Middle (джен)

Если Гарри полагал, что вчера зал заседаний был полон, то сегодня тот просто ломился — казалось, будто зрители сидят буквально друг на друге. Ещё утром, до того, как заступить на пост, Гарри слышал, как дежурившие этой ночью ребята из ДМП рассказывали, что Атриум начал заполняться с шести утра — с того момента, как вообще открыли вход для посетителей, а к восьми там было уже просто не протолкнуться. Сам Гарри вместе с Сэвиджем и Робардсом был в министерстве уже в половине восьмого, и, действительно, им пришлось почти протискиваться сквозь толпу.

Затем Робардс сменил караул на Гарри с Долишем, и они спокойно вернули заключённых на место, однако будить пока не стали.

— Так кто получил среднее дежурство? — осведомился у Лестрейнджа с Праудфутом и Долишем Робардс, когда обмен был совершён.

Лестрейндж, выглядевший то ли мрачным, то ли просто очень сосредоточенным, в ответ состроил недовольную гримасу и, махнув рукой, ушёл, буркнув что-то:

— Мне нужно подготовиться, — а Долиш с Праудфутом переглянулись, рассмеялись, и последний пояснил:

— А не было его. Мы с Джоном поделили ночь. Дольфу сегодня выступать весь день — на правах старших авроров мы ему велели высыпаться.

— Он вам не простит, — тоже засмеялся Робардс. — Дольф болезненно относится к таким вещам.

— Ну пускай мстит, — охотно согласился Праудфут. — При случае.

— Всё правильно, — поддержал его Робардс. — Как уговорили-то?

— А кто уговаривал? — удивился Праудфут. — Он сейчас кто? Простой аврор. Ну вот я его на правах заместителя начальника и старшего аврора и отправил спать. Без разговоров. Тоже мне, проблема.

— Субординация и Дольф, — Робардс улыбнулся. — С некоторыми бы это не прошло, — он покосился на Гарри, однако тему развивать не стал. — Всё, шутки кончились. Сегодня будет горячо — будьте осторожны и внимательны. Сегодня все следим за залом, и ты, Гарри, тоже, — велел он и, махнув рукой, позвал их всех с собой на совещание.

Там сегодня были все — весь лондонский отдел Аврората. На сей раз зал был поделён на квадраты, и каждый из авроров получил для наблюдения свой собственный участок, за которым должен был наблюдать в течение всего процесса.

— Палочки из рук не выпускать, — предупредил Робардс. — Перед входом в зал — проверка, — предупредил он, поднимаясь. — Всё, пошли.

Проверял всех Робардс лично, даже тех, кто вводил обвиняемых, накладывая на них заклинания, снимающее действие оборотного зелья и трансфигурацию. Ощущение было не из приятных: Гарри будто охватил сдирающий кожу обжигающе-ледяной вихрь, и, хотя это была всего секунда, он бы точно не хотел это повторять.

Наконец заседание началось. На сей раз обвиняемых было пятеро, и на фоне бывших членов Визенгамота Джагсон совершенно потерялся. Гарри успел их рассмотреть ещё там, в камерах, но всё равно отчаянно жалел, что не может видеть их лица, когда Лестрейндж зачитывал обвинения.

Чарльз Дельфингтон, получивший от Джагсона двух девочек пятнадцати и одну — четырнадцати лет. Шестьдесят пять лет, и дети есть, и внуки… собственно, его сын сейчас и занимал место в Визенгамоте, и Гарри знал, где тот сидит — и, хотя он не попадал в выделенный ему для слежки квадрат (тот был вообще в той части зала, где сидели зрители), удержаться от того, чтоб не посмотреть на него, Гарри не мог. Сын — мужчина за сорок с породистым худым лицом и светлыми кудрями, сейчас находящимися в заметном беспорядке, был бледен и, похоже, уже не первую ночь не спал. Когда он смотрел на прикованного к креслу обвиняемого отца, его тонкие губы складывались в нервную гримасу омерзения.

