Middle (джен)

Долиш вышел через полчаса, за которые Гарри с Причардом успели обсудить то, что они только что пронаблюдали, и придумать с десяток разной степени идиотизма розыгрышей, которые могли бы внести некоторое разнообразие в рутину бухгалтерской жизни. И решили, что кому-кому, а Долишу из Аврората увольняться нельзя: кто, кроме него, смог бы обойти все ловушки так спокойно и естественно? Никто! Хотя, возможно, Лестрейндж…

Выйдя, Долиш показал им списки и сказал Гарри:

— Учитесь и запоминайте. Я не вечен.

— Я так не смогу, — запротестовал тот. — Ни за что!

Долиш спорить с ним не стал, но что-то в его молчании подсказывало Гарри, что теперь ему придётся регулярно навещать бухгалтеров.

— Давай-давай, — шепнул Причард, когда они двинулись в обратный путь. — Начальник должен уметь всё!

— Ты ещё тут! — возмутился Гарри, но Причард только засмеялся и состроил рожу.

Уникальность Долиша в некотором роде подтвердила реакция того же Сэвиджа: когда они вернулись, и он получил списки, то присвистнул с уважением:

— И двух часов не заняло. Как ты это делаешь?

— А его в бытность стажёром укусил бухгалтер, — понизив голос, сказал Праудфут. — Он мне рассказывал. Он тогда переболел бухгалтеризмом, и с той поры у него иммунитет.

— Да, — согласился Долиш. — На самом деле они чувствуют, что ты не раздражаешься, и чем ты спокойнее — тем им скучнее. Вот и всё.

— Сколько там народу? — спросил Лестрейндж, возвращая всех к работе. Сэвидж посмотрел было на последнюю страницу, цокнул недовольно и ответил, пролистывая все:

— Тут сводных данных нет — только по годам. В девяносто восьмом — восемьдесят шесть, в девяносто девятом — семьдесят четыре, в двухтысячном — тридцать девять, в две тысячи первом — тридцать три, в две тысячи втором — тридцать восемь, в две тысячи третьем — сорок четыре, с января по май нынешнего — восемнадцать. Это именно уволенные, не ушедшие по собственному желанию или на пенсию. По собственному тоже есть, — продолжил он листать, — и есть даже пенсионеры, но нам это пока не нужно.

— Можно мне взглянуть, — попросил Лестрейндж и, получив списки, разложил их на столе, размечая их разными цветами. — Я отметил тех, кто был уволен по, так скажем, политическим мотивам, красным, — сказал он, возвращая списки Сэвиджу. — Жёлтым — по финансовым причинам и зелёным — тех, кто ушёл сам по причинам тоже политическим. Их немного, но такие тоже есть.

— Шеф, а по финансовым — это за взятки? — уточнил Причард. — А почему их тогда не посадили?

— Потому что если сажать всех, никого и не останется, — буркнул Сэвидж. — Шутка. Отчасти. Обычно это мелкие дела, или, допустим, это чьи-то родственники, суд над которыми принёс бы больше неприятностей, чем пользы, а ущерб не так велик.

— Или это взяткодатели, а не получатели, — добавил Лестрейндж. — Когда взяточник садится, взяткодателя обычно увольняют — если ущерб от его действий не критичен. Сколько совпадений с жертвами? — снова вернулся он к работе — и явно не потому, что не хотел продолжать тему взяточничества, а потому что сейчас его ничто другое не интересовало. — Списки у тебя же?

— Дай минуту, — Сэвидж уже сравнивал, отмечая совпадения. — Да, — сказал он через пару минут. — Совпадение абсолютное — кроме детей, конечно.

— Агент — бухгалтер, — заявил Причард, и все рассмеялись.

— Это возможный вариант, — неожиданно согласился Лестрейндж. — Но работающий только в отношении тех жертв, кто был убит уже после войны. А он начал это делать до — и надо бы понять, как он их находил тогда. Я могу увидеть списки? — попросил он, и Сэвидж, чуть поколебавшись, всё-таки решил:

— Смотри. Но ты не имеешь права принимать участия в расследовании официально.

— Да, я понимаю, — согласился Лестрейндж, забирая у него листы. — Я так, просто болтаю, — задумчиво проговорил он, изучая список жертв. — А интересно, — он начал палочкой сгонять имена с листа, увеличивая их, подсвечивая и подвешивая в воздухе. — Смотрите, — он подписал рядом с каждым место его работы и две даты: увольнения и смерти. — Во время войны у нас восемнадцать жертв, и здесь их нет, конечно, но остальные все убиты после увольнения. И посмотрите, как интересно получается с отделами.

— А что с отделами? — спросила Гор. — Я не улавливаю никакой закономерности… по-моему, здесь более-менее все есть…

— Вот именно, — ответил Лестрейндж. — Все. Так что версия с информатором из бухгалтерии вовсе не анекдотична.

Причард буквально просиял от гордости, но смолчал — впрочем, весь его вид был настолько говорящим, что добавлять какой-либо звук к этому было и не нужно.

— Визенгамот, похоже, санкцию дать не успел сегодня, — сказал Сэвидж, посмотрев на часы. — Значит, ждём до понедельника… или до вторника. В субботу они не соберутся даже если небо упадёт на землю.

— А нам и не нужно, — вдруг сказал Лестрейндж. — Нам нужны портреты… колдографии сотрудников, во-первых, бухгалтерии, а во-вторых — начальников отделов. Всех. Где их достать — я знаю, а вот с бухгалтерией сложнее. Хотя, в принципе… — он посмотрел на Праудфута. — Если Кингсли ещё не ушёл… У них в секретариате должно всё это быть. А ему точно не откажут.

— Я поднимусь, — ответил тот. — А то идём вдвоём.

