Middle (джен)

Девушка в красном кимоно с драконами возникла вновь — уже с едой, и поставила перед каждым из них по две небольшие глубокие тарелки и большому заиндевевшему стакану с водой, после чего поклонилась и опять рассыпалась золотой пылью. Гарри проводил её глазами и, переведя взгляд, вгляделся в принесённую еду. На одной тарелке идеальной полусферой лежал рис — самый обычный белый рис, похоже, без всего. Другая же была наполнена каким-то мясом с длинными тонкими полосками красного и жёлтого перца, зелёными пёрышками лука и арахисом.

— Вы сказали, что не боитесь остроты, — заметил Лестрейндж, беря палочки. Перед Гарри девушка положила, кроме палочек, привычные ему приборы — почему-то вместе с ложкой — а вот Лестрейнджу ничего, за исключением палочек, не принесла. — Я попросил, чтобы вам сделали не слишком остро, но… будьте осторожны.

Он лукаво улыбнулся и, ловко подхватив палочками кусочек мяса, палочку перца и пару зелёных перьев лука, отправил всё это себе в рот.

Еда пахла восхитительно, и Гарри, который был и вправду голоден, вилкой подхватил пару кусочков мяса и немного овощей, добавил пару орешков — и…

Это была курица, нежная и ароматная, в каком-то сладковатом соусе, и Гарри успел подумать, что это вкусно и совсем не остро, когда понял, что с последним, кажется, поторопился. И даже не «кажется», а точно поспешил… да нет, это не просто «остро», это… это…

Он схватил стакан и залпом опустошил его наполовину. Огонь во рту почти угас, и Гарри, стерев выступившие на глазах слёзы, посмотрел на Лестрейнджа, и увидел, что тот почти смеётся.

— Что это? — спросил Гарри, с опаской косясь на так мирно выглядящую тарелку.

— Курица гунбао, — ответил Лестрейндж. — Так, по крайней мере, называют её здесь. Классика сычуанской кухни.

— Это…

— Остро? — спросил Лестрейндж. — Вода и рис помогут. Но если для вас это слишком, я закажу что-нибудь другое.

— Да нет, — возразил Гарри, хотя пока и не очень представлял, как он это съест. — Я просто не ожидал. А у вас, значит, вариант острее?

— Я привык не сразу, — кивнул Лестрейндж. — Видите, у вас там часть чили заменили паприкой. У нас так не готовят, но мне теперь понравилось. В самом деле, не стесняйтесь — если…

— Да нет, — уверенно ответил Гарри. — Нет, правда, это вкусно. Просто неожиданно.

Не сразу, но он всё-таки приноровился — и действительно, рис помогал. Вода спасала тоже — тем более что, сколько б он ни пил, стакан всё время оставался полон. А выпил Гарри много… Впрочем, курица была и вправду вкусной — особенно если бы уменьшить остроту раз в сто.

На разговор сил у Гарри уже не осталось, но Лестрейндж и не настаивал, так что они ели в тишине. Что было странно, потому что зал ресторана вовсе не был пуст — но Гарри обратил внимание на этот феномен лишь когда соседний столик заняла семья с двумя совсем маленькими детьми, которые вели себя весьма активно. Гарри уже отлично представлял себе, что такое шумный ребёнок, однако же эта компания ничуть не нарушала общее умиротворение, которым был наполнен зал. И дело было вовсе не в заглушающих чарах — потому что, стоило Гарри сосредоточиться на соседях, как он начал слышать их, негромко, но вполне отчётливо.

— Какие тут чары интересные, — сказал он, залив пожар во рту от последнего куска курицы водой и заев последней порцией риса. — Не заглушающие, а… я даже не знаю.

— Рассеивающие внимание, — ответил Лестрейндж. — Это лучше и естественнее заглушающих. Вы до конца не можете оценить эффект, поскольку вы и так не понимаете их речь — так что просто поверьте на слово: вы ничего не разберёте. Какие-то обрывки слов, никак не складывающиеся ни во что осмысленное.

