Изгои (джен)

Эта мысль, впрочем, радовала его недолго: очень быстро Мальсибер то ли понял, то ли просто до конца осознал то, что знал и так: они с Рабастаном оказались на самом дне не только финансово и социально.

Они были чудовищно необразованы. Даже те документы об окончании маггловской школы были эквивалентны их СОВам, а отнюдь не ТРИТОНам — и одно это уже закрывало им путь наверх. Но это бы ладно — в конце концов, при желании вполне можно и с СОВами подняться.

Но они ведь и вправду ничего не знали об этом мире.

А Рабастан и не хотел узнавать. Он вообще ничего не хотел и словно гас с каждым днём, и Мальсибер понятия не имел, чем ему помочь. Что он может сказать тому, кого лишили не просто цели в жизни — самой его сути? Чем можно его утешить? Ничем — он прекрасно понимал это, но сдаваться не желал. Пришлось разбираться с тем, как здесь попадают к целителям… к врачам. Он это выяснил, и даже сумел вытащить Рабастана к одному из них, а потом к ещё одному, и ещё… Последний врач, наконец, поставил диагноз — депрессия — и выписал лекарства… от которых Рабастану стало так плохо, что он отказался их пить, и Мальсибер не решился настаивать. Он и сам перепугался, когда Рабастана сперва рвало от сильнейшей головной боли, а потом он почти перестал спать. Нет, какие уж тут лекарства… от них стало лишь хуже. Вероятно, следовало искать другого врача — и не бесплатного, а за деньги.

Которых у них не было.

Нет, Мальсиберу, конечно же, платили, но того, что он зарабатывал, едва хватало на оплату жилья и еду. Есть в пунктах Армии спасения у них больше не получалось: Рабастан вообще перестал выходить из дома, а Мальсибер уходил так рано и возвращался настолько поздно, что всё уже давно закрывалось. Пришлось готовить еду самим — вернее, самому, потому что Рабастан… какая уж готовка.

Мальсибер научился. Это неожиданно оказалось не так сложно — особенно после того, как он справился, наконец, с их древней и не слишком исправной плитой, у двух из четырёх конфорок которой подтекал газ, стоило зажечь хоть одну. Любую. Чтобы этого избегать, нужно было включить и сразу же выключить неисправные — и чтобы понять это и приноровиться, Мальсиберу пришлось потратить немало времени и обзавестись некоторым количеством ожогов. И это было больно! И заживали они невыносимо долго и плохо — даже с маггловскими лекарствами. И знать, что тебе может помочь одно-единственное заклятье, было едва ли не мучительней, чем ощущать эту боль — саму по себе терпимую, но так остро напоминающую о том, что он потерял безвозвратно.

Впрочем, ему было не до боли и даже не до страданий по поводу потерянного волшебства: для этого были другие, куда более насущные поводы. Рабастан всё больше замыкался в себе и отворачивался от этого мира, и однажды наступил день, когда он не захотел подниматься с постели. Тогда Мальсибер ещё не знал, что это — не конец, и что всё может быть ещё хуже.

Намного хуже.

Так стало, когда Рабастан сперва перестал разговаривать, а затем и вообще себя обслуживать. Разумеется это произошло не сразу: сперва на его лице появилась борода, потому что бритьё Рабастан забросил, затем возник запах немытого тела, и Ойгену приходилось буквально за руку отводить его под душ, а затем в их комнате поселился стойкий запах мочи. Потому что теперь, если его не трогать, Рабастан мог лежать сутками, не вспоминая не только о еде, но даже и о туалете… и тогда Мальсиберу приходилось его переодевать и менять постель. И стирать всё это — к счастью, к этому моменту ему уже было известно о существовании прачечных. Но чтобы туда пойти, нужно было выкроить время днём — а это означало лишиться части заработка.

Порой он думал, что ему невероятно повезло, что Рабастан не сразу понял, что он потерял, и первые шаги у магглов они делали вдвоём. Вместе выясняли, например, как зажигают лампы и как заряжают сотовые телефоны — и далеко не сразу поняли, что на розетках тоже есть выключатели, по умолчанию стоящие в выключенном положении. Вместе разбирались с тем, куда и как приходят письма — хорошо хоть, что их предупредили о том, что квартира не бесплатна, так же как вода, и свет, и газ. И что им будут приходить счета, которые следует оплачивать, иначе они окажутся на улице.

И как платить за вход в подземку или автобус.

И что это за странный ящик на комоде.

К зиме жизнь Мальсибера незаметно превратилась в беспросветный замкнутый круг: чтобы в восемь утра уже быть на работе, он просыпался в шесть, и ему едва хватало времени на то, чтобы что-нибудь съесть самому и успеть отвести в туалет, накормить и снова уложить Рабастана. Еду он обычно покупал по дороге, развозя заказы, и таскал с собой последние часы в рюкзаке — и, вернувшись домой в те же восемь, а то и девять вечера, снова вёл Рабастана в туалет, каждый раз искренне благодаря того маггла, что выдумал впитывающие пелёнки. Затем мыл Рабастана в душе, куда ставил для него стул, одевал, кормил — и укладывал. И только потом ел сам. И ложился спать — чтобы снова проснуться в шесть.

Конечно, он мог бы возвращаться и раньше — потому что его рабочий день формально заканчивался в пять. Поначалу он так и делал, но быстро понял, что потом уже не может заставить себя куда-то выйти — и поэтому бессмысленно теряет каждый день два или три часа. Вернее, не так уж бессмысленно: в этих случаях он обычно смотрел по телевизору новости или какие-нибудь «научно-познавательные» программы. Он смотрел бы и кино, да времени было жалко — хотя ему очень хотелось. Просто провести два часа, ни о чём не думая… но он не мог сейчас позволить себе подобную роскошь. Он должен был найти деньги — и, шире, вообще понять, как устроен этот маггловский мир. Потому что пока он не это поймёт, денег у них точно больше не станет.

