Middle (джен)

Робардс проводил их долгим взглядом, затем перевёл его на Сэвиджа и спросил:

— Роберт, ты не проведёшь сейчас планёрку за меня?

Время подходило к двум часам, и никакой планёрки сейчас не было, да и быть, конечно, не могло — просто по какой-то причине Робардс решил удалить Сэвиджа из допросной, при этом соблюдя приличия перед арестованным. Гарри это понимал, и сам Сэвидж тоже понял, разумеется, и, кивнув, ответил коротко:

— Конечно.

— Там вроде нет ничего срочного, но если что — зови, — сказал Робардс, и Сэвидж, коротко кивнув, ушёл.

Теперь в допросной осталось только трое: Гарри, Робардс и Мальсибер. Перо так и зависло в воздухе возле пергамента, и Робардс почему-то его не запускал. Вместо этого он положил на стол руки, чуть подался вперёд и неторопливо проговорил:

— В эти выходные мы с Гарри по настоянию Аластора Моуди поставили эксперимент и провели их так, как жили вы с ним последние пять лет. В ошейнике, браслетах и повязке. И я хочу понять: что вам давало силы так… существовать? Что вас удерживало? Надежда? Сила воли?

— Надежда, — задумчиво проговорил Мальсибер, разглядывая их. — И осознание справедливости. Воли у меня никогда особой не было. Я надеялся.

— На что? — голос Робардса звучал довольно мягко, а Гарри не понимал, почему Робардс словно пропустил мимо ушей слова о справедливости. Сам бы он спросил, прежде всего, об этом, а вовсе не о надежде.

— Что мы однажды сможем выбраться — хотя бы кто-нибудь из нас. Хотя бы эльфы. Что Каплан однажды ошибётся, — по губам Мальсибера мелькнула торжествующая улыбка. — И он ошибся. Но мы тоже.

— В чём? — спросил Робардс, и Гарри просто кожей ощутил, как от него повеяло азартом.

— Мы надеялись, что сможем снять… хоть что-то, а может, даже всё, когда его не станет. Хотя бы ошейники! Тогда, по крайней мере, мы бы вышли… но мы ошиблись. Ничего не изменилось… в каком-то смысле стало даже хуже.

— Почему? — это совсем не походило на допрос. Скорей, на разговор.

— Потому что надежда не сбылась, — на сей раз улыбка на губах Мальсибера была горькой. — Мы это пережили… тяжело. Я — хуже. Может, потому что слишком многое на это ставил. Может, потому, что у нас не было другого плана. Или потому что я опять загнал себя в ловушку, — он вновь усмехнулся и посмотрел Робардсу в глаза… ну, или, по крайней мере, это так выглядело со стороны, но Гарри полагал, что тот такого не позволил.

— Вы имеете отношение к смерти Каплана? — спросил Робардс, почти улыбнувшись.

— Вы знаете, я не могу утверждать это с уверенностью, — ответил медленно Мальсибер. — Но, полагаю, да. Во всяком случае, это произошло после того, как я сделал… нечто. Я понимаю, после не значит вследствие, но всё же.

— Вы не расскажете, — понимающе кивнул Робардс, и Мальсибер ответил ему кивком:

— Возможно, после. Если мы договоримся с господами из Визенгамота.

— Вы сказали, что опять загнали себя в ловушку, — сказал Робардс. — То есть это было не впервые?

— Нет, — Мальсибер медленно поднял правую руку и с силой провёл ладонью по своему левому предплечью, задирая рукав. — Первый раз был очень давно.

— А что вы имели в виду под осознанием справедливости? — спросил Робардс, и Гарри пришлось приложить усилие, чтобы сохранить нейтральное выражение лица… по крайней мере, он надеялся, что у него это получилось.

— Вы же не станете спорить с тем, что произошедшее со мною справедливо? — спросил Мальсибер. — Незаконно, разумеется, но справедливо. Ваш коллега, мистер Сэвидж, точно бы не стал, — улыбка Мальсибера вышла очень понимающей.

