Middle (джен)

Они прошли по коридору, свернули за угол, пропустили ещё несколько дверей и, наконец, остановились. Нарцисса нажала на ручку двери, толкнула ту и, войдя, остановилась, поджидая Гарри.

Эта комната, судя по всему, служила кабинетом — причём кабинетом если и не любимым, то, по крайней мере, очень обжитым. Главным здесь был стол — большой стол тёмного дерева с вырезанными волшебными животными: Гарри опознал единорогов, пегасов и гиппогрифов. Кроме стола со множеством ящиков, здесь стоял парные к нему шкаф, два комода и стул с высокой спинкой. Кушетка возле одной из стен явно была сделана другим мастером, хотя мотив её тёмно-зелёной обивки и повторял изображения на мебели.

Над кушеткой висела большая картина, на которой был изображён весенний лес, по которому будто текла голубая река колокольчиков. Над ними порхали голубые, белые и жёлтые бабочки, между деревьев мелькали длинные рыжие уши и спина сеттера… нет — двух сеттеров, носящихся друг за другом.

Нарцисса таинственно улыбнулась Гарри и, указав на картину палочкой, мягко отлевитировала её вниз, на пол, прислонив к стене. А затем подошла к ней и, поманив Гарри за собой, спросила:

— Хотите туда войти? Внутрь?

— Войти? — переспросил Гарри, очень надеясь, что у него вышло сделать это достаточно удивлённо.

— Войти, — улыбнулась Нарцисса, и Гарри подумал, что она и правда очень красива. Совсем не так, как мадам Граннион, или, например, Моран: её красота не была яркой и, похоже, очень зависела от настроения Нарциссы и выражения её лица. — Идёмте?

— Ну, я не думаю, что вы станете убивать стажёра, которого ждёт с отчётом об этом визите начальник, — пошутил Гарри, и она улыбнулась ему в ответ:

— Мне кажется, это было бы не очень разумно.

— Иду, — решительно тряхнул головой Гарри.

И хотя в его обмане не было ничего предосудительного, ему почему-то было неловко.

— Тогда следуйте за мной, — сказала Нарцисса и легко перешагнула через раму.

Гарри сделал то же самое, очень стараясь воспроизвести те ощущения, что уже испытал когда-то в доме Лестрейнджа. И, ступив через раму, оказался прямо среди синих колокольчиков. Воздух был напоен запахом цветов и свежей листвы, и чуть слышно звенел и шуршал от её движения и от толстых пушистых шмелей, копошившихся в голубых цветках.

Собаки радостно подбежали к появившимся людям, и в ладонь Гарри ткнулся любопытный холодный нос. Прикосновение было настолько реальным, что Гарри вздрогнул, и пёс, кажется, восприняв это как предложение поиграть, подпрыгнул и, легко коснувшись лапами его плеч, слегка лизнул в подбородок.

— Они тут скучают, — сказала Нарцисса, трепля второго сеттера за уши, — и очень радуются гостям.

Она достала из кармана ярко-жёлтый мячик и кинула его в лес, и собаки вихрем унеслись вслед за ним.

— Они абсолютно настоящие, — изумлённо произнёс Гарри.

— Да, — Нарцисса присела и сорвала колокольчик. — Как и цветы, и всё остальное, — она протянула цветок ему и добавила: — Правда, вынести его отсюда нельзя. Но можно даже попробовать, — она улыбнулась.

Гарри, не удержавшись, лизнул кончик обломанного стебля — и ощутил горечь. Ему стало не по себе: здесь всё было едва ли не реальнее, чем в настоящем мире.

— Какое странное место, — сказал Гарри, опуская руку с цветком. — И сколько здесь можно оставаться?

— Сколько угодно, — ответила Нарцисса. — Рабастан уникален. Теперь вы мне верите? — спросила она.

— В чём? — непонимающе переспросил Гарри.

— В том, что он может договориться с любым портретом, — мягко проговорила Нарцисса.

— Рабастан Лестрейндж в тюрьме, — хмуро ответил Гарри.

— Я помню, — кивнула она.

Откуда-то вдруг повеял холодный ветер — так бывает весной, конечно, но это произошло настолько к месту, что Гарри захотелось сейчас же уйти, и он спросил:

— Как выйти отсюда?

