Middle (джен)

Пока Гарри — которому на спину водрузили рюкзак — с Лестрейнджем шли по Министерству, тот тяжело опирался на его плечо и довольно сильно хромал, и Гарри ощущал, как при каждом шаге его пальцы рефлекторно вздрагивали. И в Мунго стало понятно, почему. Едва начав осматривать ногу Лестрейнджа, целитель сказал:

— Это называется не «подвернул», а «сломал». Как ты вообще ходил?

— С трудом, — признал Лестрейндж. — Но недолго.

— Свежий перелом — это хорошо, — бодро сказал целитель. Он был молод, худ, подвижен и энергичен, и срастил перелом буквально в несколько касаний палочкой. Затем долго крутил ступню Лестрейнджа в разные стороны, мял её, поворачивал и наконец констатировал: — Вот и всё, мистер аврор.

— Благодарю, мистер целитель, — Лестрейндж пожал его руку. — Как доберусь до дома, пришлю тебе сидра и летних яблок. Правда, в пирогах из них получается джем, но желе выйдет прекрасно. И сами они сладкие.

— До пирогов они не доживут, — пообещал целитель. — А что у тебя с кожей?

— А вот тут сложнее, — предупредил Лестрейндж. — И интереснее.

Пока он рассказывал часть своей истории целителю, пока тот осматривал его руки и ноги, пока заполнял бумаги, прошёл чуть ли не час. А когда закончил, кожа Лестрейнджа под воздействием наложенной им зеленоватой полупрозрачной мази, пахнущей миррой, совсем зажила. Несмотря на это, целитель вручил Лестрейнджу банку этой мази и велел ещё четыре дня накладывать её раз в сутки — лучше на ночь под носки и перчатки.

Когда они, наконец, вышли, Лестрейндж сказал Гарри:

— Джек — блестящий целитель. Не сосчитать, сколько раз он меня собирал. Очень советую подружиться при случае. И Джек несколько старше, чем кажется, — добавил он, а Гарри, кивая, пытался вспомнить фамилию этого Джека. Та точно была на бейдже… Грабб. Джек Грабб. Точно.

Тем временем они поднялись с первого этажа на пятый, в отделение «Недугов от проклятий», и направились прямо к заведующему, который перенаправил их к Оливеру Уингеру, о котором Гарри уже слышал. Пару раз видел его выступающим в суде экспертом, и Гарри ещё тогда поражался тому, как такой полный человек может так ловко двигаться. Вообще, Гарри ещё не доводилось встречать человека, у которого внешность бы так сильно контрастировала с внутренним содержанием. С виду Уингер напоминал типичного туповатого квиддичного болельщика: блондин с редеющими на макушке волосами, с внушительным пивным животом, толстыми красными щеками и похожими на сардельки пальцами — палочка в которых, Гарри знал, творила подлинные чудеса. Лимонный халат целителя придавал его красной коже странный оранжеватый оттенок, и Гарри в который раз удивился тому, что в Мунго выбрали именно этот цвет для формы.

— Очень интересно, — оживлённо проговорил Уингер, выслушав Лестрейнджа и взяв в руки одну из кукол, и его маленькие светлые глазки блеснули. — Я о таком слышал, но придётся кое-что почитать. Оставляйте ваших маленьких подружек и друзей. Говорите, вы там были?

— Если это поможет, я готов отдать вам воспоминания, — предложил Лестрейндж.

— Давайте-давайте, всё давайте, — покивал Уингер, разглядывая кукольную девочку с кудрявыми тёмными волосами. — Всё пригодится, непременно… а ну-ка, дайте-ка я вас осмотрю, — он шагнул к Лестрейнджу и велел — именно что велел! — Гарри: — А вы, молодой человек, подождите-ка в коридоре, поболтайте пока там с сестричкой... У нас тут дело интимное, — он подмигнул Гарри и пошевелил своими толстыми пальцами, и фраза вышла почти непристойной.

— Подождите в коридоре, Поттер, — кивнул Лестрейндж, и Гарри вышел. Странно: при всём том, что Уингер никак не должен был бы вызывать у него симпатию — со всеми этими шуточками, нередко пошлыми, и манерой командовать, он заставлял Гарри, скорее, улыбаться, нежели раздражал. Возможно, потому, что — и это не было ни для кого тайной — он бился за каждого, даже самого безнадёжного пациента, и нередко выигрывал даже тогда, когда шансов на это вроде бы и не было.