— Нет, не стану, — кивнул Робардс. — Я действительно считаю это справедливым. И вы говорите, вас это поддерживало?

— Когда в страдании есть смысл, его легче переносить, чем когда оно… ну… просто есть, — усмехнулся Мальсибер. — Поверьте мне.

— Хотите сказать, пребывание в Азкабане казалось вам бессмысленным? — понимающе спросил Робардс.

— Казалось поначалу, — кивнул Мальсибер. — И это в самом деле было пыткой. Но поскольку там заняться, в общем, нечем, — усмехнулся он, — я много думал. И в какой-то момент мне, можно сказать, стало легче, — он усмехнулся снова и вдруг слегка подался вперёд. — Послушайте, — сказал он серьёзно и вроде бы искренне. — Я прекрасно понимаю, что будет со мной в Отделе тайн. Но я всё равно предпочту это Азкабану — хотя и сделаю всё, что в моих силах, чтобы не попасть к ним. Но поверьте мне на слово, пожалуйста: им не стоит получать журнал. Да и хроновороты.

— Что там такого? — вроде бы небрежно спросил Робардс. — В том журнале?

— То, что происходит с живыми существами при перемещении в будущее, — ответил Мальсибер. — Разным способом и на разное расстояние… или время, я не знаю, как правильно сказать. И то, как это можно сделать. Я убеждён, что эти записи и вовсе должны сгинуть, но пусть лучше они попадут к вам.

— Почему же вы его не уничтожили? — вскинул брови Робардс.

— Я не мог, — серьёзно ответил Мальсибер. — Действительно не мог — физически, если угодно. А не потому что хотел придержать для торга. Эту вещь я уничтожил бы… но она не в моём доме. Выйти я не мог, поэтому… — он чуть развёл руками.

— Не в вашем доме, — медленно повторил Робардс.

— Не в моём, — кивнул Мальсибер. — Я понимаю, что вы теперь попробуете его найти. Я действительно устал, — вдруг сказал он. — Меня мутит, и у меня болят спина и руки, и я хотел бы лечь. Если возможно. Всё равно пока господа из Визенгамота и господин министр думают, говорить нам, в общем, не о чем. Передайте им, что времени не очень много, — попросил он, с видимым усилием начиная растирать свои запястья.

— Нам, конечно, нельзя было оставлять всё это на вас, — сказал Робардс. — Следовало снять всё это сразу.

— Ну, наказывать вас некому, — усмехнулся Мальсибер. — Да и я не жажду крови. Если с моей стороны для этого потребуется жалоба, то её не будет. Я вас понимаю. Правда. И я действительно не помню Джулиана Ворме, — тихо проговорил он. — Он жив?

— Вам это не важно, — спокойно ответил ему Робардс, поднимаясь и подходя к нему. — Встаньте — я отведу вас в камеру. У нас достаточно показаний против вас по этому делу.

— Просто раз меня не обвиняли, — сказал Мальсибер, вставая — Робардс отстегнул цепь от скобы и опустил её к ногам, наколдовав на них кандалы, — значит, его не лечили. Я не знаю, что с ним, но не думаю, что он в порядке.

— Вас это тревожит? — осведомился Робардс, сковывая его руки.

— Да, — это прозвучало очень спокойно, безо всякого вызова.

— Идите вперёд, — Робардс наколдовал плащ с широким капюшоном и, накинув его на голову Мальсиберу, повёл его в камеру.

Заперев его там и даже проверив перед этим наличие воды в кувшине, Робардс устало потёр лицо ладонями, поглядел на Гарри и спросил:

— Ну? Что думаешь?

— О чём? — Гарри в самом деле сложно было сформулировать сейчас роящиеся в голове мысли.

— О ценах на бессмертник высокогорный снежный, — усмехнулся Робардс. — Мне интересно твоё впечатление.

— Я не знаю, сэр, — признался Гарри. — Я запутался.