— Вы умеете? — улыбнулся Гарри, и Лестрейндж качнул головой:

— Не до конца. Я знаю, как их наложить на, скажем, один стол — но не представляю, как покрыть ими такое большое пространство. А наложить их на столы по отдельности не выйдет: они будут смешиваться и мешать друг другу. Выйдет скверно. Но я работаю над этим. Что вы думаете про десерт? — сменил он тему, и Гарри поинтересовался осторожно:

— А он тоже… необычный?

— Весьма, — Лестрейндж улыбнулся. — Но поверьте, в нём нет ни грана перца. Нет даже имбиря. Он лёгкий и весьма приятный в летнюю жару. Но к нам не подойдут, пока мы не закончим.

Он положил палочки на маленькую деревянную дощечку. Куда деть свои приборы, Гарри не знал: оставлять в глубоких небольших тарелках их было не очень удобно, а на стол класть не хотелось. Так что он подложил под них салфетку — и, похоже, его верно поняли, потому что девушка в красном кимоно с драконами появилась почти сразу, словно бы её позвали. Поклонилась, улыбнулась каждому из них, легко коснулась кончиками тонких белых пальчиков тарелок, и те растаяли, так же, как и крошки, и салфетки, и даже уроненные Гарри на стол капли соуса. Лестрейндж что-то сказал ей, она выслушала, снова улыбнулась, поклонилась — и пропала.

— Какое кимоно роскошное, — заметил Гарри, почему-то вызвав этим у Лестрейнджа улыбку:

— Это не кимоно, а, думаю, ципао. Если вы намерены бывать здесь…

— Я же ничего тут не пойму! — возразил Гарри — и понял, что жалеет. Потому что ему здесь понравилось — и, пожалуй, было бы здорово прийти сюда, к примеру, с Джинни. Или с Гермионой.

— Если у вас хорошая зрительная память, — предложил Лестрейндж, — я переведу вам всё меню, а вы запомните, как что пишется. И просто будете показывать. Иероглифы — не буквы, их запомнить проще.

— Сомневаюсь, — пробормотал Гарри. — Но я попробую.

Девушка возникла вновь, и поставила перед ними две небольшие стеклянные пиалы, наполненные чем-то прозрачным, политый коричневым соусом и посыпанный изюмом.

— Бингфэн, — сказал Лестрейндж. — Это — самый традиционный вариант, но вообще в него кладут практически любые фрукты.

— Что это? — с любопытством спросил Гарри, беря материализовавшуюся перед ним ложку.

— Это бингфэн, — повторил Лестрейндж, беря свою. — Ледяное желе, или, если переводить буквально, ледяной порошок. Не бойтесь, он не острый.

Бингфэн оказался чем-то вроде состоящего из мириадов крохотнейших пузырьков желе, пропитанным, кажется, патокой. Всё вместе оказалось вкусно, и только доев, Гарри вспомнил про пиво, которого так и не попробовал… да уже и не хотел бы. Но спросить всё же спросил, признав сперва:

— Это очень вкусно. И, кажется, мне придётся всё-таки учить меню. Но сэр, — добавил он очень серьёзно. — Вы точно упоминали пиво. Что-то про тёмный лагер.

— Я собирался заказать, — кивнул Лестрейндж. — Но в меню оказалась эта курица — она не всегда бывает, а сегодня понедельник, тихий день — и я решил, что она намного интереснее, чем пиво. На самом деле, — негромко проговорил Лестрейндж, шутливо оглянувшись, — они все здесь, конечно же, английский знают. Некоторые — просто идеально. Но не пользуются им из принципа. Так что вам действительно меню учить придётся — и когда вы его выучите, возможно, вам сделают поблажку и обнаружат своё понимание.

— Значит, выучу, — вздохнул Гарри и поинтересовался в шутку: — А денег с не знающих язык они тут тоже не берут?

— Берут, — засмеялся Лестрейндж. — Золото есть золото. Раз уж вы сюда пришли и как-то что-то заказали — почему не взять? В принципе, сюда может войти любой… кто сможет — и ткнуть, к примеру, наугад в меню. Он получит то, что заказал, и, конечно же, с него возьмут всю плату.

— Так а как же он поймёт, сколько должен? — спросил Гарри, и Лестрейндж ответил:

— Они тоже пользуются арабскими цифрами. Но вот как он различит сикли и кнаты, я не знаю. Хотите угостить супругу? — предложил он вдруг. — Здесь можно взять на вынос.