Ждать пришлось почти полчаса. Наконец Лестрейндж вышел и, махнув Гарри, пошёл к лифтам. Выглядел он на удивление бодрым и, когда они вышли на улицу, спросил вдруг:

— Хотите посмотреть, что осталось от дома? — Гарри энергично кивнул, и Лестрейндж признался: — Я тоже. Идёмте?

Они аппарировали и оказались перед грудой битого кирпича и черепицы, стёкол и деревяшек, вокруг и по которым осторожно ходили невыразимцы.

— Надо тебя всё-таки высечь, — сказал Робардс при виде Лестрейнджа.

— Я имел право увидеть, во что это превратилось, — возразил тот, с любопытством разглядывая обломки. — Знаешь, — он обернулся к Робардсу, — я, конечно, понимаю, что это дело Лисандры и Роберта, но я не успокоюсь, пока не найду эту мразь. Кто-то же его создал.

— Как я уже сказал, теперь это и твоё дело, — напомнил Робардс. — И профиль твой. Но вообще шёл бы ты, всё же, домой. И обещай, что завтра выспишься.

— Завтра непременно, — пообещал Лестрейндж. — Я всё думаю: почему всё-таки кельтика? Кельты ничего подобного не делали — не в их традиции. У кого-то в голове странная каша, и я не могу отделаться от ощущения, что мне такое уже попадалось. Давно. Не могу вспомнить, где.

— Успеется, — отозвался Робардс. — Теперь времени много. Кто принял кукол?

— Уингер, — они подошли, наконец, к самой груде, и Лестрейндж, наклонившись, поднял кусок кирпича.

— Отлично, — Робардс подошёл ближе. — Что там?

— Какой странный кирпич, смотри, — Лестрейндж протянул ему руку, а затем поднял второй кусок и протянул Гарри, но тот, сколько ни смотрел, ничего странного в обломке не увидел. Кирпич и кирпич…

— Чем странный? — спросил Робардс, и Гарри почувствовал себя немного лучше. По крайней мере, не он один ничего не понял.

— Структура странная, — пояснил Лестрейндж. — Какая-то необычная глина, видимо… если это глина. Хотя мне так не кажется… впрочем, эксперты разберутся.

— Как-то маловато их, — задумчиво проговорил Робардс, оглядываясь.

— Обломков? — спросил Лестрейндж, и на его лице отразилась досада. — Ты, наверное, прав — может быть, мне и стоит пойти домой… я забыл рассказать, — он потер правый висок.

— Главное, не садись сегодня начисто писать отчёт, — Робардс явно не был настроен его критиковать. — Рассказывай.

— Там ведь был подвал, помнишь? — спросил Лестрейндж, и Робардс понимающе заметил:

— Точно. Поэтому и кажется, что обломков мало. Подвал же.

— Я в какой-то момент решил, что мой брат всё-таки обманул нас, и сам пытался найти способ выбраться. Спустился туда, пока бродил ночью и искал выход… так вот в подвале тоже было кое-что.

— Ну! — нетерпеливо поторопил его Робардс, когда Лестрейндж замолчал, явно посмеиваясь над ним с Гарри.

— Я совсем не уверен, что это что-то большее, чем то, чем оно выглядело. Ворох тряпок. Совсем старых и поновее… их я тоже собрал на всякий случай, тем более места хватило. А вот Уингеру не отдал, — он поморщился. — Так в рюкзаке и лежат… у него же. Я вернусь, — начал он, но Робардс приказал категорично:

— Не смей. Хватит прыгать туда-сюда — нам как раз рапорта о расщепе старшего аврора и не хватает. Гарри, отправляйся к Уингеру и скажи, пусть посмотрит тряпьё в рюкзаке. Возвращайся потом в Аврорат, мы тут, в общем, закончили.

Пришлось снова аппарировать к Мунго, подниматься на лифте и ждать, пока Уингер освободится, а потом уже признаваться в забывчивости и выслушивать шуточки на тему слишком рано наступившего маразма — но зато Гарри мог бы поклясться, что в отчёте тот об этом даже не упомянет. А слова — это просто слова, особенно если они сказаны без всякой злобы.