— Боюсь, я тоже, — вздохнул Робардс. — Он, конечно, менталист, и всё такое, но… не знаю. Видишь ли, — он снова тяжело вздохнул, — я не верю в то, что люди могут кардинально измениться. Я, к сожалению, это абсолютно точно знаю. Видел. Конечно, чаще к худшему, но всякое бывает. Но лжецов я видел ещё больше. И это всё ужасно усложняет… а ты встречал подобное?

— Чтобы человек менялся? — переспросил Гарри, выигрывая себе несколько секунд.

— И кардинально. Причём к лучшему.

— Да, — твёрдо ответил Гарри. — Видел.

Он сразу подумал о Снейпе, а потом не мог не вспомнить, что когда-то, в школе, они с Мальсибером дружили — или, по крайней мере, так говорила Лили. Его мама… И теперь Гарри запутался ещё сильнее, и вообще перестал понимать, что думает и во что из сказанного Мальсибером верит.

— Это редкость, разумеется, — признал Робардс. — Беда опять же в том, что обстоятельства как раз способствуют. Они тут тоже… особенные, я бы сказал. И в двадцать лет на самом деле легко творить чудовищные вещи: мозгов нет, ещё не отросли. Как правило, — он улыбнулся и хлопнул Гарри по плечу. — Есть, впрочем, исключения. Однако в данном случае, — продолжил он, посмеиваясь, — мы имеем дело с менталистом, а значит, с человеком, скорее всего, обладающим эмпатией. И это ставит передо мной вопрос, насколько он не понимал, что делает, и почему. Но мне, пожалуй, проще, чем Роберту: это он тогда вёл дело, и он видел жертв. Он отводил их в Мунго, он видел, что происходило с ними. Кое-что я тоже видел — так что могу его понять… и я позвал бы тебя поговорить с Аластором, — продолжил он без всякого перехода, — но при тебе нужного разговора не получится, наверное. Или попробовать… как думаешь?

— Я бы попробовал, — уверенно ответил Гарри. — В конце концов, я ведь могу уйти, если он откажет.

— Разумно, — легко согласился Робардс. — Ну идём тогда… зайдём только, узнаем, что там Ворме — не нашёл ли его Катберт.

По дороге в отдел Гарри думал о Снейпе. И о том, что делал в свои двадцать, и каким он стал потом. О том, что ведь на самом деле странно, что сам Гарри думает о нём не о как фактическом убийце своих родителей — хотя ведь, в сущности, всё началось с него. Да, Снейп совсем о них не думал, когда рассказывал Волдеморту о пророчестве, возможно, даже и представить ничего подобного не мог — но сути дела это не меняло: началось всё с этого. И всё же Гарри не считал его убийцей — или, во всяком случае, не в этом случае. Возможно, потому что тот сам так себя винил? И изменился? Гарри не знал того Снейпа, который когда-то принял метку, и сейчас вообще впервые задумался о том, что тот должен был за это сделать. Вряд ли Волдеморт просто так поставил ему метку — для чего ему вчерашний выпускник, конечно, одарённый, но пока никак себя не проявивший? Без денег, связей — в отличие от остальных членов так называемого Ближнего круга. Не всех, возможно, — всех Гарри не знал, — но большинства уж точно. Вряд ли Снейпа просто привели к нему друзья — тот же Мальсибер вместе с Эйвери — и попросили, мол, поставьте ему метку, он хороший! «О, почему бы нет?» — ответил Волдеморт. Нет, Гарри был уверен, что Снейп должен был зарекомендовать себя определённым образом. Но чем? Что может сделать двадцатилетний, в общем-то, юнец? Уж точно не умиротворяющий бальзам сварить.

Не может быть, чтоб на Снейпе крови не было — Гарри это ясно понимал. Как понимал и то, что Снейп за это заплатил сполна, и если бы он выжил, был бы сейчас героем.

Но ведь это Снейп. Мальсибер не был на него похож: после побега он вернулся к Волдеморту и, судя по всему, служил ему вполне исправно. Может ли такое быть, что плен изменил то, что оставили неизменным даже дементоры? И если Снейп и вправду заплатил, отдав, по сути, свою жизнь в искупление, то что отдал Мальсибер?

И отдал ли?