Изгои (джен)

«Кря!»

«Кря!»

«Кря-я!»

Ойген проснулся от… кряканья. Полежал немного, вслушиваясь в эти не слишком привычные даже для недорого лондонского жилья звуки и пытаясь определить, откуда они доносятся. Решив, что, кажется, всё-таки не со стороны сада, в котором ещё вечером никакого пруда точно не было, а из гостиной, Ойген выбрался из-под тёплого одеяла и, ёжась, босиком прошёл в соседнюю комнату. Звуки стали громче, и он, подойдя к сидящему за компьютером Рабастану, заглянул в экран и увидел двух нарисованных уток, забавно переругивающихся друг с другом.

— Это для Уолша? — спросил он, улыбнувшись. — Забавные.

— Нет, это так… само как-то нарисовалось, — отозвался Рабастан несколько отстранённо. — Ты рано.

— Так они же орут, — Ойген посмотрел на часы. Полдевятого. — Я в первый момент решил, что у нас в спальне.

— Извини, — Рабастан убавил звук на дешёвых колонках. — Не рассчитал. Тебе нужен компьютер?

— Нет, — Ойген зевнул и, потянувшись, побрёл сперва в туалет, размышляя, не вернуться ли ему досыпать — но уже на обратном пути остановился и спросил: — Ты научился звук накладывать?

— Марк мне ещё раз показал. Там просто, — отмахнулся Рабастан и позвал: — Иди сюда. Садись. Представь, что ты — девятилетняя девочка. Ну, или Уолш.

— Пожалуй, я лучше побуду Уолшем, — засмеялся в ответ Ойген. — Мне он как-то ближе девятилетних девочек… секунду — свитер возьму.

Зевая, он вернулся в спальню и натянул сперва носки, а затем свитер. Они снова экономили на отоплении — по крайней мере, в этом месяце — и Ойген снова мёрз. Но делать было нечего: они сейчас просто не могли себе позволить выкручивать регулятор на полную мощность.

— Посмотри и честно скажи, что ты думаешь, — попросил Рабастан, когда Ойген уселся рядом с ним, и включил ролик.

На белом экране появился выведенный чёткими и аккуратными линиями сердитый пони с мохнатой чёлкой, недовольно прядающий ушами. Он одиноко стоял в отдалении от других, больших красивых коней, высокомерно посматривающих на него с высоты своего роста. Впрочем, когда одна приветливая лошадка, отбившись от табуна, подбежала к нему и начала гарцевать вокруг, а затем потянулась носом, он выждал момент и, фыркнув, повернулся к ней крупом, заехав по морде хвостом. Кого-то этот пони Ойгену в этот момент сильно напомнил, и он, как и пони, фыркнул себе под нос. Впрочем, оставшись один, пони грустно повесил голову, переступая копытами.

В следующем кадре он уже в стойле — одинокий, хмурый и донельзя несчастный и явно скучающий — косился из под чёлки по сторонам. Однако, стоило полосатой кошке лениво устроиться рядом, как пони опрокинул на неё копытом ведро, и та, вздыбив спину, подпрыгнула с таким потрясённым видом, что Ойген почти засмеялся, но сдержался с последний момент. Затем злобный пони наступил копытом на хвост тощего лопоухого пса и укусил за ногу принёсшего ему сена конюха.

И вот уже на воротах стойла зловеще прибита табличка «Не подходить! Опасно!», и теперь пони скучал в одиночестве, тихонько вздыхая и став ещё на порядок несчастней. Да, Ойген отлично знал, как некоторые умеют отпугивать от себя людей.

Пони, окончательно сникнув, опустил морду и принялся лениво отгонять крохотных насекомых хвостом. Но вот к стойлу приблизилась маленькая рыжеволосая девочка в белых жокейских брюках, высоких сапогах и алой куртке с едва обозначенной, но вполне узнаваемой эмблемой конного клуба. Девочка была единственным ярким пятном в чёрно-белой картинке и казалась от этого яркой и особо живой.

Приподнявшись на цыпочки, она положила на дверцу стойла яркую рыжую морковку с пушистым зелёным хвостом ботвы. И пони, принюхавшись, сперва потянулся к ней, а затем, гордо фыркнув, повернулся и недовольно ударил задним копытом в дверь. Морковка упала. Однако девочка ничуть не обиделась, отважно подняла её и положила назад. В своё время Ойгену понадобилась не одна морковка, чтобы один из его лучших друзей перестал по любому поводу фыркать и кусать Ойгена за всё, до чего метафорически мог дотянуться.

Кадры менялись, отсчитывая идущее время один за другим — морковка сменялась яблоком, на смену яблоку пришла книга, которую девочка читала своему другу вслух, устроившись рядышком, и вновь сладко-горькие воспоминания больно кольнули Ойгена. И когда девочка отважно протянула в загон на раскрытой ладони кусочек сахара, сердитый пони осторожно взял его одними губами, по прежнему демонстративно пофыркивая, а затем, отвернувшись, с хрустом его разгрыз, хлюпнув, совсем как человек, носом. И в этот момент девочка перелезла через загородку и обняла пони за мохнатую шею, зарывшись в гриву ему лицом.