Белинда Скоур. Единственная женщина из обвиняемых, купившая у Джагсона четверых юношей — двум было по шестнадцать, двум — пятнадцать, и никто их больше никогда не видел. Она тоже ушла из Визенгамота после войны, когда ей едва исполнилось пятьдесят, передав место племяннику — и тот сейчас сидел с совершенно непроницаемым лицом и смотрел куда-то в пустоту. Гарри поискал взглядом её мужа — он знал его по колдофото: им всем сегодня показали родственников обвиняемых, и Гарри хорошо запомнил лица, — но не увидел никого похожего. Хотя, конечно же, никто не гарантировал отсутствие оборотки или трансфигурации: зрителей на них не проверяли. А ведь была ещё и пресса…

Феликс Ургхарт, самый старший обвиняемый — ему было семьдесят два, и он мирно пережил времена Волдеморта и даже не был ни в чём особенно дурном замечен до того, как несколько дней назад его арестовали. Он и выглядел вполне благообразно, и даже сейчас производил впечатление, скорей, приятное — такой солидный волшебник с начинающей седеть холёной длинной бородой и улыбчивым лицом. Он приобрёл у Джагсона двух девочек четырнадцати лет — и, глядя на него, так и просилось на язык «всего». Всего-то двух… Кто должен был унаследовать его место, Гарри не знал — у Ургхарта было две дочери и трое сыновей, и внуки, большая семья, вмиг потерявшая всё своё влияние. Их — или кого-то, нанятого ими — Робардс опасался больше всего, и Гарри выискивал среди зрителей знакомые по колдофото лица. И нашёл. Они сидели вместе, две дочери и двое сыновей, без младшего, сидели среди зрителей и, не отрываясь, смотрели на отца, тихо разговаривая иногда друг с другом.

Джон Уиддершинс. Известный меценат и щёголь — его арест наделал шума больше, чем все три остальных. Он, видимо, ценил разнообразие, и приобрёл у Джагсона двух девочек тринадцати и пятнадцати лет и четырнадцатилетнего мальчика. Персона Уиддершинса привлекала к себе особое внимание, и, кажется, никого не интересовала его преемница, занявшая кресло вскоре после войны, когда он заявил, что слишком устал от всей этой политики и поэтому уходит. А ведь его тогда ни в чём не обвиняли… Он отдал место троюродной сестре — довольно странный выбор, тем более что она была старше своего кузена на полтора десятка лет, но с ним никто не спорил. И вот сейчас она сидела за одним из первых столов, высокая седая женщина с абсолютно прямой спиной и сжатыми в нитку бледными губами, сидела и смотрела на того, кто дал ей это место. И если бы взгляд мог убивать, Уиддершинс не дожил бы даже до начала заседания.

Закончив зачитывать обвинения, Лестрейндж перешёл к представлению доказательств, и теперь уже сам Джагсон выступал свидетелем и делал это, насколько Гарри слышал, с удовольствием. Гарри много бы отдал, чтобы посмотреть на него хотя бы несколько секунд, но даже не думал отворачиваться: не хватало ему только из пустого любопытства пропустить момент, когда случится то, чего они все так опасались.

Конечно, одних показаний Джагсона бы не хватило — более того, их вообще не приняли бы, если бы не демонстрация воспоминаний. Выступления легилиментов были, определённо, самой тяжёлой частью этого процесса, потому что под их руками оживали те, кого уже давно не было среди живых. И Гарри, не имея возможности видеть лица обвиняемых, смотрел на зрителей и видел на их лицах далеко не только отвращение и ужас. Нет — там были и любопытство, и даже тот азарт, что часто можно видеть на спортивных матчах, и ожидание, и ещё что-то, что Гарри определить не мог.

А ещё была ненависть. Гарри не знал никого из тех, на чьих лицах её видел, но его взгляд выхватывал искажённые ей лица, и его пальцы сжимались на рукояти палочки. Он понимал, так понимал тех, кто так глядел, и именно поэтому должен, обязан был успеть остановить их. Не ради обвиняемых — вот уж кого ему было не жаль ни капли, нет. Ради тех, кто мог бы погубить себя ради мести… нет — возмездия, которое, Гарри знал, и так свершится. Потому что той жизни, что ожидала обвиняемых, сам он предпочёл бы смерть.

Наконец все воспоминания были продемонстрированы, все показания даны, и можно было приступать к голосованию. Гарри мельком глянул на часы и удивился: было уже три часа, а никто не думал о каком-то перерыве. Впрочем, осталось лишь голосование, и они все на сегодня разойдутся…

— Аврорат вызывает следующего свидетеля, — вдруг заявил Лестрейндж и в воцарившейся недоумённой тишине закончил: — Мисс Элеонору Грей.

