Middle (джен)

Под утро Гарри всё-таки уснул и проснулся, когда они уже садились. Лестрейндж снова протянул ему всё тот же амулет из аметиста и предупредил:

— День будет непростым. Договоримся: если почувствуете себя плохо — вы мне сразу скажете и не станете играть в героя. Мне бы очень не хотелось отвозить вас в Мунго. Вы нужны мне завтра.

— Да, сэр, — привычно сказал Гарри.

— Это происходит часто, — кажется, Лестрейндж его даже не услышал. — И не говорит о вашей слабости, только о чувствительности, что, скорее, плюс, чем минус. Дайте слово, что не станете геройствовать.

— Даю, — Гарри вздохнул, и на сей раз его ответ явно был услышан.

— И один по коридорам не ходите, — сказал Лестрейндж, уже поднимаясь, чтобы выйти, когда колёса кареты коснулись камня площадки. — Только в сопровождении охраны.

— Есть, сэр, — Гарри знал, как отвечать. — Почему?

— В Азкабане больше нет дементоров, но мы не уверены, что там теперь остались только люди, — ответил Лестрейндж, уже выходя, и Гарри оставалось только следовать за ним. — Пока что там запрещено ходить по коридорам в одиночку. Вам не говорили разве в академии?

— Говорили, — вспомнил Гарри, тоже выходя и ёжась от холодного и мокрого ветра.

— Но вы, конечно же, забыли, — констатировал Лестрейндж и протянул руку подошедшему к ним коменданту. — Не могу назвать это утро добрым, но я рад вас видеть, — сказал он, пожимая ему руку. — Жуткая погода.

— Зима скоро, — философски отозвался комендант, кивая Гарри. — Здесь всегда так. Сегодня ещё не худший вариант.

— Идёмте вниз, — Лестрейндж демонстративно обхватил себя руками. — Худший я даже не хочу представлять.

Внутри было тепло и тихо — по крайней мере, так казалось на контрасте. Они спустились вниз и в сопровождении четверых охранников, простившись с комендантом, свернули в уже знакомый ему коридор и остановились у камеры Рабастана Лестрейнджа.

Несмотря на ранний час, тот, кажется, не спал, хотя и встретил их лежащим на полу с раскинутыми в сторону руками и ногами, как предписывали правила. Но что-то то ли в его позе, то ли в стоящем среди комнаты мольберте, то ли в разложенных на столе листах с набросками говорило, что обитатель камеры не был разбужен их вторжением.

— Британский Аврорат, — привычно проговорил Лестрейндж. — Аврор Радольфус Лестрейндж, стажёр Гарри Поттер. Встань, — велел он, кашлянув, и Рабастан вскочил и буквально рванулся им навстречу, но замер, наткнувшись на взгляд Радольфуса будто на стену. — У нас к тебе есть дело. Ты готов сотрудничать?

— Ты обещал, что мы поговорим наедине, — быстро проговорил Рабастан. Сейчас он выглядел намного лучше, чем в тот раз, когда Гарри его видел, и хотя по-прежнему был весьма худым, но больше не казался измождённым.

— Сегодня у меня здесь много дел, — сказал Радольфус Лестрейндж. — Я вечером к тебе зайду, и мы поговорим. Если ты поможешь.

— Один? — упрямо уточнил Рабастан.

— Один, — Радольфус снова кашлянул, прочищая горло.

— Я сделаю, — Рабастан даже улыбнулся. — Скажи, с тем домом у тебя всё получилось?

— Да, — коротко и сухо сказал Радольфус. — Если позволишь, все вопросы позже. Нам нужно, чтобы ты нарисовал за этот день четыре портрета — карандаша будет вполне достаточно. По воспоминаниям — довольно смазанным, к несчастью. Сможешь?

— Мне сначала нужно их увидеть, — разумно ответил Рабастан, а Гарри с удивлением подумал, что ведь для этого понадобится Омут?

— Тебе покажут, — Лестрейндж кивнул на сопровождавших их охранников. — Омут сейчас доставят. Потом он мне понадобится, так что его будут забирать на время, но потом вернут. С тобой всё время будет три охранника — они подержат образы над Омутом, сколько понадобится.

— Три сразу? — усмехнулся Рабастан, и его губы на мгновенье тронула насмешливая улыбка.

— Омут слишком ценен, — голос Радольфуса заметно сел, и ему вновь пришлось прочистить горло. В этот момент в камеру вошёл сам комендант, левитировавший большую плоскую металлическую чашу.

Омут Памяти.

Комендант поставил его на стол. Радольфус Лестрейндж извлёк из сумки первую пробирку, открыл и вылил её серебристое содержимое в подёрнутую едва заметной дымкой чашу. Затем навёл на неё палочку, и над поверхностью возникла голова мужчины с короткими тёмными волосами и широким лицом с грубыми и резкими чертами. Голова повернулась и растаяла бледным туманом.

— Они все более или менее такого качества, — сказал Радольфус. — Ты сможешь их нарисовать? До вечера?

