Middle (джен)

Первая часть процесса прошла довольно предсказуемо: после предъявления обвинения, одно зачитывание которого заняло у Робардса едва ли не четверть часа, он предоставил слово Сэвиджу, и уже тот вызвал первого свидетеля — Тэмзин Робардс. Почему эту часть процесса Аврорат представлял именно Сэвидж, Гарри понимал: Робардс не мог допрашивать свою жену и дочерей, Лестрейндж же сам был свидетелем. Гарри, которого Робардс поставил в оцепление непосредственно охранять Джагсона, прекрасно видел и его самого, и его правую руку, так и заканчивавшуюся обрубком, и всех выступающих. Робардсы держались превосходно — и Гарри, глядя на их серьёзные сосредоточенные лица, почему-то вспоминал, как Тэмзин развернула девочек и отвернулась сама, когда Лестрейндж сказал, что им не стоит видеть то, что будет дальше.

Джагсон захватил их дома: пришёл в аврорской форме и постучал в дверь сразу после ухода на работу Робардса. Тэмзин открыла, а очнулась уже в том доме, на полу, вместе с дочерями, которых Джагсон вообще похитил спящими из постелей, и они проснулись уже рядом с матерью — заложницами. Конечно, Сэвидж задал вопрос, откуда Джагсон узнал, когда Робардс уходит из дому, но это было формальностью: о том, что он приходит в Аврорат в районе девяти, узнать было совсем несложно, тем более тому, кто сам когда-то работал в министерстве.

Затем Сэвидж вызвал Лестрейнджа, и когда тот дошёл в своих показаниях до отрубания руки, кто-то из незнакомых Гарри членов Визенгамота потребовал продемонстрировать это.

— На господине Джагсоне? — очень вежливо уточнил Лестрейндж.

В зале засмеялись, но инициатор, чуть поморщившись, ответил холодно:

— Нет, разумеется. Вы в состоянии, надеюсь, что-нибудь трансфигурировать?

— Разумеется, — ответил Лестрейндж. — Можно мне мою палочку, пожалуйста, — обратился он к Сэвиджу. Тот сделал знак дежурному, и Лестрейнджу отдали его палочку: свидетелям и вообще дающим показания, а также пострадавшим брать с собою палочки было запрещено. Наложили этот запрет после того, как в одна тысяча восемьсот восемьдесят третьем году свидетельница, мать изнасилованной и убитой девушки, вдруг выхватила палочку и прежде, чем кто-либо успел что-то сделать, заавадила убийцу и насильника. И отправилась, конечно, в Азкабан — но дело уже было сделано.

Джагсона Лестрейндж трансфигурировал из поданной ему дежурным деревяшки. Тот вышел на удивление похожим — возможно, потому что просто стоял на месте в той же позе, что и там, в том доме, но два Джагсона в зале смотрелись жутковато. Затем дежурный отдал Лестрейнджу меч с перевязью, и тот медленно продемонстрировал сначала, как прятал его на себе, а уже потом — как рубил кисть. Вышло это у него вполне убедительно — по крайней мере, ни у членов Визенгамота, ни даже у самого Джагсона никаких вопросов эти действия не вызвали.

Последовавший за тем допрос Джагсона дал ровно те же результаты, что и прежние, то есть никаких: на все вопросы о подельниках он пожимал плечами и показания давать отказывался. Впрочем, некоторые его ответы можно было трактовать по-разному, и в воздухе буквально висел намёк на то, что, хотя сам Джагсон арестован, дело ещё не закончено.

После окончания допроса объявили перерыв, и Гарри видел и по лицам членов Визенгамота, и по тому, что на перерыв отвели всего-то полчаса, что на самом деле их куда больше того, что они сейчас слушали, интересует продолжение. И что-то Гарри подсказывало, что не судьба несчастных девочек и мальчиков-подростков, в чьих истязаниях и гибели Джагсон обвинялся, так остро интересовала высокий суд, а та часть процесса, что касалась их недавних коллег.

Охрану на время перерыва, разумеется, совсем не сняли, но стоящих в зале на полчаса сменили, и Гарри удалось перекусить и выпить чая, и даже размяться и ещё немного посидеть.

