Middle (джен)

Отведя громко возмущающегося и упирающегося Скоура в камеру, Лестрейндж запер решётку и, обернувшись к Гарри, спросил:

— Вы домой?

— Оформить же всё надо, — хмуро ответил Гарри.

Ему было тяжело и муторно — так, как давно не было. И это гриффиндорцы! Он даже представить себе не мог, чтобы кто-то из его одноклассников сделал такое. Этот Скоур, кажется, действительно не понимал, что такого ужасного они с приятелями сделали: подумаешь, немного пошутили! Они же просто магглы! Экспериментаторы! Гарри просто трясло; если бы он мог просто от души, со всей силы разбить нос этому Скоуру! Наверное, тогда бы стало легче, но он не мог, он вообще ничего не мог ему сделать, только протокол оформить…

— Наш рабочий день закончен, — возразил Лестрейндж. — Протокол есть — завтра и оформим. Остальных я предлагаю завтра допросить — пусть посидят, остынут. Или вы хотели бы сегодня?

Остальные. Там же ещё четверо! Нет, Гарри категорически не хотелось ни видеть, ни слышать их сегодня. Он посмотрел на Лестрейнджа и мотнул головой:

— Нет. Не хотел бы.

— Тогда по домам, — сказал Лестрейндж, и Гарри подтвердил решительно:

— Да. По домам.

— Что, неприятно? — усмехнулся Лестрейндж вдруг. — Вы не за это умирали?

Гарри замер.

Так вот почему его так колотило, понял он только сейчас, когда Лестрейндж это сказал. Или нет? Нет, подумав, понял Гарри. Он-то что? Дело было не в нём, а… вообще. Во всех. В той войне, в погибших… это вот за этих скучающих придурков умер Люпин? И Тонкс, и Фред… Вот они с Джорджем никогда не стали бы шутить над магглами! Над волшебниками — да, но ведь волшебники сами покупали эти розыгрыши, и любой волшебник знал, что может пойти в Мунго, если не сумет справиться сам. Магглов Фред и Джордж не трогали! И, кстати, над животными не издевались!

«Разве?»

Этот голос, почти прозвучавший в голове у Гарри, явно принадлежал ему же самому — вот только прозвучал он с непривычной язвительно-ехидной интонацией. «А как же Дадли?»

Та конфета, что вырастила язык его кузену. Да, она была — но… но… Гарри чувствовал, что здесь есть разница, и она серьёзная, большая и принципиальная, но сформулировать её не мог. Всё равно Гарри не мог представить Фреда с Джорджем на месте Скоура, никак — но и думать о них он теперь не мог перестать тоже. Однако Лестрейндж продолжал смотреть, и Гарри всё-таки ему ответил:

— Дело не во мне. Я жив, со мной всё в порядке.

— Но ваши друзья не за это умерли, — серьёзно сказал Лестрейндж, и Гарри кивнул:

— Да.

— Это самое тяжёлое и мерзкое в нашей работе, — Лестрейндж посмотрел Гарри в глаза, и этот взгляд был тяжёлым и почти болезненным. — На мой взгляд, хуже нет таких вот мальчиков и девочек. Я могу понять убийцу или вора. В принципе, могу понять даже насильника. Но эти развлечения… Возможно, я слишком хорошо знаю, как такие развлечения превращаются в другое. И вы знаете, — сказал он утвердительно. — И самое отвратительное в нашей работе — то, что чаще всего мы за подобное даже наказать не можем толком. Здесь нам повезло: они нарушили Статут. И это позволяет нам отправить шутников в Азкабан… вот только я не знаю, стоит ли.

— Да, — жёстко сказал Гарри. — Стоит.

Они так и стояли перед камерой, по которой буквально метался Скоур. Тот не видел их, конечно, и не слышал, и громко то ругался, то начинал кого-то звать и требовать еды, воды и, наконец, связаться с мамой.

— Он мальчишка, — негромко проговорил Лестрейндж, разглядывая Скоура. — Как и остальные. Глупые самодовольные мальчишки, не испытавшие в жизни ничего страшнее школьных отработок. Они были слишком юными, чтобы их всерьёз коснулось то, что происходило в девяносто восьмом в школе… Кэрроу было запрещено учить два первых курса непростительным, и отрабатывать на них их тоже нельзя было. Так что эти дети разве что об этом слышали, но сами не испытывали.

— Не обязательно испытывать, чтобы понять, — резко возразил Гарри.

— Кому как, — качнул головой Лестрейндж. — Многим нужно испытать. Лично. На себе.

— Вот пусть и испытают, — Гарри сжал губы. — Пара лет в Азкабане им в этом поможет.

— Им не помешало бы, — кивнул Лестрейндж. — Нарушение Статута плюс колдовство над магглами — они получат года три, я полагаю. Штрафом их не напугать — родители заплатят. Хотя я бы, честно говоря, будь моя воля, сделал по-другому, — вдруг добавил он.

— Что бы вы сделали? — буркнул Гарри.

— Избил бы, — Лестрейндж снова глянул в глаза Гарри, но на сей раз в его взгляде была насмешка и пренебрежение. — Так, без всякой магии, руками. Ручаюсь, ни один из них не смог бы противостоять мне. А потом оставил так, без помощи — на сутки. А ещё бы иглы вырастил — но без ежей, конечно. Я думаю, им бы вполне хватило. Но нам, к сожалению, нельзя.

— Не думаю, что этого достаточно, сэр, — Гарри нахмурился упрямо.

— Возможно, — не стал спорить Лестрейндж. — Думаю, им стоило бы ощутить себя беспомощными — им, похоже, незнакомо это чувство. Избалованные золотые мальчики, — его губы искривились в презрительной гримасе. — Просто не понимающие, что делают и куда идут… у вас тут есть такой один — недалеко, — он кивнул в сторону камер Мальсибера и Эйвери.