— Идём, — согласился Лестрейндж.

Едва они ушли, как появился Робардс, и не один, а с Лестрейнджем, и Гарри стало неуютно. Не стал бы тот возвращаться просто так — значит, Робардс принёс новости, и вряд ли хорошие.

— Я намереваюсь допросить мистера Ламонта, — сказал он с порога. — Ажиотажа не хотелось бы, так что допросная номер восемь. Гарри, будь готов присоединиться, — кивнул он, и тот поднялся, ощущая расползающийся внутри холодок. — Думаю, я начну один — ты будь готов, — велел он Лестрейнджу. — Хотя сейчас должно пойти полегче.

— Он правда Ламонт? — спросил Сэвидж.

— Джейкоб, — кивнул Робардс. — Гектору приходится троюродным племянником, и они, насколько я понимаю, не слишком близко знакомы. Так что с этой стороны больших проблем не будет. Кстати, он женат и детен.

— Что? — недоверчиво переспросила Гор.

Это и в самом деле было странно. Гарри тоже удивился: убийца… Ламонт производил устойчивое впечатление одиночки. И… если у него есть дети, как он убивал других детей? У Гарри просто не выходило представить, как он сам мог бы сейчас убить, к примеру, годовалого ребёнка. Он бы видел Джеймса перед собой!

— У них четверо детей, — кивнул Робардс. — Старший уже в школе, как раз в этом году поехал. Младшей всего три.

— Как странно, — нахмурился Лестрейндж. — Вряд ли никто из его родни не выписывает «Пророк». Почему никто не сообщил в редакцию? Ну или нам?

— Догадались, — ответил Робардс. — Я не думаю, что они в курсе, но они сразу поняли, что что-то тут не то. Я уверен, анонимку написал кто-то из родных — но кто, не знаю. Я говорил лишь с Гектором, ну и с его женой. Они, конечно, утверждали, что этого номера не читали — но я видел, просто уверен, что они сразу поняли, что Джейкоб «вляпался». Гектор просто заявил, что он его почти не знает, и отправил меня к ней. И адрес дал. Любезно.

— Странно это, — покачал головой Лестрейндж. — Шотландцы… странно. Видимо, они действительно подозревали что-то. Это хорошо.

— Почему? — Робардс посмотрел на него очень внимательно.

— Будет не так больно, — сказал тот. — Двенадцать, — повторил он сказанное раньше. — В девяносто седьмом его сыну было всего пять. Думаешь, они действительно не знают?

— Ни Гектор, ни Анна… жена — не были напуганы, — ответил Робардс. — Скорее, вид у них был… раздосадованный, что ли. Или даже злой. Похоже было, будто они сейчас скажут: «Доигрался! Идиот, с кем он опять подрался?» — что-то такое. Или, учитывая контекст, заподозрят его в изнасиловании. Нет, подобного они не ожидают, — сказал он уверенно. Идёмте, побеседуем с господином Ламонтом.

Восьмая допросная отличалась от остальных тем, что примыкала к кладовке — вернее, к маленькой коморке, которая служила неким подобием кладовой, куда складывали то, что было жалко выбросить. Там были старые, но ещё вполне надёжные стулья, столы, мантии, чернильницы и чашки, и ещё огромное количество вещей, распиханных по коробкам, часть которых были даже подписаны. Гарри слышал, что иногда, раз в пять-шесть лет, главный аврор заставлял там разобраться, но вскоре там опять начинали накапливаться вещи. Судя по нынешнему состоянию кладовки, очередная уборка была уже не за горами — но, впрочем, как ни странно, они все здесь поместились, хотя и пришлось сидеть едва ли на коленях друг у друга: пятерых взрослых людей комната едва вместила. А ведь скоро к ним должен был присоединиться Праудфут, которому Сэвидж оставил краткое послание…

Робардс между тем забрал Ламонта из камеры и привёл его в допросную. Тот выглядел, на первый взгляд, таким же бодрым, наглым и самоуверенным, как и вчера, и, кажется, будущее его ничуть не волновало.

— Ну что? — спросил он с любопытством, когда Робардс открыл протокол. — Когда суд-то?

— Лето, — ответил ему Робардс. — Пока ещё все соберутся.

— И что «лето»? — возмутился Ламонт. — Что теперь, до осени ждать?

— Сложно сказать, — Робардс вроде бы задумался. — Пока мы опознаем ваших жертв. Пока найдём останки — пройдёт время. Пока достанем их. Изучим.

— Зачем? — кажется, и вправду удивился Ламонт. — Я же вам всё показал. Что ещё нужно-то?

— Некоторые видения очень непросто отличить от реальных воспоминаний, — пояснил Робардс. — Эксперты, кстати, пока нам не дали заключения по вашим — ждём. Надеюсь, в понедельник будет.

— Да вы издеваетесь! — воскликнул Ламонт. — И что, я тут всё время торчать буду? В этой камере?

— Зачем же? — удивился Робардс. — Нет, конечно — мы вас через пару дней отправим в Азкабан.

— Без суда? — недоверчиво спросил Ламонт.

— Суд будет после, — успокоил его Робардс. — Но ведь вам же его нужно где-то ждать. Не здесь же. Тут и места нет, и неудобно — все обычно в Азкабане ждут.

— Нет, мы так не договаривались! — Ламонт выглядел ужасно недовольным. — Вы меня сейчас туда засунете — и всё! Я так не согласен!

— Ну так кто ж вам виноват, — пожал плечами Робардс. — Вы же сами время тянете.

— Я?! — страшно возмутился Ламонт. — Я вам все воспоминания отдал!

— Вы даже не представились! — тоже возмутился Робардс. — Мы даже дело толком открыть не можем — не на кого! Какой суд? Кого судить-то?