А затем они вместе шли по колыхающемуся полю сочной зелёной травы, и пони, всё ещё недовольно косясь, позволял вести себя под уздцы, скрывая дольный вид, когда она на него смотрела. Почему-то у Ойгена в этот миг защипало в глазах, и он пропустил финальные титры.

— Я ещё думал нарисовать, как в конце она забирается ему на спину, но никак не решу, с седлом или же без седла. Ещё они должны были носиться по этому самому полю. И где-то там должны были быть барьеры, поваленные деревца, и, возможно дорожка с надписью «СТАРТ», но всё это кажется мне нарочитым. Не слишком слезливо получилось? — Рабастан развернулся к нему и улыбнулся довольно.

— Асти… — Ойген с трудом прочистил горло, пытаясь справиться с нахлынувшими на него приливной волной чувствами. — Я не знаю, как девятилетняя девочка, но меня ты растрогал до слёз!

— Значит всё-таки слишком, — решительно кивнул Рабастан. — Но в данном случае это уместно. Это и должно было выйти невероятно трогательно, — пояснил он смотрящему на него во все глаза Ойгену.

— Вышло, — уверенно подтвердил тот. — И музыка! Что это? Классика в какой-то современной маггловской обработке? — одну минута пятьдесят две секунды мультфильма шли под музыку, местами задиристую, местами печальную и полную одиночества, и полную вдохновения и свободы в конце.

— Нашёл у нас на компе в папке с музыкой, тебе видней, что это. Надеюсь Уолшу понравится. А ещё давай понадеемся, он округлит время до двух минут и заплатит мне двести фунтов, — сказал Рабастан с напускным цинизмом. — Мне, на самом деле, просто повезло со спортом, которым занимается его внучка. Был бы какой-нибудь хоккей на траве — пришлось бы как-то ещё изворачиваться. А пони сами по себе животные очень харизматичные. Хотя и зловредные. А уж как они жестоко кусаются!

— Кто? Пони? — недоверчиво переспросил Ойген. — Они же…

— О, ещё какие! — усмехнулся Рабастан. — Тебе не довелось общаться с ними, как я понимаю?

— Лично нет. Я только со взрослыми… в смысле, с нормальными лошадьми общался. Но на них же ведь детей катают?

— Ха, — воскликнул Рабастан насмешливо. — Дети — просто потенциальные маленькие самоубийцы без чувства страха. Ох, как меня покусали в детстве!

— Кто? Пони? — недоверчиво переспросил Ойген.

— Именно они… о, ты просто их не знаешь, — по губам Рабастана скользнула неожиданно мечтательная улыбка. — Я впервые их увидел лет, наверное, в пять… ну, может, в шесть. Мы были в гостях у родственников. Кажется, это был детский праздник, но я всегда быстро уставал от других детей. Все носились по дому… я… в какой-то момент мне стало скучно, и я пошёл исследовать окрестности — и вот, забрёл на конюшню. И вот эта маленькая лошадка в загоне показалась мне такой милой — мохнатая чёлка и глаза такие печальные… я хотел её погладить, подошёл — и эта зверюга попытался откусить кусок от меня, — он рассмеялся. — Было так жутко больно и ужасно обидно: как же так? Лошадки должны быть добрыми, особенно небольшие — а она… она так кусается! Я разревелся тогда и убежал. Меня потом час искали. А после, когда я уже стал постарше, я их рисовал. Ты ведь бывал у Роули?

— Бывал, — удивился Ойген. — Ещё когда Эван был жив, и обычно в толпе народа. Но ведь у него же там овцы?

— Ну не только же, — укоризненно возразил Рабастан. — У них там на Оркнеях даже своя порода пони есть. Я изучал их повадки немного — и должен тебе сказать, я считаю их кровожадными мохнатыми зверюгами, которые не боялись никого, кроме Торфинна. Двуличные монстры! — он рассмеялся. — Но мне нравилось их рисовать. Финн меня предупредил, чтобы я не лез в загон… «Загон», — он фыркнул. — Зачарованная изгородь, что отделяет тропу от холмов, где они пасутся.

— В жизни бы не подумал, что они кровожадные до такой степени, — признался Ойген. — А посмотришь — милейшие же животные…

— Это тебя ещё никогда кролик не избивал, — Рабастан засмеялся зловеще. — Невинное ты дитя…

— Кролик?! — задохнулся от возмущения и смеха Ойген. — Брось! Кролики…

— Да. Кролик, — решительно кивнул Рабастан. — У нас держали… ты не представляешь, как они дерутся задними лапами! Я в синяках ходил и в кровь исцарапанный!

