Middle (джен)

Гарри замер, будто замороженный услышанным. Всё, что он мог сейчас — смотреть на Лестрейнджа, белого и неподвижного, словно собственная мраморная статуя. После того, как замолчал задержанный, в допросной стало очень тихо, и Гарри слышал и стук собственного сердца и как кровь шумит в его ушах.

Он точно должен был что-то сделать, но не понимал, что именно, и просто сидел и смотрел на своего наставника, и пытался думать, но совершенно безуспешно. Тот тоже сидел — долго, очень долго, а потом вдруг молча встал и… вышел.

Гарри побежал за ним, наплевав на то, что по протоколу задержанного запрещено было оставлять одного в допросной без присмотра — так иногда делали, но при этом наблюдали за ним через прозрачную стену. Но сейчас Гарри было… нет, не то что всё равно, он просто ни о чём и ни о ком, кроме Лестрейнджа, сейчас не думал, и пытался заставлять умолкнуть голос в своей голове, что неторопливо говорил: «Они так испугались. Ваши крошки. Когда я резал горло их мамаше»… И дальше: «Вжик… Вжик… Вжи-ик»…

Лестрейндж меж тем быстро и как-то деревянно прошёл по коридору, но не свернул в отдел, а пошёл дальше, к лифтам… нет, не к ним. А к Робардсу. Секретарь поднялся было навстречу и начал говорить, что главный аврор занят и придётся подождать, но Лестрейндж его, похоже, просто не услышал и молча отодвинул — так легко, словно бы тот был бумажным.

И просто открыл дверь кабинета.

Оттуда зазвучали голоса министра, Джонс, и Робардс крайне недовольно рявкнул:

— Я занят!

— Забери у меня дело, — сказал Лестрейндж, и от его голоса, ровного и абсолютно мёртвого, у Гарри побежали по спине мурашки, а желудок неприятно сжался.

— Дольф, я занят! — резко повторил Робардс. — Ты, ей…

— У меня конфликт интересов, — продолжал Лестрейндж, и, вероятно, Робардс, наконец-то разглядел его лицо и услышал интонации — вернее, их полнейшее отсутствие, — потому что сказал уже помягче:

— Отдай Роберту. Я в самом деле занят. Очень.

— Он утверждает, что убил Элиз и девочек, — сказал Лестрейндж. — И он знает, как это было сделано и как они были одеты. Возьми это дело у меня. Пожалуйста.

Робардс тоже побледнел и, тихо охнув, встал и почти выбежал из-за своего стола, за которым сейчас сидел.

— Элиз и девочек? — услышал Гарри недоумённый голос Шеклболта. — Убивал?

— Дольф, — Робардс подошёл к нему и взял за плечи. — Иди… войди. Сядь.

— Я пройдусь, — ровно возразил тот.

— Я не отпущу тебя, — категорично заявил Робардс. — Даже не думай.

— Мне нужно просто подышать, — сказал Лестрейндж, и Гарри наконец-то уловил в его голосе подобие какой-то интонации. — Не беспокойся. Я вернусь через пару часов и дам показания. И откроем дело. Сейчас отпусти меня.

— Дольф, — повторил Робардс. — Я… я за тебя боюсь, — признался он. — Сядь, посиди тут.

— Мне нужно проветрить голову, — ответил Лестрейндж. — Иначе я его убью. Просто войду и разорву его на части голыми руками. Дай мне пару часов, я успокоюсь и вернусь. И расскажи ему, — он вдруг посмотрел на Гарри. — Всё. И покажи. Он должен знать… им тоже можно, — добавил он, увидев наконец министра с Джонс. — Нужно. Сам я… я не готов. А я вернусь, — он отодвинулся и, развернувшись, пошёл к лифтам.

— Гарри, — начал было Робардс, но Лестрейндж резко обернулся и громко сказал:

— Нет. Иначе мне придётся аппарировать, а мне бы не хотелось это делать. Не в этом состоянии.

— Ну хорошо, — со вздохом отступился Робардс. — Но поклянись, что ты вернёшься.