— Конечно, — Рабастан дёрнул правым плечом. — Карандашом я сделаю к обеду.

— У тебя есть время до вечера, — повторил Радольфус и, сделав Гарри знак следовать за ним, вышел.

В коридоре он откашлялся и, потирая горло, пошёл наверх. Они поднялись на тот этаж, где, кроме помещений охраны, располагалась и допросная, уже готовая к работе: здесь явно протопили, и сейчас в железной печке ярко горел огонь.

— Сегодня мы с вами по этажам ходить не будем: у нас нет цели напугать или застать врасплох. Напротив, — он сел за стол и, открыв сумку, извлёк из неё кофейник и три чашки, а затем одну за другой три плетёные коробки. — Нам нужно наших собеседников расположить и побудить к сотрудничеству. И заодно позавтракать, — он улыбнулся.

— С допрашиваемыми? — спросил Гарри, садясь рядом с Лестрейнджем.

— С одним из них — наверняка, — кивнул тот. — Его пугать не нужно, смысла нет. А вот договориться мы попробуем.

— Он не боится никого? — спросил Гарри, и Лестрейндж засмеялся:

— Напротив. Он боится всех… по крайней мере, раньше было так. А значит, нам пугать его бессмысленно: он испугается, конечно, но для него такое состояние привычно, и толку от него не будет.

— Боится всех, сэр? — заинтригованно переспросил Гарри.

— Ну… в определённом смысле, — кивнул Лестрейндж, доставая из сумки тарелки и приборы и сервируя стол. Затем, открыв коробки, он разложил их содержимое по тарелкам: здесь были сэндвичи с цыплёнком, ветчиной и ростбифом, сыры и фрукты, и пирожные — много самых разных маленьких пирожных, некоторые из которых Гарри даже опознать не смог.

— Ого, — сказал он. — А это вообще законно?

— Завтрак? Да, конечно, — засмеялся Лестрейндж. — Протокол не запрещает накормить допрашиваемого, и в нём не прописано меню. Можно даже алкоголь, но это будет слишком, полагаю. А вот и наш первый собеседник, — сказал он при звуках открываемой двери.

Охранники ввели в допросную худого — впрочем, иных здесь и не было — мужчину лет, наверное, пятидесяти, хотя возраст заключённых на взгляд определять было непросто: тюрьма старила так сильно, что легко могла добавить пару десятков лет, это Гарри помнил даже по Сириусу, которого увидел далеко не сразу после побега. Поскольку бриться или стричься никому здесь не давали, у мужчины были длинные волосы и борода — видимо, когда-то густые и пышные. Судя по обвисшей коже, когда-то мужчина этот был довольно полным, видимо, поэтому его нынешняя худоба выглядела особенно болезненной.

— Маркус Эйвери, — представил его Лестрейндж. — Британский Аврорат, аврор Радольфус Лестрейндж, стажёр Гарри Поттер, — представился он для протокола, однако Гарри не видел не Прытко Пишущего пера, ни пергамента. — Благодарю, дальше мы сами, я вас позову, — сказал он охране, когда те сняли кандалы с доставленного заключённого. — Здравствуй, Маркус, — Лестрейндж вышел из-за стола и подошёл к стоящему возле двери мужчины.

— Д… Радольфус, — осторожно произнёс тот, настороженно глядя на Лестрейнджа своими большими светлыми глазами.

— Мы здесь не по твою душу, — улыбнулся тот. — Нам нужна помощь. Мы арестовали Джагсона. Поможешь?

— Джагсона? — из взгляда Эйвери ушла настороженность, и он даже, кажется, обрадовался. — Да, конечно. Только чем?

— Садись, — позвал его Лестрейндж, делая шаг в сторону стола. — Позавтракаешь с нами? Мы не ели.

— Да я и так скажу, что знаю, — Эйвери сглотнул, но остался на месте.

— Я знаю, — улыбнулся Лестрейндж. — Потому и приглашаю. Идём, — он сделал приглашающий жест, и Эйвери, помедлив, всё-таки последовал за ним.

Гарри смотрел на них, и контрастность этой сцены с тем, как Лестрейндж разговаривал с родным братом, рождала у него множество вопросов. Да, допустим, сейчас Лестрейндж просто вёл себя наилучшим для исполнения задачи способом: Гарри знал, что он прекрасно умеет изобразить почти любое отношение и чувство в разговоре со свидетелем или подозреваемым. Но почему тогда он этого не делал с братом? Тот явно ждал совсем другого отношения — и, вероятно, будь с ним Лестрейндж так же мил, как с этим Эйвери, для дела это было бы полезней. Однако он ведь даже не пытался! Почему? Вряд ли потому, что опасался, что кто-то заподозрит его в слишком тёплых чувствах к осуждённым родственникам: Гарри знал не так уж много, но даже ему было вполне очевидно, что тот же Робардс ничего подобного не думал. Ну не для Гарри же Лестрейндж старался! И этот кашель, севший голос… нет, тут было что-то совсем другое, и Гарри отчаянно хотелось бы знать, что именно.