— Кто из них? — спросил Гарри, но Лестрейндж молчал, и он предположил сам: — Мальсибер?

— Да, — согласился Лестрейндж. — Причём он отнюдь не худший образец — он не жесток. Не был жесток когда-то. А в этом, — он кивнул в сторону Скоура, — есть жестокость. Она, возможно, так и не проявится потом — хотя кто знает. Идёмте? — спросил он. — Мне кажется, мы оба заслужили отдых. День завтра будет очень непростым, хотя достанется не только нам. Гавейна жаль, — он улыбнулся и пошёл вперёд.

Гарри, честно говоря, не очень понял последнюю реплику, но вопросов задавать не стал — ему не хотелось разговаривать. Впрочем, уже дома, разыскивая письмо Рабастана Лестрейнджа — которое, он помнил, положил куда-то в стол — Гарри сообразил, что имел в виду Лестрейндж. Наверняка завтра утром к главному аврору сбегутся родители задержанных. Что ж… а почему бы ему тоже к ним не выйти? Раз он Гарри Поттер и герой. А раз герой — имеет право.

Проснулся Гарри рано, до будильника, и к кабинету Робардса пришёл в восемь утра. Там было пусто: даже секретарь пока что не занял своё место, и Гарри, постояв немного, решил, что будет глупо выглядеть, если станет откровенно ждать родителей, и решил пока сходить проведать «деток». И заодно хоть поглядеть на остальных.

Тех ещё не разбудили: рабочий день у утренней смены дежурных тоже начинался в девять, а ночная арестованных не трогала. Завтрак начинали разносить в десятом часу, что было предметом постоянных шуток на тему «мы охрана — встаём рано, а у арестованных курорт» — впрочем, меняться с ними местами никто желания не выражал.

Так что сейчас почти все задержанные спали, и Гарри долго стоял у решёток, разглядывая этих пятерых. Обычные подростки… Гарри, кажется, и сам таким же был. Таким — да не таким… нет, он не понимал. Пожалуй, то, что это были гриффиндорцы, почти его товарищи, цепляло его сильней всего: ведь он их знал! По крайней мере, некоторых — не Скоура, заканчивающего сейчас шестой курс и, значит, поступившего в Хогвартс как раз когда Гарри должен был учиться на седьмом, но не учился. Но в этой компании было двое семикурсников, и их-то Гарри знал… вот только совсем не помнил. А вот Гермиона помнила, наверное, подумал он, и эта мысль его расстроила и разозлила.

— Рано вы, — услышал он чуть сзади голос Лестрейнджа и, обернувшись, достал из кармана письмо и протянул ему:

— Доброе утро, сэр. Вот это письмо от вашего брата.

— Спасибо, — Лестрейндж спрятал его в свой карман. — Решили поддержать Гавейна?

— И вы тоже? — спросил в ответ Гарри.

— Хочу посмотреть на их родителей, — ответил Лестрейндж. — Одну мы с вами видели… мне больше всего интересны Гранты. Особенно миссис Грант — она магглорождённая. Как она умудрилась вырастить такого сына, как вы думаете? — спросил он так серьёзно, как будто действительно ожидал услышать ответ.

— Не знаю, — хмуро отозвался Гарри.

— Идёмте, — позвал Лестрейндж. — Вы понимаете, что сейчас будет?

— Вполне, — отрезал Гарри.

Однако, как оказалось, он представлял себе всё это совсем иначе.

Нет, сперва всё шло примерно так, как думал Гарри: возле кабинета Робардса их с Лестрейнджем встретила небольшая, но крайне возбуждённая толпа.

— Вот он! — громко крикнула миссис Скоур и пальцем указала на Гарри. — Да, это он к нам приходил! Они оба! Он думает, что раз он Гарри Поттер, то ему всё можно! — возбуждённо и рассерженно сказала она, идя на Гарри с таким видом, будто собиралась на него напасть.

Толпа — на самом деле, здесь было не так уж много народу, но даже дюжина человек в небольшой приёмной создавала толчею — заволновалась, и на Гарри буквально обрушились выкрики: «Да что он себе думает?!» «Да вы должна защищать нас, а вы!» «Это дети, а не Волдеморт!» «Да на детей-то нападать легко!» Толпа шумела, а Гарри стоял перед ними, оглушённый, и пытался найти хоть какой-нибудь ответ, пока его руки сами собой сжимались в кулаки.

— Я бы на вашем месте был повежливее с человеком, от которого зависит, сколько времени ваши дети проведут в Азкабане, — раздался громкий и очень холодный голос Лестрейнджа.

Гарри очень хотелось обернуться и увидеть сейчас его лицо, но он понимал и чувствовал, что не должен отворачиваться от всех этих людей, и он продолжал смотреть на них. Обычные, только очень злые лица… не чудовища, не монстры. Просто люди… очень злые люди, злящиеся на него, а не на своих детей, которых они пришли защищать. Что может быть естественней родителя, борющегося за свободу своего ребёнка? А ведь он, Гарри, для них сейчас чудовище, понимал он. Хуже Волдеморта… против которого они бы, впрочем, вряд ли вышли.

Эта мысль вызвала на лице Гарри мрачную ухмылку, которую напирающие на него люди восприняли, похоже, как угрозу — и… испугались. Гарри кожей ощутил этот испуг ещё до того, как осознал, что видит на их лицах. Он сделал шаг вперёд, родители отхлынули, и Гарри ощутил, впервые в жизни… власть.

Это было не похоже ни на что: словно кто-то или что-то разрешило ему делать всё, что он считает правильным и нужным, и он сам отныне был мерилом и судьёй себе. Он — и никто больше.