— Да, — негромко проговорил Лестрейндж, и глаза его вдруг потемнели, став почти что чёрными. — Я вернусь.

Он снова развернулся и ушёл, а Робардс, словно бы вдруг обессилев, оперся рукою о косяк и вяло махнул Гарри: заходи, мол. Гарри очень, всем существом, просто отчаянно хотелось побежать за Лестрейнджем, но он помнил его угрозу аппарировать и рисковать так не хотел. Так что он вошёл и сел на стул у двери, глядя, как Робердс закрывает её и стоит, прислонившись к ней спиной. Он словно постарел, буквально враз, за несколько минут, и Гарри эта трансформация пугала.

— Гавейн, объясни, — нарушил наконец молчание Шеклболт, вставая со своего стула и подходя к Робардсу. — И где у тебя виски?

— О ком он говорил? — спросил у Гарри Робардс, отмахнувшись. — Где этот человек?

— В допросной, — Гарри вспомнил, что тот остался там один. — Он один остался, нужно там… мне вернуться?

— Нет, сиди, — Робардс снова открыл дверь и велел секретарю: — Там в допросной… в какой? — он посмотрел на Гарри, и тот ответил почему-то хрипло:

— В четвёртой.

— …в четвёртой задержанный — поставьте пост напротив. Я приду чуть позже.

— Сейчас сделаю, сэр, — ответил секретарь.

Робардс снова закрыл дверь, затем её ещё и запер и наложил особенные, собственные чары.

— Виски потом, — сказал он, подходя к одному из шкафов и доставая из него Омут памяти. — Сейчас… давайте сядем, — он поставил его на свой стол и сел на своё место, каким-то резким, едва ли не раздражённым жестом подзывая Гарри. Тот взял свой стул и сел рядом с министром, хотя и чувствовал себя сейчас совсем чужим здесь. И до отвращения неуместным. Как будто бы ему вдруг приказали посмотреть на то, что абсолютно ему не предназначалось, и за что потом всем будет стыдно. — Так, — Робардс взял было свою палочку, но положил её на стол. — В общем… Мордред, я не знаю, как рассказывать об этом, — пробормотал он.

— Не знаешь, как — начни с начала, — предложила Джонс спокойно, хотя и сочувственно.

— Элиз… Элизабет — это жена Дольфа, — сказал он, скорее, видимо, для Гарри, потому что Шеклболт и Джонс кивнули. — У них было двое дочерей. Перед Рождеством девяносто седьмого им было пять и семь… лет. Да. Всего. И их… убили, — он сглотнул. — У Элиз был с собой браслет — она успела вызвать Дольфа, передать, что они на Диагон-элле, но когда тот аппарировал и их нашёл, было уже поздно. Им, — он тяжело посмотрел на Гарри, — горло перерезали. Всем троим.

— Я не знал, — сказал, нахмурясь, Шеклболт. — Но погоди. Я уверен, это дело не расследовалось.

— Конечно, нет, — с горечью ответил Робардс. — Дольф… Но по порядку. Мы тогда уже скрывались с Катбертом и Робертом… с другими. У нас был свой способ связи с Дольфом — экстренный, мы им очень редко пользовались. И вдруг он нас вызвал. Был вечер двадцать третьего числа. Перед Сочельником… последний вечер перед ним. Он ждал нас на нашем месте — пошёл я, и я тогда перепугался. Он был хуже, чем сегодня. Много хуже. Он казался мертвецом — я в первый момент подумал, что он вправду мёртв. Как инфери… один в один. Я как-то видел свежих… ну, не важно. Дальше я вам покажу, — он снова взял палочку. — Но это между нами, — попросил он. — Тогда это было тайной — больше, вероятно, нет, но всё равно.

— Постой, — остановил его Шеклболт. — Так дело не открыли? Почему?

— Сейчас узнаешь, — пообещал Робардс и приставил кончик палочки к виску и начал медленно вытягивать серебряную нить воспоминания. Затем аккуратно опустил её в Омут и, подумав, сделал приглашающий жест. — Гарри, сперва ты.