Меж тем, Эйвери и Лестрейндж сели за стол, и тот, разлив кофе по чашкам, придвинул к заключённому блюдо с сэндвичами:

— Давайте поедим сначала. У нас была ужасная дорога: я даже не припомню такой отвратительной погоды.

Он дождался, покуда Эйвери положит себе на тарелку по одному сэндвичу с каждой из начинок, затем придвинул блюдо Гарри и только потом взял себе сэндвич с ростбифом. Некоторое время они ели молча, и первым нарушил молчание Эйвери:

— Как вы его поймали? — спросил он, доев сэндвич с цыплёнком.

— Стыдно признаться, но исключительно его трудами, — ответил Лестрейндж. — Гордиться нечем, и отчасти поэтому нам и нужна помощь.

Пока Лестрейндж рассказывал о Джагсоне, захвате заложников и их освобождении, Гарри незаметно наблюдал за Эйвери. Казалось, тот поглощён самим процессом еды: он жевал так медленно, будто боялся проглотить хотя бы маленький кусок, не распробовав его и не насладившись вкусом. Гарри даже не был уверен, что он слышит Лестрейнджа, но нет, когда тот, наконец, закончил, Эйвери сказал:

— Я не знаю, чем могу помочь. Ты лучше спрашивай.

— Конечно, — дружелюбно согласился Лестрейндж. — Когда мы позавтракаем, нам принесут Омут памяти, и я покажу тебе тех, кого мы ищем, вдруг ты их узнаешь.

— Да, конечно, — Эйвери доел последний сэндвич и, поколебавшись, всё же положил себе ещё один, с цыплёнком, и добавил несколько кусочков сыра.

— Я чуть позже открою протокол, — сказал Лестрейндж, — а пока скажи, ты ведь работал с ним? При Пие?

— Я был консультантом, да, — Эйвери наколол кусочек сыра с плесенью на вилку и, принюхавшись, буквально замер, а затем осторожно положил его в рот. Лестрейндж деликатно подождал, покуда он проглотит, и продолжил:

— Было бы очень хорошо, если бы ты вспомнил всех, с кем он работал. Я наверняка не всё увидел — как только мы получим разрешение на применение легилименции, возможно, найдём ещё кого-то, кроме тех, что я уже увидел. Вот только у меня есть некоторые опасения, — добавил он, нахмурясь, — в том, что нам это разрешение дадут.

Что?

Гарри вовремя успел пригасить вспыхнувшее в его взгляде изумление. До сих пор ни Лестрейндж, ни Сэвидж, никто другой не выражали никаких сомнений в том, что это разрешение вот-вот будет получено — да и как бы мог Визенгамот его не дать?

— Но здесь я не могу ничем помочь, — ответил Эйвери, похоже, с сожалением.

— Отчасти можешь, — возразил Лестрейндж. — Они затягивают с этим — и если бы я знал, кто тормозит процесс, мы, может быть, смогли бы их поторопить. Я кое-кого знаю, но боюсь, что далеко не всех.

— Я тоже знаю не так много, — покачал головой Эйвери, и Гарри понял, почему Лестрейндж пока что не открыл протокол. — Но расскажу всё, что смогу.

— Давай начистоту, — Лестрейндж вдруг вынул палочку и наложил на них звукозащищающие чары. — Это ведь ты работал за него. Да, неофициально, но мы оба знаем, что из Джагсона работник так себе. Он, может, неплохой организатор, а убийца так вообще отличный, но корпеть над формулировками законов? — он с сомнением покачал головой. — Он ведь именно этим и занимался: он готовил новые законы к их принятию. И я готов ручаться, что этим занимался ты. Не так ли?

— Я всего лишь оформлял всё правильно, — тихо проговорил Эйвери, откладывая нож и вилку. — Это скверное оправдание, я знаю, но что я мог сделать? — он поднял на них обоих тоскливый взгляд. — Не я, так кто-нибудь другой бы это сделал…

— Я ни в чём тебя не обвиняю, — мягко проговорил Лестрейндж, а Гарри оставалось только сдерживаться и думать о том, что он тоже должен так уметь. — И мы вообще беседуем без протокола. Но ты должен знать тех, кто может опасаться того, что знает Джагсон. Маркус, помоги нам. Нам нужны его воспоминания — его подельники засели где-то и ударят. Я уверен.

— Я всё расскажу, конечно, — Эйвери кивнул. — Я, правда, не знаю, кто из них сейчас остался. Но я расскажу. Тебе, — он посмотрел на Гарри, и тот немного обречённо приготовился к тому, чтобы уйти.

— Я бы подстраховался, — весело сказал Лестрейндж. — И разделил этот секрет со своим стажёром. Я думаю, ему будет полезно. Если ты не возражаешь. Но если ты настаиваешь, — добавил он мягко, — мы можем поговорить и наедине.

— Да нет, — помедлив, сказал Эйвери, внимательно глядя на Гарри. — Нет. Как скажешь.