейдёте грань и перестанете отличаться от тех, с кем боретесь. Я видел это много раз… — он наложил вдруг на них обоих заглушающие чары. — Это ведь такой соблазн, и он у вас будет. Вам — и вы это понимаете — позволено намного больше, чем другим. Здесь в частности. Вас любят, и все помнят — здесь, по крайней мере, — чем мы вам обязаны. И будет очень соблазнительно сказать себе однажды, что вы заслужили это право. И, в конце концов, вы преступаете закон не для себя, а исключительно для блага. Общего, — он усмехнулся. — Вот как я вчера. Ведь очевидно, что я лично для себя не получил ничего? — спросил он— и умолк в ожидании ответа.

— Вполне, сэр, — Лестрейндж никогда прежде не вёл с Гарри подобных разговоров, и хотя бы из одного изумления тому хотелось его дослушать.

— Вот здесь и кроется ловушка, — кивнул Лестрейндж. — Получил, конечно.

— Что? — Гарри в самом деле не понимал.

— Удовлетворение, — серьёзно ответил Лестрейндж. — И славу. И удовольствие от власти. От того, что я могу с ним это сделать и, даже нарушая закон, по сути, буду прав. И все меня поддержат. Это невероятно сильное ощущение и тонкое. Его редко замечают, и ещё реже отдают себе отчёт в том, что происходит, когда человек его испытывает. Знаете, что?

— Не то, что вы уже назвали? — с любопытством спросил Гарри.

— Героизм, — улыбнулся Лестрейндж. — В этот миг ты чувствуешь себя героем. И спасателем. Это дорогого стоит — и это очень хочется повторить. Позже. В некотором роде, — признал он, — вся наша работа, так или иначе, вызывает это чувство. Успешная, по крайней мере. И вот однажды вы позволите себе закон нарушить, и вам не захочется платить, потому что — а за что? Вы ведь продвинули расследование и восстановили справедливость! И вас все поймут, и спустят на тормозах — нередко сделать это очень просто. Как сейчас легко бы было эту жалобу… допустим, потерять. Не дать ей ход… да просто обвинить подателя во лжи. Ну в самом деле, кто поверит Пожирателю? А кто поверит, тот меня поддержит, — он усмехнулся. — Но это первый шаг к тому, чтобы лет через двадцать — или десять, тут как повезёт — превратиться в тварь, который ты бы сам не то что не подал руки, ты бы не пожалел ни сил, ни времени, чтобы отправить её в Азкабан. Это происходит незаметно, быстро и на удивление легко, — он опять поймал взгляд Гарри. — А вас… вас некому будет останавливать. У вас — если вы однажды ступите на этот путь — будет столько индульгенций, что… — он махнул рукой. — Вы добровольно умерли за нас. Вам было восемнадцать. Кто посмеет возразить вам?

— Я не собирался быть героем, — резко ответил Гарри.

— Нет, но стали, — сказал Лестрейндж. — И вы — при желании — можете этим манипулировать. Поэтому я говорю о плате. Она удерживает от того, чтобы пойти по этому пути... или, по крайней мере, останавливает, если вы шагнули. Я помню некоторых Пожирателей милыми детьми, и помню, как они превратились в то, что сейчас сидит там, где сидит, или лежит в земле. И Фадж когда-то, говорят, был очень милым человеком. Вас до определённого момента никто даже не будет пытаться заставлять платить: вас любят здесь. И покровительствуют, и вы это знаете, конечно.

— Но не вы, — усмехнулся Гарри.

— И я тоже, — тихо рассмеялся Лестрейндж. — Просто по-другому. Наставник не может не покровительствовать подопечному, иначе для чего он нужен? Так что вам придётся следить за тем, чтобы платить, самостоятельно.

— Как вы, — утвердительно проговорил Гарри.

— Сегодня — да, — кивнул Лестрейндж. — Потому что возлагать это на Гавейна в данных обстоятельствах подлинное свинство.

— Но ведь он же вызвал вас, — напомнил Гарри.

— Но если бы я попросил его прикрыть глаза, как думаете, отказал бы он мне сейчас? Однако я предпочитаю заплатить, тем более, — добавил он уже с иронией, — что у меня, как и у вас, есть возможность себе это позволить.

— И что вы узнали? — спросил Гарри, помолчав.

— Что Джагсон был не один, конечно, — ответил Лестрейндж, снимая заглушающие чары. — Собрал вокруг себя былых сторонников… отребье, — он скривился. — Мы сунулись, конечно, но их не было — они не идиоты. Но ничего, найдём, по крайней мере, мы знаем теперь, кого искать. И знаем, где они, возможно, могут появиться. Мы там оставили засады… подождём. Вдруг повезёт.

— Должно, сэр, — улыбнулся Гарри.

— Посмотрим, — он поднялся. — Что ж, идём? Большого смысла в этом допросе нет, он вряд ли скажет что-то интересное, зачем ему, но это необходимо. Вы со мной внутрь не пойдёте, — предупредил Лестрейндж. — Он поведёт себя при вас совсем не так, как наедине. Посмотрите снаружи.