— Зачем? — Ойген уже хохотал. — Тебя не лечили? Почему?

— Из воспитательных соображений, — Рабастан тоже засмеялся. — Отец сказал, что меня предупреждали не лезть к кроликам. И раз мне неймётся, я буду ходить как есть. Не помогло, — добавил он, посмеиваясь. — Но, конечно, по сравнению с шетландскими пони кролики — просто прелесть. Но, возвращаясь к пони и девочкам — как ты считаешь, Уолшу понравится?

— Мне кажется, должно, — уверенно ответил Ойген. — Я очень удивлюсь, если он к чему-то придерётся. И уж если эти лошадки такие страшные, и укрощать их в пору матёрому драконологу, можно где-нибудь тут ещё написать мотивирующий девиз. Ну не знаю… что-то вроде «Здесь закаляется воля».

— Это ты шутишь так? — задумчиво переспросил Рабастан. — А где именно ты предлагаешь его написать?

— А вот хотя бы на загородке — у тебя там как раз три доски. В смысле, на двери в стойло.

— Хм, — Рабастан глубоко задумался.

— Но это же много, наверное, переделывать? — спохватился Ойген. — Ну его — я действительно пошутил. Отлично вышло!

— Да… но всё-таки можно… но что-нибудь менее пафосное, — он отвернулся к компьютеру и проговорил слегка невнятно: — Не мешай пока.

Ойген послушно встал и, буркнув себе под нос:

— А я ведь хотел сначала спросить про уток… — поплёлся было в спальню, чтобы всё-таки доспать… или хотя бы чуть-чуть поваляться, услышал:

— Утки — к утконосу. У них яйца.

— Яйца? — переспросил Ойген, остановившись.

— Путаются. Не мешай, — в голосе Рабастана прозвучала ощутимая досада, но он всё же добавил: — Пожалуйста.

— Ушёл, — Ойген тихо вернулся в спальню и, с огромным удовольствием завернувшись в одеяло, зарылся головой в подушку и закрыл глаза. За окном тихонько шумел дождь, в гостиной где-то в компьютере у Рабастана крякали путающие яйца утки, и Ойгена охватило ощущение уюта и какой-то удивительной правильности происходящего. Он сам не заметил, как опять заснул — и проснулся лишь к одиннадцати. Вставать не хотелось — он натянул одеяло на голову и зажмурился, не желая просыпаться и пытаясь вспомнить, что видел во сне. Что-то ему снилось интересное… Какой-то танец… танец!

Он буквально подскочил. Сегодня же среда — и Ойген обещал быть на танцах! А до Стар Лейн парка добираться полчаса — хотя, если повезёт с автобусом…

Он вскочил и, выбежав из комнаты, обнаружил Рабастана так всё и работающим за компьютером. Нет, так не годится… так нельзя.

— Асти, позавтракай со мной, а! — попросил он, подходя. — Я донельзя опаздываю… а ты тут сидишь с утра. Во сколько ты проснулся?

— Утром. Погоди, — отмахнулся Рабастан.

— Мы договаривались, — напомнил Ойген с нажимом. — Ты не работаешь больше пяти часов подряд. И я уверен, что уже прошло намного больше.

— Да. Сейчас, — Рабастан дёрнул плечом, и Ойген решил пока сходить умыться и переодеться. Но потом вернулся и, встав рядом, позвал снова:

— Асти. Пять часов давно прошли — прервись, пожалуйста хотя бы на десять минут. Или у тебя дедлайн сегодня вечером?

— Нет, — Рабастан наконец-то неохотно оторвался от экрана и посмотрел на Ойгена. — Но так хорошо идёт…

— Всё равно пойдём позавтракаем, — попросил Ойген, и добавил извиняющимся тоном: — Ты сам на пару с доктором Купером объяснял мне…

— Да, я помню, — Рабастан с сожалением посмотрел на экран и встал. — Работать только с перерывами. И не сидеть больше пяти часов за раз… а лучше четырёх. А ты уходишь?

— Танцевать, — заулыбался Ойген. — Я забыл совсем. Сегодня же среда!

— Среда, — согласился Рабастан. — Надеюсь, тебе там понравится.

— Уверен! — он и правда был уверен.

И то ли поэтому, то ли потому, что так соскучился по танцам, то ли почему ещё, но два часа — верней, чуть меньше, потому что Ойген всё же опоздал — пролетели как одна минута, и Ойген решил, что, определённо, придёт сюда и в пятницу.

Если, конечно, на него не свалится какая-нибудь работа. Чего очень бы хотелось, даже несмотря на отчётливо замаячившие на горизонте двести фунтов. И уже поздно вечером, подходя к дому, он почувствовал на себе чей-то взгляд, но, оглянувшись никого не увидел. Ночная улица была абсолютно пуста, и все окрестные окна спали.