Изгои (джен)

Солнечные лучи настолько картинно падали на буйно цветущий шиповник, что Ойген не мог отделаться от ощущения, что смотрит на заставку на чьём-то рабочем столе. Воздух был тёплым, и слабый ветерок ласково касался кожи и трепал Ойгену волосы. Он сидел, с комфортом расположившись в пусть крохотном, но своём саду, вытянув ноги под стол и откинувшись на кованую спинку их нового стула. Ойген смотрел в экран ноутбука, пролистывая очередной документ, и никак не мог заставить себя вникнуть в его содержимое. Ах, как ещё несколько дней назад он хотел вот так здесь сидеть, пить чай, и работать… но теперь всё это не приносило ему ни малейшей радости.

Ойген бросил взгляд на панель задач и ему показалось что часы едва заметно мигнули. Он потёр глаза, и нажал кнопку питания. Дождавшись пока ноутбук полностью выключится Ойген опустил крышку, отсоединил и смотал провода, а затем прихватив всё с собой и отправился собираться — до работы оставалось всего ничего.

День был жаркий, и Ойген постоял несколько секунд, раздумывая, стоит ли ему заглянуть сейчас в душ, но в конце концов просто сменил футболку. Есть ему не хотелось, и, хотя он знал, что проголодается к вечеру, просто засунул ноутбук с проводами в рюкзак и отправился в коридор. В конце концов, всегда можно заказать пиццу… или захватить что-то из холодильника. Поколебавшись, Ойген всё-таки наспех соорудил себе пару сэндвичей — и, пока он ходил туда-сюда, он чувствовал на себе долгий внимательный взгляд Рабастана. Однако же тот молчал, и Ойген, запирая за собой дверь, поймал себя на удручающей мысли, что это всё будет повторяться в его жизни снова и снова. Много-много раз ему предстоит идти пешком до кафе в любую погоду, проводить там восемь часов и возвращаться назад, просто потому что некому запретить ему это делать, но в этом нет ни малейшей радости. Интересно, не это ли чувствовал Северус много лет?

И ведь совсем недавно будущее казалось ему таким замечательным и полным осторожных надежд! Последнее слушание по делу Саймона было назначено на пятницу, двадцать первого июня в десять ноль-ноль. К зданию суда они приехали все: Ойген с Рабастаном привычно добрались на метро, Энн с Филом — на мотоцикле, а Джозеф, Саймон и неожиданно даже Марк вылезли из такси. На ступеньках лестницы они встретили родителей Саймона, и Ойген заметил стоящую в отдалении Дебору Кавендиш. А ведь несколько дней назад она выходила после того разговора с Саймоном, опустив голову и сжав кулаки.

Они все вошли в зал суда и сели вместе — лишь Деб устроилась поодаль, одна, и Рабастан негромко спросил Ойгена, проследив его взгляд:

— Кто это?

— Это Деб, — шепнул Ойген. — Девушка Саймона, бывшая, насколько я понимаю.

— Она сожалеет об этом, — сказал Рабастан, и по его виду Ойген понял, что развивать эту тему он не будет. Ойген внимательней посмотрел на Деб: после того её визита в кафе он поднялся наверх и спросил Саймон, вручая ему кружку с кофе:

— Ты как?

— Да не знаю, — расстроенно вздохнул тот. — Мне ужасно жаль, что всё так, и она так расстроена. Но сейчас уже всё равно ничего нельзя сделать.

— Не надо было её провожать к тебе? — сочувственно спросил Ойген, и Саймон покачал головой:

— Да нет… нет. Мы хорошо поговорили… просто сейчас уже правда ничего не сделать. Я думаю, Деб просто волнуется перед судом — но… — Саймон развёл руками чуть виновато. — Она хорошая, — он поднял на Ойгена грустный взгляд. — Я вижу, ты её осуждаешь — напрасно. Я в самом деле совсем о ней не подумал, когда принимал решение. Она ведь тоже не должна жертвовать всем ради непонятно чего.

Ойген вновь было задержался взглядом на Деб — но тут заседание началось, и ему стало не до неё.