Прозвучавшее имя ничего не сказало Гарри, но, в конце концов, он ведь не видел всё это расследование целиком и не во всём участвовал. Видимо, какая-то чиновница, решил он, кто-то из сотрудников Комиссии. Или… а были ли егеря-женщины? Почему-то до сих пор Гарри был абсолютно уверен в том, что там были лишь мужчины, но, собственно, почему? Он не изучал этот вопрос — и что могло бы помешать ведьме тоже поучаствовать в охоте?

Однако когда в зал вошла мисс Грей, Гарри, не удержавшись, всё же обернулся на секунду и почувствовал, как его внутренности сжимаются и завязываются в узел — потому что той на вид от силы было лет шестнадцать. Маленькая, худенькая, в обычной чёрной мантии, с собранными на затылке в хвост светлыми волосами, она была ужасно бледной, однако же двигалась весьма решительно, но смотрела только себе под ноги. Её юное лицо было ошеломляюще, почти пугающе прекрасным — Гарри, кажется, даже не видел прежде таких нежных и совершенных лиц.

Лишь встав на свидетельское место, она подняла, наконец, взгляд — однако посмотрела не на буквально окаменевшего Джагсона, а на Лестрейнджа, который ей ободряюще кивнул.

— Вы мисс Элеонора Грей? — задал он первый вопрос.

— Да, — её высокий голос прозвучал неожиданно твёрдо.

— Мисс Грей, вы знаете кого-нибудь в этом зале?

— Да, — она говорила очень твёрдо и уверенно, но вовсе не спокойно.

— Кого?

— Вас, — она была серьёзна и очень сосредоточенна.

— Откуда вы знаете меня? — не менее серьёзно спросил он.

— Вы аврор, — ответила она. — Лестрейндж. И вы меня освободили.

По залу прошёл шёпот, и Гарри охватило очень скверное предчувствие. Он перехватил палочку удобнее и почти что не стесняясь поднял руку, словно бы готовясь её использовать… хотя нет, не словно. Именно готовясь.

— Кого-нибудь ещё? — спросил Лестрейндж.

— Его, — она сказала это очень громко.

— Вы знаете, кто это?

— Я не знаю имени. Ему меня продали егеря.

Джагсон. Гарри был уверен, что мисс Грей указала на него.

— Ещё кого-нибудь?

— Его.

По залу снова прокатился шёпот, а Гарри едва не кусал от нетерпения губы. Кто? На кого она указывала?

— Кто это?

— Я не знаю имени. Это человек, которому меня продал он.

— Сколько вы там пробыли?

— Я не знаю. Не помню. Долго. Вы меня нашли там.

Кто? Ну кто же?! Если бы Лестрейндж назвал имя…

— Ещё кого-нибудь?

— Его.

Зал ахнул, и Гарри показалось, что все взгляды устремились на него.

— Откуда вы знаете его? — спросил Лестрейндж.

— Он был там. Приходил. Последние… не знаю. Несколько месяцев.

— Мистер Поттер, — услышал Гарри строгий и сухой голос Лестрейнджа. — Вашу палочку.

— Что? — переспросил Гарри, оборачиваясь и едва не сталкиваясь со стоящим едва ли не вплотную к нему Лестрейнджем.

— Вашу палочку, пожалуйста, — повторил тот, протягивая руку и глядя ему прямо в глаза. — Отдайте, — проговорил он, явно нарушая протокол и требовательно глядя Гарри в глаза.

— Я не… я не понимаю, — пробормотал Гарри.

— Вашу палочку, — в третий раз проговорил Лестрейндж, и Гарри, подняв взгляд, увидел, что на него смотрит с десяток палочек. — Отдайте мне её. Сейчас.

Как во сне, Гарри протянул Лестрейнджу свою волшебную палочку, и тот, забрав её, проговорил очень официально, продолжая держать Гарри на прицеле:

— Мистер Гарри Джеймс Поттер, вы задержаны до выяснения всех обстоятельств. Позже вы будете допрошены. Уведите, — велел он.

К Гарри подошёл сам Сэвидж и, молча кивнув, повёл его из зала.