— Так же, как пришли, — она указала ему на ветку вяза, склонившуюся над колокольчиками. — Под ней граница. Просто переступите.

Гарри сделал шаг вперёд — и, выбравшись в комнату, с облегченьем вздохнул. Было что-то очень неправильное в том, что искусственно созданный, нарисованный мир был едва ли не реальнее настоящего. А ведь можно нарисовать такую картину, например, на стене, мрачно подумал Гарри. И заманить туда кого-нибудь — а затем просто свернуть холст или вообще уничтожить. И… и кто сказал, что ничего подобного не было?

И если было, то Рабастан должен об этом знать.

Гарри заставил себя улыбнуться вышедшей из картины Нарциссе, твердя себе, что, хотя пока он не знает, зачем, но её игру стоит сейчас поддержать. Оборвать её он всегда успеет.

— Это было удивительно, — сказал он. — И немного жутко.

— Жутко? — переспросила она. — Почему?

— Слишком реально, — честно ответил Гарри. — Но вы правы: я верю, что тот, кто создал такое, умеет обращаться с картинами. И всё же я надеюсь, что мы справимся сами.

— У бабушки был непростой характер, — сказала Нарцисса, идя к двери. — Она бывала очень упряма. Я попытаюсь с нею поговорить, но, говоря откровенно, я никогда не была её любимицей.

— А кто был? — спросил Гарри, выходя в коридор вслед за ней.

Нарцисса задумалась.

— Этель, пожалуй, — наконец, сказала она.

— Этель? — переспросил Гарри, очень стараясь, чтобы это прозвучало просто вопросительно.

— Этель Смит — из младшей ветви, — в девичестве Дженкинс, — ответила Нарцисса.

— Этель Смит, в девичестве Дженкинс, — повторил Гарри. — Спасибо. Может быть, тогда попросить её поговорить бабушкой.

— Я не знаю, о чём вы хотите говорить с бабушкой, — сказала Нарцисса. Они уже дошли до лестницы и начали спускаться. — Но я бы не была слишком уверена в том, что Этель вам поможет. Впрочем, я знала её так давно, что могу ошибаться, — добавила она.

— Почему вы так думаете? — спросил Гарри. Он был почти уверен, что его слова о картине Рабастана Лестрейнджа ей не понравились и, может быть, даже задели её, и ему хотелось загладить произведённое впечатление.

— Этель, — Нарцисса обернулась и посмотрела на него, — никогда не любила делать что-либо просто так. Не представляю, что вы могли бы ей предложить. Впрочем, возможно, она изменилась, — предположила Нарцисса, открывая дверь в ту же гостиную, где они с Гарри прежде сидели.

— Я буду надеяться на вас, — улыбнулся ей Гарри.

— Я сделаю всё, что в моих силах, — заверила она Гарри.

Они довольно тепло попрощались, и Нарцисса проводила его было к камину, но, поскольку Гарри собирался в министерство, а не домой, он направился к двери — и когда Нарцисса открыла её, попрощался ещё раз и аппарировал прямо с крыльца.

Гарри не знал, сколько времени провёл в Малфой-мэноре, но был совершенно уверен, что точно не больше двух часов. По его ощущениям, прошло около сорока минут — и точно, когда Гарри вошёл в министерство, часы в Атриуме показывали без четверти семь.

В отделе все ещё были на местах, и Гарри подумал, что они ждали его — слишком уж откровенное любопытство было написано на их лицах.

— Молодец, — сказал Сэвидж, выслушав обстоятельный отчёт Гарри. — Отличная работа. Да, мадам Малфой может быть обаятельной, — он ухмыльнулся.

— Сэр? — с любопытством спросил Гарри.

— Ну, она тут часто бывала в девяносто восьмом, — ответил Сэвидж. — Гавейн бы рассказал тебе больше, расспроси как-нибудь при случае. Как она, однако, хлопочет за зятя, — добавил он, усмехаясь. — Гений. Уникален!

— Так правда же, — сказал Праудфут. — Просто это не имеет теперь значения.

— Надеюсь, — буркнул Сэвидж, нахмурившись. — Ты же читал его дело, — добавил он, поглядев на Гарри, и тот почувствовал, что краснеет. — Ну ты же не думаешь, что я об этом не знаю, — с некоторой даже укоризной проговорил он.