Чем дольше он сидел тут и слушал — тем сильнее стиралась для него грань между маггловским и магическим миром. Наверное, всё дело было в особенной атмосфере, царящей в зале суда. Его первый опыт, пришедшийся на Крауча-старшего, был не слишком приятным, а потом уже тяжесть обвинений не позволила быть процессу действительно состязательным, и он с интересом наблюдал, как бы это могло быть.

Шуршали бумаги, произносились правильные слова, деревянный молоток стучал по подставке, шелестели негромко мантии… Было в этом какое-то волшебство, а вот от париков в Магическом Мире отказались в начале века, и это был странный и внезапный, как Ойген осознавал, прогресс. С другой стороны, как он читал, изначально парики должны были обеспечивать анонимность — так же, как, собственно, мантии, чтобы члена суда не сразу было можно признать в повседневном платье. Для членов Визенгамота, которых все знали в лицо, это идея теряла смысл. И всё же этот близкий ему антураж почти что стирал казавшуюся незыблемой границу Статута.

Ойген задумчиво наблюдал, как хмурится несколько грузный чернокожий судья Стивенс, и вновь вспоминал свой последний публичный процесс в девяносто восьмом. Тогда председательствовал исполнявший обязанности Министр Магии Шеклболт, и его лицо Ойген прекрасно помнил: суровое и уставшее. Он, как и сам Ойген, шагнул в зал суда с войны.

Когда судья Стивенс только вошёл в зал суда, и всем пришлось встать, Ойген и Рабастан переглянулись — и не нужно было быть легилиментом, чтобы понять, что они оба вспомнили.

Нет, спустя какое-то время подумал Ойген, этот человек за судейским столом совершенно не был похож на Шеклболта, даже такого, каким они увидели два года спустя, когда он избавился от «исполняющего обязанности» в названии должности. Ойген помнил их разговор — короткий, ёмкий, сухой и оставивший Ойгена в абсолютном смятении.

Слушанье шло своим чередом, удивительно укладываясь в регламент. Ойген заметил, как солиситор Саймона шепнул что-то шепнул тому на ухо, заставив оторваться от каких-то пометок — а затем пришёл черёд выступать их облачённого в парик за тысячу с лишним фунтов защитника.

Затем последнее слов предстояло барристеру со стороны истца, и Ойген с затаённым удовольствием отмечал, как сильно сдали свои позиции АйЭлСи, судя по их риторике. Боковым зрением он заметил, как отец Саймона, сидящий сразу за ним, одобрительно сжал плечо сына. Наконец, они все вновь поднялись, и суд удалился, чтобы принять решение. Когда за судьёй закрылась дверь совещательной комнаты, Ойгена вдруг пробила нервная дрожь, с которой он, как ни пытался, ничего не мог сделать.

— Как думаешь, — спросил он Рабастана тихонько, больше просто чтобы отвлечься, — что он решит?

— Мне кажется, у Саймона неплохая позиция, — ответил Рабастан и тихонько похлопал его по запястью.

— Ну не могут же они присудить ему выплату этих ста тысяч, — с надеждой проговорил Ойген.

— Непохоже на это, — покачал головой Рабастан. — Мне кажется, нет… но я не настолько хорошо понимаю юристов.

— Тебе не хочется отсюда сбежать? — ещё тише, с нервной улыбкой спросил Ойген.

— Нет, — ответил Рабастан, и почему-то этот ответ Ойгена чуть-чуть успокоил и даже позволил, расслабив шею, вновь оглядеться: Саймон что-то писал, его родители переговаривались друг с другом, Энн сидела, стиснув руку вполне, кажется, расслабленного Фила, Марк напряжённо смотрел то на неё, то на Саймона, а Деб сидела, обхватив свой кулак ладонью, и нервно покусывала сгиб пальца. И этот тревожный жест заставил Ойгена снова отдать должное наблюдательности Рабастана. Иногда ему казалось, что тот видит людей лучше него самого.

Наконец, Его Честь, судья Стивенс вернулся, и это было третье оглашение приговора в жизни Ойгена. Но теперь оно ощущалось иначе: оказывается, это совсем не одно и тоже, когда приговор тебе выносят — или человеку, за которого ты болеешь душой. Мерлин, каково же пришлось его бедным родителям, осознал Ойген, не замечая, что сидит, до боли переплетя свои пальцы. Что они должны были пережить, слушая, как резкие и отрывистые, как лай, слова Крауча, фактически, уничтожали, вырывали из жизни их сына, который пока что был вполне ещё жив и смотрел на них, прикованный к креслу?