Вторая часть процесса началась довольно напряжённо. Сэвиджа на месте представителя Аврората теперь сменил Лестрейндж. На сей раз обвинение было куда длиннее: сначала Лестрейндж медленно и методично зачитывал имена изнасилованных и затем убитых самим Джагсоном магглорожденных подростков… нет — ещё детей, которых егеря арестовали, но вместо Комиссии по учёту по маггловских выродков передали лично Джагсону. Затем Лестрейндж перешёл к тем, кого Джагсон, перекупив у егерей, перепродал — или, как выразился Лестрейндж, «передал за денежное вознаграждение» — другим волшебникам. И здесь впервые прозвучали имена — и, когда последнее, четвёртое, было названо, зал загудел.

И Гарри понимал их. Да, эти имена были заранее известны Визенгамоту — но не прессе и не зрителям. Ему самому они не слишком много говорили: троих из обвиняемых Гарри просто не застал, они были вынуждены покинуть Визенгамот после войны, сделав это вроде бы как добровольно, а четвёртого не знал лично. Но то, что среди них оказалась женщина, Гарри поразило. Хотя, если подумать, если мужчина может купить себе юную любовницу, почему этого не может сделать женщина? И всё же это почти шокировало.

Между тем, Лестрейндж вызвал первого свидетеля — Долорес Амбридж. И попросил у суда установить между ней и Джагсоном перегородку — так, чтобы она не могла его увидеть и услышать «в целях недопущения оказания давления обвиняемым на свидетельницу». Запрос удовлетворили, хотя и не без ехидного замечания одного из судей:

— Интересно было бы услышать, как именно может быть оказано давление на осуждённого на пожизненное заключение в Азкабане свидетеля, не имеющего, насколько известно Визенгамоту, живых родственников?

— Имеющей, ваша честь, — возразил Лестрейндж.

— Разве? — скептически переспросил судья. У него было длинное бледное лицо с неяркими чертами и отвратительная манера тянуть гласные. — Кто же?

— Её брат, — ответил Лестрейндж невозмутимо. — Его дети. Их потомки. И, как сквиб и магглы, они находятся в особо уязвимом положении.

В зале — и особенно в рядах зрителей и прессы — зашептались. Брат? Магглы? Гарри никогда не думал о том, что у Амбридж есть родня, тем более такая, и пока не знал, как уложить это в голове. Откуда Лестрейндж про них знает? Вернее, нет, не так, конечно, как раз вполне понятно, что он это выяснил. Но как он это сделал? Она наверняка скрывала их… хотя о детях-сквибах, чаще всего, знают… но… но надо будет выяснить, кто её родители, решил он. Ведь у неё же есть родители… или, похоже, уже были.

А ведь Лестрейндж не назвал их имена. Боится? И, пожалуй, небезосновательно, подумал Гарри, — похоже, здесь это понимали все или как минимум все судьи, потому что никто из них деталей не потребовал.

Перед тем, как Амбридж ввели в зал, между приготовленным для неё креслом и тем, к которому был прикован Джагсон, появилась высокая перегородка, а на самого подсудимого Визенгамот дал разрешение временно наложить Селенцио.

Войдя, Амбридж первым делом бросила пристальный и какой-то жадный, ищущий взгляд на место обвиняемого и, увидев перегородку, даже едва не споткнулась, чуть замедлив шаг. Она явно надеялась увидеть Джагсона и теперь была заметно разочарована.

Амбридж усадили в кресло, пристегнули к нему цепями, и Лестрейндж приступил к допросу. Гарри опасался, что она не станет говорить, но нет, допрос прошёл без эксцессов. Она, пусть и без особенной охоты, повторила свои показания, а в самом конце вдруг совершенно неожиданно на вопрос:

— Вы сказали, что знали о том, что не все задержанные егерями были доставлены в министерство и выданы Комиссии по учёту маггловских выродков, главой которой вы являлись. Как вы представляли их дальнейшую судьбу? — ответила:

— Я знала, что они, так или иначе, будут сполна наказаны за свои отвратительные преступления. Мне не казалось важным знать детали.