— Да, десерт! — обрадовался Гарри.

Лестрейндж кивнул. Как он вызвал девушку в красном с драконами ципао, Гарри так и не понял, но она появилась и, выслушав Лестрейнджа, вновь исчезла, на сей раз совсем ненадолго, и вернулась с двумя красными картонными коробочками в виде фонариков. Поклонилась, ставя их перед каждым из них, улыбнулась, проговорила что-то — и исчезла, а на столе появились ещё две корзиночки, в которых лежали узкие листы бамбука.

— Счёт, — пояснил Лестрейндж, беря один, и подсказал: — Сперва сикли, затем кнаты.

— Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, как платить, — заметил Гарри.

Ресторанчик оказался вовсе не дешёвым, но ведь Гарри же не собирался здесь обедать ежедневно…

Уже дома он открыл красную коробочку и обнаружил в ней шесть небольших стаканчиков, и все разные! Джинни бингфэн оценила и потребовала, чтобы Гарри начал изучать меню немедленно — ну, можно завтра. Или как только Лестрейндж его передаст Гарри. Впрочем, Гарри ведь название запомнил? Значит, можно попробовать прийти туда и заказать бингфэн. А что нельзя сказать, какой — так даже интереснее: сюрприз получится.

За всем этим тёплым ужином и вечерней милой суетой Гарри совсем отвлёкся от дела Ламонта и Грин, и вспомнил о них только утром, когда узнал, придя в отдел, что Визенгамот выдал-таки разрешение на применение веритасерума и легиллименции.

И вновь они всем отделом устроились в кладовке, за стеной которой в допросной рядом с Робардсом сейчас сидела Маркс. Сейчас на ней была обычная чёрная мантия, и сама Маркс выглядела строгой и отстранённой.

— Ух ты, — восхитился Ламонт, когда она вошла. — Привет, красавица! Что такая изумительная женщина здесь делает?

— Копается в чужих мозгах, — ответила она, и Гарри очень удивился. Аиша Маркс всегда казалась ему остроумной, но не зло, а весело и добро, но сейчас в её произнесённых весьма сухо словах отчётливо звучал сарказм.

— Визенгамот дал санкцию на применение легиллименции, — сообщил ему Робардс. — Это наш специалист Аиша Маркс.

Гарри обратил внимание, что Робардс не назвал её ни мисс, ни миссис, не дав Ламонту ненужной информации.

— Да я не против, — пожал плечами Ламонт. — Можно было и без санкции.

— Вы ведь отказались, — напомнил ему Робардс.

— А я передумал! — заявил тот. — Раз уж вы теперь всё знаете про эту дуру, мне скрывать и нечего. Она там не повесилась от ваших новостей?

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Робардс, и Ламонт неожиданно завёлся:

— А вам наплевать, да? Подумаешь, какая-то Фиделия из бухгалтерии, пфф! Плевать, что там с ней будет, верно?

— А вас это тревожит? — удивлённо спросил Робардс.

— Она просто дура, — заявил Ламонт. — А всё равно стоит всех вас! А вам наплевать! Я-то что — меня поймут, а ей даже не до славы будет!

— Я не улавливаю вашу логику, — признался Робардс. — Тут либо слава — либо вешаться. Если она считает себя правой…

— Да при чём тут это-то? — с досадой перебил его Ламонт. — Как вы вообще главным аврором стали? — удивился он. — Или это просто на контрасте: остальные все ещё тупее? Вы же ей наверняка сказали, как меня зовут и про жену-детей? Да?

— А что? Нельзя? — спросил Робардс, и Ламонт, скривившись, сплюнул:

— Вот зачем? Какая разница-то? Ну вот вам какая разница, женат ли я и как меня зовут? Какое это отношение имеет к делу? А? Нет, надо сразу всем нагадить максимально!

— Так она бы всё равно узнала, — удивлённо сказал Робардс. — На процессе.

— Да там это было бы уже не важно, — Ламонт поморщился. — Там было бы уже живое дело — это перебило бы. Она потом бы, может быть, поплакала тихонько — а так вы её вытащите же туда, да?

— А вы против? — спросил Робардс.

— Да, я против! — заявил Ламонт. — Она же ничего не знала толком — почему я должен славу с ней делить?