Хорошо, что магглы отменили подобные практики, и сейчас обойдётся без этого, и даже без виденного им в фильмах стекла, отделявшего подсудимого от всех остальных, твердил себе Ойген, но это почему-то было совсем не так утешительно, как должно было быть, когда судья дошёл до финала.

Что ж, Ойген при всё желании не смог бы сказать, что оглашённый приговор не был бы справедлив.

Под давлением фактов и десятков свидетельских показаний иск АйЭлСи на сумму сто тысяч фунтов был отклонён: как пояснил судья, позволив себе скупую улыбку, выплаты своим сотрудникам положенных им компенсаций не могут считаться материальным ущербом. К тому же, солиситор Саймона прошептал, но все, кому надо, его прекрасно услышали, что в отношении их начато отдельное разбирательство — и в этот момент Ойген даже не стал пытаться скрыть довольной ухмылки, которая, однако, затем быстро сползла у него с лица. Потому что несанкционированный доступ и хищение данных, лежащее в основе дела, были таким же железным фактами, которые глупо было даже пытаться оспорить.

— Саймон Джон Питер Картрайт, — произнёс судья, и Ойген увидел, как напряглась спина стоящего Саймона. — Согласно закону о неправомерном использовании компьютерных технологий, и учитывая все смягчающие обстоятельства, представленные суду, суд принял решение о назначении наказания в виде трех месяцев тюремного заключения.

Судья продолжал говорить ещё что-то, но Ойген уже не слушал. Тюрьма? Но ведь об этом же даже речи не шло всё это время! Хотя нет, понял он, он ведь точно слышал что-то подобное, Саймон же говорил о заблокированных счетах и государственном обвинении. И всё равно, как же так? Почему? Ойген словно бы оглушили — как тогда, когда он в восемьдесят первом, когда он слушал свой собственный приговор. Но ведь… так не может быть? Саймон никого не калечил, он не крал ничего — какая же можно его запереть его в тюремной камере?

Ойген бросил беспомощный взгляд на Рабастана, и увидел на его лице такое же изумлённо-растерянное выражение. Конечно… правильно, разумеется, он тоже не ожидал — да никто из них, на самом-то деле! Как же так…

Он просто не представлял, как Саймон будет жить в тюрьме. Это ведь не верхние уровни Азкабана с их одиночными камерами. У магглов всё совсем по-другому. Он вспомнил всё, что видел в кино, и читал в предоставленных им до того, как их выбросили в Хейгейте, материалах. Охранники, коридоры, решётки и множество тёмных и опасных углов. Мерлин, как Саймон вообще сможет протянуть там три месяца?!

Ойген увидел, как Саймон, улыбаясь чуть-чуть виновато, пожал руку юристу, обнял родителей, виновато пожал плечами, глядя на Ойгена и остальных, и, когда его уже уводили, бросил длинный печальный взгляд в сторону бледной, словно привидение, Деб.

Все начали расходиться, а они всё сидели, и Ойген бы, наверное, вообще остался в пустом зале один, если бы Рабастан не поднял его и не подтолкнул мягко и настойчиво к выходу, шепнув утешающе:

— Идём.

Они вышли, и подошли к замершим на ступенях суда родителям Саймона, рядом с которыми всё ещё стояли и просто убитая Энн с обнимавшим её за плечи Филом, и мрачно негодующий Джозеф, и очень расстроенный Марк. А вот Деб нигде не было — хотя, наверное, её и не ждали тут. По крайней мере, Картрайты.

— Мне так жаль, — искренне проговорил он, подходя к ним.

— Ну, — бодрясь, ответил мистер Картрайт, — в конце концов, это всего лишь три месяца. Рождество Саймон уже встретит дома.

— Эти три месяца нам будет его весьма не хватать, — твёрдо проговорил Ойген. — Когда он вернётся, его будет ждать просто море работы, — мистер Картрайт благодарно наклонил голову, и Ойген со всем возможной поддержкой кивнул в ответ: — И, пожалуйста, звоните в любое время, если вам что-то понадобится. Хоть в три часа ночи.