— Сэр, я просто… — пробормотал Гарри, и Сэвидж махнул рукой:

— Имеешь право. Но вообще-то она права, — добавил он.

— Кто? — спросил Гарри.

— Нарцисса Малфой. Про Рабастана. Я уверен, что он сумел бы добиться от портрета ответа, но мы оставим это на самый крайний случай. Я надеюсь, мы справимся сами. В конце концов, не эта Розье — так Этель. Хотя просто так её, конечно, не допросишь.

— Почему? — Гарри, конечно, представлял себе ответ, но всё же хотел услышать его от Сэвиджа.

— Потому что её муж из Смитов, а семья у них хоть и огромная, но очень дружная. И хотя супруг Этель дальше от Визенгамота, чем я, но в данном случае это не слишком важно: она отвечать откажется, а мы тут же получим запрос от высокого суда. Связываться с этим семейством себе дороже — по крайней мере, без серьёзных оснований. И воспоминания Молли на них не тянут. При всём уважении. Так что нам нужны показания портрета.

— Ну попробуем завтра добыть их, — сказал Праудфут. — Может, и выйдет.

— Ну что, по домам? — спросил Сэвидж, вставая.

Все засобирались, а Гарри, помявшись, подошёл к Сэвиджу и попросил:

— Сэр, вы не могли бы дать мне разрешение поднять старые дела о пропавших людях?

— Каких пропавших? Зачем? — Сэвидж, раскладывавший лежащие на столе бумаги по ящикам, резко обернулся, уронив несколько листов обратно. — Гарри, что ты снова затеял?

— Я подумал, сэр, — сказал Гарри. — Эти картины, что рисовал Рабастан Лестрейндж, настолько реальны, что их можно было бы использовать как ловушки. Если кто-то войдёт туда, а потом холст свернут, или вообще сожгут, что будет с человеком?

— Твою мать, — пробормотал Сэвидж, глядя на Гарри. — Поттер, чтоб тебя… Завтра, всё завтра, — резко сказал он и вернулся к своим бумагам. — Подашь утром рапорт, — сказал он, закончив. — Ты хоть представляешь, что это может быть за дело? А? — спросил он так зло, будто это Гарри нарисовал те картины.

— Наверное, не до конца, — честно признался тот. — Но ведь так действительно могло быть.

— И Дольфа не спросишь, — хмуро сказал Сэвидж.

— Он не мог знать! — воскликнул Гарри. — Сэр.

— Он мог об этом подумать и выяснить, так ли это, — Сэвидж опять разозлился. — И проверить, и закрыть этот вопрос. Выяснив, что ничего подобного не было. Иначе бы дело было!

— Но его не спросишь сейчас, — мирно проговорил Праудфут. — А проверить надо. В конце концов, ему действительно могло и не прийти это в голову.

— Проверим, — Сэвидж почти с яростью задвинул последний ящик и, буквально сорвав с вешалки плащ, вышел из кабинета.

— Не обращай внимания, — Праудфут подошёл к Гарри.

— Ничего, — отозвался тот. — Почему он так злится?

— Не бери в голову, — повторил Праудфут, похлопав Гарри по плечу. — Мы все переживаем за Дольфа, вот и всё.

Спорить дальше Гарри не стал, но реакция Сэвиджа вызвала у него вопросы. Много вопросов. Мог ли Сэвидж знать какой-то секрет, и насколько грязным мог быть тот секрет, и насколько он мог пачкать Радольфуса? Мог ли тот прикрывать брата в этом деле? И если это было так, то зачем? В конце концов, преступлений Рабастан совершил достаточно, чтобы ещё одно или десять ничего не изменили в его судьбе. Такая ложь просто не имела смысла…

Но если так, почему Сэвидж так разозлился? Только ли дело в том, о чём сказал Праудфут? Или тут есть что-то ещё?

С другой стороны, если бы такой секрет был, Сэвидж мог бы сказать Гарри, что сам всё проверит. Мол, дело слишком серьёзное для стажёра. Но ведь не сказал… значит, или не знает ничего, или знает, что Гарри ничего не найдёт?

Вопросов было много, и ответ на них должен был лежать в архиве. Если его оттуда, конечно же, не забрали.

Или… не заберут.