…Была ночь… нет, вероятно, вечер, холодный и ветреный. Кажется, это была опушка леса, и на ней стояли двое мужчин. Лестрейндж и Робардс. На первом была мантия — и только, ни куртки, ни пальто. Второй был одет, скорей, по-маггловски в тёмные штаны и куртку с капюшоном. Гарри стоял рядом, и хотя это было всего лишь воспоминание, ему снова было дурно при виде действительно мёртвого, абсолютно неживого и пустого лица Лестрейнджа.

— Что случилось? — спросил Робардс. У него были небольшая борода с усами, и от них, наверное, он выглядел старше и казался более чужим.

— Мне нужна ваша помощь. Сейчас, сегодня, — ответил Лестрейндж.

— Дольф? — спросил Робардс. — Что с тобой?

— Элиз мертва. Убита. И она, и… они все. Все трое, — негромко проговорил Лестрейндж, выправив в последний момент дрогнувший было голос, и выставил перед собою руку. — Не сочувствуй, — предупредил он. — У меня сейчас нет сил на это. И нет времени. Мне нужно всё успеть часа за три. Вы мне поможете?

— Что? — собранно спросил Робардс.

— Мы хороним в море, — ответил Лестрейндж. — Мне нужно сделать плот. Один я не успею, вчетвером мы справимся. Поможете?

— Подожди здесь, — сказал Робардс. — Я сейчас.

Он аппарировал — и Гарри выдернуло вместе с ним в какую-то, кажется, избушку… или что-то в этом роде. Народу там было не очень много — человек пять или шесть, и двое из них оказались Сэвиджем и Праудфутом. Странно, но они даже не стали задавать вопросов — просто собрались, оделись, взяли лежащие возле двери топоры и два больших ножа, большой моток верёвки — и аппарировали. Прямо изнутри.

Лестрейндж их ждал — стоял и смотрел куда-то в небо. Услышав хлопок рядом, обернулся, подхватил Робардса и Праудфута за руки — Сэвиджа они держали оба — и аппарировал.

На берег моря.

Здесь было совсем не так темно, как думал Гарри, представляя себе ночной берег. Хотя, возможно, так казалось из-за того, что он был в воспоминании… впрочем, эти мысли в его голове не удержались, когда он увидел покоящиеся на влажной гальке тела. Три тела: он узнал ту женщину с портрета с длинными светлыми волосами, и рядом — две маленькие девочки, одна — тоже светловолосая, и вторая, младшая — тёмно-рыжая, с такими же, как у Лестрейнджа, волосами. Они словно спали рядом, и в неярком свете звёзд и уже заметно убывающего месяца крови на их тёмной одежде видно не было.

— Лодка, — сказал Лестрейндж. — Я забыл про лодку. Ничего рубить не нужно — но тогда понадобится шторм. После. Я, наверно, не смогу.

— Сделаем, — глухо сказал Робардс. Он стоял возле покойниц и смотрел на них, не отрываясь, и Гарри увидел, что по его лицу текут слёзы.

— Я умею, — Праудфут подошёл к Лестрейнджу. — Не очень хорошо, но ничего.

— Зря сорвал вас, — сказал Лестрейндж и вдруг добавил тихо: — Или нет. Они бы хотели попрощаться.

— Не зря, — сказал Праудфут и тоже подошёл к лежащим на гальке телам. Наклонился, опустился на колени и поцеловал их в лоб — сначала женщину, а потом девочек. Встал, постоял немного и спросил:

— Где лодка?

— Там, — глухо ответил Лестрейндж, глядя на лежащих, и махнул рукой куда-то вправо.

Праудфут пошёл туда, а рядом с мёртвыми теперь встал на колени Сэвидж. И, поцеловав их в лоб, немного постоял ещё, положив руку на плечо малышке. Затем поправил прядь её волос, поднялся и молча быстро пошёл вслед за Праудфутом.