Допросов в этот сумасшедший длинный день никто не вёл, да и по домам Сэвидж отправил всех уже часа в четыре, так что у Гарри внезапно образовалось время наконец обо всём подумать. Например, о том, что работа аврора оказалась совсем не такой, как он думал, а главное, не про то. Гарри только сейчас начинал понимать, что авроры нередко становятся кем-то вроде вершителей… хотя чаще — разрушителей чужих судеб. И так сложно удержаться, когда одно твоё решение может в корне изменить жизнь человека или даже целой семьи! Ведь… в общем-то, что изменится, если исполнить просьбу Харрис? У них ведь и вправду были зашедшие в тупик дела. Таким образом она получила бы своё, или даже более серьёзное наказание… а вот жизнь её внучки, сыновей, правнуков не была бы сломана. Кто и что от этого потерял бы?

И стоит ли справедливость того, чтобы ломать жизни невинных?

Кому станет лучше от того, что Кларисса Харрис узнает правду о своей бабушке? Даже если та вернётся из Азкабана… или даже если она туда вовсе не попадёт — как они будут теперь жить? Вместе?

Но чего бы хотела Мэрил Натс? Она ведь тоже ни в чём не была виновна. Она считала Харрис своей подругой, она ей верила, она любила её — а та лишь чудом её не убила, да и то не по своей вине. А ведь Натс потеряла дом, вспомнил Гарри. И… он вообще не знал, что с ней сейчас — даже не знал, жива ли она! Он знал о преступнице больше, чем о её жертве, и жалел её родных — но что стало с семьёй Натсов? И почему его до сих пор это не интересовало?

Почему Лестрейндж его этому не учил? И знал ли он сам ответы на все эти вопросы?

Мысли Гарри перепрыгнули на совсем другую тему. Как всё-таки Лестрейндж связан с Лонгботтомами? Имеет ли он отношение к тому, что с ними случилось? И… Гарри твердил себе, что это не имеет никакого значения, но не мог не думать о том, не может ли Нвилл быть сыном… не Фрэнка. В конце концов, отцовская палочка так плохо его слушалась… Гарри совершенно точно знал, что никогда и ни за что не станет даже пытаться выяснять это, и поэтому никакого смысла думать об этом не было, но он ни пытался прогнать эти мысли, те рано или поздно возвращались.

Что он знал о Лестрейндже? Факты. Он аврор — он имеет дело, прежде всего, с фактами. Факты же говорили следующее: в бытность Лестрейнджа главным аврором при Пие тот инициировал отправку магглорождённых в Азкабан. Трактовать это можно по-разному, но факт был именно таков. После войны Лестрейндж остался в Аврорате, хотя и потерял свой руководящий пост, и Робардс, Сэвидж и Праудфут ему доверяли. Суд тоже поверил — и Гарри очень хотел бы увидеть протокол заседания. Факт, что Лестрейндж до сих пор навещал Лонгботтомов… а хотя нет. Не факт. Это рассказал ему Артур, но рассказ его ничем подтверждён не был. А ведь это Гарри как раз мог проверить, правда, действовать следовало осторожно. Но… что, собственно, ему даст это знание? Навещать можно как возлюбленную, так и просто подругу: случись подобное с Гермионой, разве Гарри её бросил бы?

Какие факты у него ещё есть? Теперь, когда Лестрейндж вернулся из того дома, условия содержания его младшего брата в тюрьме будут изменены окончательно и навсегда, или, по крайней мере, до тех пор, пока тот не разозлит чем-то охрану. Впрочем, нет — кукол ещё нужно расколдовать. Но это уже от действий Лестрейнджа совсем не зависит… выходит, что он сделал всё, что было в его власти, чтобы смягчить условия заключения брату. Гарри, в общем, даже мог его понять — брат есть брат, и кто знает, в каких они были отношениях, но… Но аврор ведь не должен делать подобных вещей, не так ли? В сущности, это называется использование служебного положения.

Но ведь был ещё факт: те же Робардс, Сэвидж и Праудфут в упор не видели в действиях Лестрейнджа ничего подобного. И Гарри просто не мог не признать правоту Гермионы: они трое не могли быть глупее его. Значит, было что-то, что давало им возможность смотреть на это иначе…

Если только…

Ну нет.

Так недолго и до всеобщего заговора додуматься.