— Мы полагаем это важным, — сказал Лестрейндж. — Что значит «сполна наказаны»?

— Достаточно, чтобы не иметь возможности когда-либо повторить их, — ответила она.

— Пока человек жив, — спокойно проговорил Лестрейндж, — чаще всего, он имеет возможность повторить однажды сделанное. Вы думали тогда об этом?

— Да, — ответила она, и по её губам скользнула странная, едва ли ни довольная ухмылка.

— И полагали, что возможности такой у них не будет? — уточнил Лестрейндж.

— Да, — опять произнесла она.

Зал загудел, и Гарри увидел, что губы Джагсона чуть ощутимо дрогнули.

— Скажите, — продолжал Лестрейндж, — почему вы были в этом так уверены?

— Я просто знала, — ответила она, чуть вздёрнув голову.

— Откуда?

— Знала, — повторила Амбридж.

— Однако же, — Лестрейндж извлёк из лежащей перед ним папки какой-то лист, — вы были уверены в этом не всегда. Вот здесь у меня ваше заявление от четырнадцатого января тысяча девятьсот девяносто девятого года о проверке деятельности егерей Уолтера и Скотта на предмет, — он зачитал: — «Возможного саботажа деятельности Комиссии, выражающегося в возможном отпускании некоторых несовершеннолетних задержанных». Это ваше заявление? — спросил он, делая тут же, на месте, копию и переправляя её Амбридж.

— Да, моё, — ответила она, даже не взглянув на повисший перед нею лист. — И вы тогда прислали мне какую-то отписку!

— Мы никаких нарушений не нашли, — ответил Лестрейндж под смешки зала. — Скажите, по какому принципу вы определяли надёжность или ненадёжность егерей? При одинаковых результатах работы?

— Я просто знала, — опять ответила она.

— Вы знали, что некоторые егеря передают задержанных мистеру Джагсону? — спросил Лестрейндж, и Амбридж ответила:

— Да. Знала.

Зал зашумел, а Джагсон досадливо и раздражённо сморщился и дёрнул углом рта. Он глубоко вздохнул и посмотрел на закрывающую от него Амбридж перегородку, а потом несколько раз сжал и разжал кулак.

— Вы знали, что с задержанными происходит дальше? — быстро продолжил Лестрейндж, не обращая внимания на шум.

— Я не задумывалась, — ответила она, но он не отставал:

— Но вы ведь не могли совсем об этом не задумываться. По нашим подсчётам всего егеря передали мистеру Джагсону как минимум девятнадцать человек. Как вы думали, где он их держит? Дома?

— Я считала, что он отдаёт их! — громко ответила она.

— Кому?

— Каргам!

В зале наступила тишина, которую, впрочем, почти немедленно нарушил громкий возмущённый крик со стороны скамей, где располагались зрители:

— Ложь! Ложь и враньё!

Гарри вместе со всеми посмотрел на зрителей, разыскивая ту, которой этот голос принадлежал, и она не стала прятаться — с задних рядов поднялась высокая дородная женщина с очень приятным румяным лицом, и повторила:

— Ложь! Никогда карги никого у него не покупали!

— Мэм? — спросил Лестрейндж. — Кто вы?

— Агнес Стоун, — ответила она и, проведя руками по лицу, добавила, открывая покрытое теперь крупными бородавками зеленоватое лицо: — Я карга. И я точно знаю, что никто из наших с этим отребьем не связывался.

— Если этого не делали вы, — сказала Амбридж, — это не значит, что этого не делали ваши подружки!

— Этот вопрос не является предметом рассмотрения данного дела, — прервал их Лестрейндж. — Мисс Амбридж, почему вы так считали?

Амбридж вдруг порозовела, будто кровь бросилась ей в лицо, и буквально прошипела:

— Потому что он так говорил!

— Кто именно «он»? — уточнил Лестрейндж.

— Он, — она посмотрела на перегородку. — Джагсон.

— Мистер Джагсон, — перекрывая голосом поднявшийся гул, продолжил Лестрейндж, — говорил вам, что поставляет несовершеннолетних магглорождённых, задержанных егерями, каргам?