Теперь Лестрейндж с Робардсом остались наедине. Тот присел на гальку, но не на колени, а нормально, просто сел рядом с убитыми и взял затянутую в тёплую перчатку руку женщины.

— Мне жаль, — проговорил он тихо, даже не пытаясь утирать льющиеся по щекам слёзы. — Прости нас. Мне так жаль…

Лестрейндж молча стоял рядом с ними и смотрел, но даже не делал попыток наклониться или прикоснуться ни к жене, ни к дочерям. Робардс же так посидел ещё, потом склонился и поцеловал начала девочек, а после — женщину, и встал.

— Пойду им помогу, — сказал он и пошёл по берегу, но отошёл недалеко и, остановившись в отдалении, остался там стоять.

Лестрейндж же, наконец оставшись в одиночестве, стоял некоторое время, глядя на лежащих, а потом тихо опустился с ними рядом. Со своего места Гарри никак не мог разглядеть его лицо — вероятно, потому что Робардс тоже его не видел, но мог смотреть, как Лестрейндж поднял тело женщины и обнял, устроив её голову на своём плече. И замер, и сидел так, покуда с лодкой не вернулись Сэвидж с Праудфутом, левитируя её прямо перед собой.

Странно, но они молчали — словно бы читали мысли друг у друга. А возможно, всё было и так понятно: что тут сложного, доставить лодку, положить в неё тела — и всё…

Лестрейндж сделал это сам. Поставил сперва парус, затем начертил палочкой на бортах какие-то знаки — может, руны? — а после отнёс в неё сначала женщину и уложил там осторожно, будто спящую, подложив ей под голову снятый Сэвиджем шарф. Затем вернулся, опустился на колени и взял на руки старшую из дочек — и прижал её к себе, и замер так, зарывшись лицом в её длинные и светлые, как у матери, волосы. Он стоял так долго, очень долго — сколько, Гарри не знал, но и времени здесь словно не было… Затем поднялся и отнёс её к жене, и уложил справа, пристроив светлую головку девочки на плече у её мамы. Тела уже, кажется, начинали коченеть, но ещё не настолько сильно, чтобы нельзя было уложить их, но Лестрейнджа это, кажется, то ли не волновало, то ли он этого просто не видел. Он вернулся за младшей, и, теперь сев с ней рядом, взял на руки и тоже долго так сидел, баюкая её и, может быть, что-то шепча… а может, это был ветер.

Затем поднялся и, подойдя к лодке, уложил её по левую сторону от матери, тоже головой ей на плечо. И вдруг снял свою мантию и укрыл их, оставшись на пронизывающим зимнем ветру в одной светлой… кажется, белой рубашке.

— Моё сердце с вами, — услышал Гарри его голос. — Моя любовь к вам так же горяча, как тот огонь, которому я вас вручаю. Моё горе от разлуки так же велико, как та вода, что заберёт вас. Однажды я вас догоню, но теперь — пора. Светлого пути вам.

Он обернулся к остальным, и те хором повторили:

— Светлого пути вам.

Затем Робардс вдруг снял с себя перчатки, а Праудфут — свой шарф, и они положили их туда же, в лодку, в изголовье. Лестрейндж молча наблюдал за ними, а едва они закончили, обошёл лодку и, подойдя к корме, с силой сдвинул её к морю. Остальные присоединились, и лодка заскользила по камням, сначала медленно, затем быстрей, быстрей… Её нос, наконец, коснулся воды — мужчины продолжали её толкать, и она закачалась на волнах, а потом и поплыла по ним, на удивление быстро удаляясь от берега, и неожиданно попутный ветер тут же расправил её парус.

Когда лодка отплыла подальше, Лестрейндж поднял руку и пустил в неё струю огня.

— Инфламаре!

— Инфламаре!

— Инфламаре!

— Инфламаре!

Четыре раза прозвучало это заклинание — и четыре яркие струи огня попали точно в лодку. Она вспыхнула, но не утонула, а долго продолжала плыть, горя, и, кажется, сгорела почти вся прежде, чем то, что от неё осталось, погрузилось в черноту воды.