Об интернете Ойген узнал на работе: с «девочками», раздающими задания, он подружился легко и быстро, и они же и показали и рассказали ему, что это такое. И показали, как работать с компьютером. И даже рассказали про клубы и компьютерные кафе, где можно было «посидеть в сети».

Он слушал. Улыбался, кивал, шутил, говорил милые и ни к чему не обязывающие комплименты, и с некоторой горечью думал о том, что совершенно не их чувствует. Будто с куклами разговаривает… Но куклы ему улыбались и реагировали в точности как живые, и он привыкал действовать от головы, а не интуитивно, как делал всю свою жизнь. В конце концов, навыки-то у него сохранились, а что он там чувствует, всё равно никому не видно.

Сохранились, как он быстро обнаружил, не только навыки. Обаяние его тоже не никуда делось — хотя, конечно, было заметно подпорчено теми дешёвыми тряпками, которые он вынужден был носить, и бедственным положением. И всё-таки оно работало — по крайней мере, на этих «девочках», большинство из которых были старше него.

Интернет Мальсибера буквально заворожил. Это было самое удивительное, что он встречал в своей жизни! Какое волшебство могло бы сравниться с этим местом, проявлявшим самую твою суть?

Это была настоящая магия, почти алхимия, словно бы создающая эссенцию самого себя.

Здесь, где не было ни лиц, ни тел, оставалась только квинтэссенция твоего «я» — здесь были только интеллект, ум, юмор, обаяние… и всё это — бестелесно. Душа и интеллект — и больше ничего. Маггл, волшебник — здесь это в принципе значения не имело. Здесь все, абсолютно все были равны. Красивые, страшные, толстые, худые… Здесь не было богатства и бедности, и не было происхождения — ничего. Здесь исчезали все социальные границы, и оставался только ник, один лишь странный ник и порой какая-нибудь картинка. Аватар. Мальсибере знал, что это такое, и отдавал должное тому, насколько точно магглы подобрали слово. Да, это был самый настоящий аватар.

И не было больше ни расстояния, ни пола, ни возраста — ничего. Только суть. Та самая, которую он теперь перестал ощущать в других — но здесь она вдруг проявлялась. Не так, как он привык, но разве это важно? Здесь, наконец, исчезало то, что так мучило его: он больше не испытывал тоскливого ощущения пустоты рядом с собеседником.

Здесь можно было, ничего не стесняясь, задавать любые вопросы — нужно было лишь найти нужный форум. А ещё при некотором умении можно было отыскать почти что любую информацию обо всём на свете.

Всему этому Мальсибер научился легко и как-то незаметно для самого себя. Если бы он мог проводить в сети не пару часов в день, а больше, он учился бы намного быстрее — но он и эти два часа выкраивал с немалым трудом. Больше у него никак не выходило. Да и дорого это было: в клубы или кафе пускали отнюдь не бесплатно. Если бы можно было делать это из дома! Но, наверное, он хотел слишком многого.

Конечно, он искал другую работу, но ничего лучше ему не предлагали — всё же работать курьером было лучше, чем, например, мести улицу. Так он, по крайней мере, узнавал Лондон…

Иногда, в скверные дни, когда и погода была паршивой, и коробки — тяжёлыми и большими, а маршруты — короткими, когда не успеваешь хотя бы немного подремать, пока едешь, ему хотелось махнуть на Рабастана рукой и просто выживать самому. Ему действительно этого хотелось — тем более, что он не мог внятно объяснить, почему не сдался до сих пор. Рабастану всё равно не помочь: Мальсибер никогда не сможет вернуть ему вдохновение и талант. Так зачем его мучить? Он не хочет жить — почему Ойген не отпускает его? Это же эгоизм, в конце концов! Рабастан имеет право уйти, если хочет.

Но оставить человека в таком состоянии без помощи просто… неправильно. Так не делают — а талант… в конце концов, жизнь намного больше живописи. Возможно, если Рабастана поддержать сейчас, он сумеет выбраться — время часто лечит, особенно если ещё и знающего врача найти. Конечно, каждый может уйти, если хочет — но разве Рабастан сейчас способен разумно принимать решения?

Нет, нельзя так. Это просто неправильно. Так не делают, твердил Ойген себе — и упрямо возвращался домой, и поднимал Рабастана, и вёл его в туалет, и подмывал, и мыл, и одевал, и делал потом пюре, потому что жевать тот отказывался, но жидкую пищу глотал. Будь бы у них чуть больше денег, можно было бы покупать баночки с детским питанием — но тогда Мальсиберу не хватило бы на интернет. Ерунда — в конце концов, он что, вилкой не разомнёт кабачок с картошкой? С мясом — верней, конечно, курицей, потому что она была куда дешевле — было сложнее, но если её разварить как следует… впрочем, иногда Ойген сдавался и покупал мясное пюре. А сам обходился картошкой и спагетти — в конце концов, он всегда любил итальянскую кухню.

И запрещал даже думать себе о том, что у него ничего не выйдет.

Пару раз в неделю он брал дополнительные часы — вечером. В этот день он забегал домой днём — на всё про всё у него обычно был один час, и тогда его очень выручали консервы для Рабастана и бутерброды для себя. Благо, хлеб был дёшев, а положить на него можно было всё что угодно: картофельное пюре, к примеру, прекрасно на него намазывалось, и если сделать его накануне и оставить в холодильнике, а ещё добавить в него сухих трав, выходило даже вкусно. Особенно если не думать о том, что, кажется, картофель он уже ненавидит.