— Ну, им же нужны дети, — презрительно проговорила Амбридж. — Детей мы, разумеется, им предоставить не могли, но подростки помоложе их тоже устраивали.

— Ложь! — карга Стоун снова встала.

— Сядьте! — приказал Лестрейндж. — Вас? — переспросил он, пристально глядя на нее, которая под этим взглядом часто заморгала. — Вы сказали «вас», мисс Амбридж. Вы делили прибыль? — полуутвердительно произнёс он. В зале повисла абсолютная тишина, в которой Лестрейндж медленно и чётко произнёс: — Мисс Амбридж?

— Да, делили! — она сжала кулаки и дёрнулась, будто пытаясь освободить руки. — И вы в этом виноваты! — бросила она обвиняюще Лестрейнджу.

— Я? — он, кажется, и вправду удивился. — Объясните.

— Вы же ведь добились, чтобы их всех отправляли в Азкабан, — она сощурилась. — Я требовала их отдать дементорам, но нет, вы этого добились! А я… мы не считали, что они заслуживают жить за то, что сделали, — она вновь сжала руки. — Но вы же Лестрейндж! Вам всё было позволено! Но это было неправильно, — она помотала головой. — Неправильно! И мы наказывали их — так, как могли. Не всех, да, но наказывали!

— То есть, — пока она говорила, с лица Лестрейнджа будто бы исчезли краски, и сейчас оно было таким же белым, как всё ещё парящий рядом с Амбридж лист бумаги. Впрочем, голос Лестрейнджа звучал так же ровно, как и прежде, — это было справедливое возмездие. Так?

— Да! — она победно вздёрнула голову.

— За которое, — продолжил Лестрейндж в звенящей тишине, — вы брали неплохие деньги. Сколько вы получали за одного подростка?

— Это не важно, — возразила Амбридж. — Почему мы должны были отказываться от вознаграждения?

— В самом деле, — Лестрейндж негромко усмехнулся, и этот тихий звук буквально взорвал зал, словно дав разрешающий шуметь сигнал. Некоторые зрители даже повыскакивали с мест, и дежурным ДМП пришлось их успокаивать и восстанавливать порядок. Когда они закончили, Лестрейндж повторил свой последний вопрос: — Сколько вы получали за одного подростка?

— Я не помню, — ответила она и сжала губы.

Гарри, наконец, вспомнил про Джагсона и посмотрел на него. Тот сидел почти такой же бледный, как и Лестрейндж, и на его лице читалась… нет, не ненависть, а разочарование. Такое сильное, что Гарри подумал, что будь бы на его месте другой человек, ему бы можно было только посочувствовать.

— Нам известны суммы, которые мистер Джагсон получал за каждого подростка, — сказал Лестрейндж.

— Ну вот и поделите на два, — ехидно предложила Амбридж. — Вы ведь справитесь, господин бывший главный аврор?

— Я верно понимаю, — невозмутимо спросил Лестрейндж, — что за девятнадцать человек вы получили одну тысячу девятьсот галлеонов?

— Именно, — возможно, Гарри показалось, но в её голосе прозвучало удовлетворение.

— Это любопытно, — заметил Лестрейндж, листая лежащие перед ним бумаги. — По нашим сведениям, мистером Джагсоном было продано двенадцать подростков от тринадцати до шестнадцати лет. Остальные семь — дети от одиннадцати до тринадцати — остались у него.

Лестрейндж не сказал ничего нового для ни для кого из присутствующих — кроме Амбридж. Кажется, это была месть за её слова о его ответственности — потому что никакой иной причины для того, чтобы сообщать ей это, Гарри не нашёл. Но, впрочем, может быть, он не знал чего-то… Так или иначе, слова попали в цель: Амбридж побелела, а после пошла красными пятнами, её руки и подбородок затряслись. Лестрейндж же на этом её допрос закончил и, дождавшись, пока её уведут, обернулся к залу и сказал:

— Аврорат вызывает следующего свидетеля — мистера Пола Хитчинса.