— Спасибо, — мистер Картрайт крепко пожал протянутую им руку и задержал её в своей чуть дольше необходимого. — Спасибо, — повторил он. — Мы… в самом деле не ожидали. Но это ведь только три месяца. И он к нам вернётся.

— Надеюсь, август будет нежаркий, — улыбнулся Ойген, и родители Саймона благодарно улыбнулись в ответ.

— Я помню про ваше окно, — сказал мистер Картрайт. — Как договаривались, начинаем работать завтра?

— Конечно, — Ойген хотел было сказать, что это совсем не срочно, но смолчал. — Мы будем вам очень благодарны, — улыбнулся он.

— В девять? — спросил мистер Картрайт, и Ойген не решился попросить его сдвинуть время хотя бы на час. — И вот ещё, — он как-то неловко сунул Ойгену в руку листок бумаги. — Саймон просил вам отдать. До завтра, — они снова пожали друг другу руки.

Когда Картрайты ушли, Энн с шумом выдохнула и проговорила с отчаянием, топнув:

— Это несправедливо!

— А что ты ещё ожидала? — не удержался Фил. — В конце концов, за руку его никто не тащил.

— Справедливости! — огрызнулась Энн, развернувшись и резко высвободившись из его рук.

— Разве это была не она? — возразил Фил с мягким укором.

— Говорит человек, получивший свою компенсацию, — ехидно ответила ему Энн. Фил помрачнел, и она, судорожно вздохнув, помотала головой и проговорила расстроенно: — Извини.

— Конечно, — улыбнулся Фил и обнял её. — Я не могу на тебя сердиться.

Они обнялись, а Ойген едва удержался от того, чтобы поморщиться. Ему тяжело было сейчас стоять здесь, и вообще хотелось побыть одному — но его впереди ждал рабочий день, и он был отвратительно близок.

— Ойген, — негромко и как-то смущённо проговорил Марк, и когда тот обернулся, спросил: — Я свободен сегодня — если хочешь, я могу за тебя поработать. Я когда-то проработал у Уолша полгода, и пока ещё всё помню. У тебя, наверное, сейчас много дел, — добавил он быстро, — и вообще… а мне всё равно нужно за компом посидеть. Мне правда всё равно где.

— Честно говоря, я был бы очень тебе благодарен, — признался Ойген. — Хотя бы первую половину смены — часов до восьми. Тебе в самом деле удобно?

— Да, абсолютно! — горячо заверил его Марк, и Ойгену стало неловко от его искреннего и полного сочувствия взгляда. — Мне всё равно полночи сидеть — я с удовольствием сделаю это в кафе, — заверил он Ойгена и улыбнулся: — У вас там компьютер мощный.

— Спасибо, — просто сказал Ойген, пожимая его руку. — Тогда едем — как раз время.

— У меня дела в другом кафе, — сумрачно проговорил Джозеф — и, попрощавшись, пошёл к метро, и даже его походка была злой и расстроенной.

— Я пройдусь, — сказал Рабастан. — Мне всё равно скоро уже на прогулку. Тебе нужно что-нибудь? — спросил он Ойгена, будто бы спохватившись — и тот видел, что Рабастану тоже не терпится остаться сейчас одному.

— Марк мне уже дал всё, о чём можно было мечтать, — заверил Ойген, прекрасно его понимавший. Ему тоже сейчас больше всего хотелось именно одиночества.

И тишины.

Они молча доехали с Марком до кафе, и Ойген, приняв смену у подавленного и печального Джесси, созвонился сначала с Уолшем и, получив добро, ещё раз поблагодарил Марка и ушёл наверх. Он долго стоял в их пустом офисе и почти жилом офисе, стараясь не смотреть на рюкзак, который оставил… забыл? — здесь Саймон. Его вид напомнил Ойгену про полученную записку, он вытащил её из кармана, развернул и прочёл: «В тюрьме ноут мне точно не пригодится, позаботься о нём, хорошо?»

Ниже шёл довольно длинный список паролей — и Ойген, вздохнув прерывисто и глубоко, присел на корточки и, открыв рюкзак, увидел в нём ноутбук, провода… и какую-то толстую книгу.

Значит, Саймон предполагал подобный исход, подумал Ойген, глядя то на содержимое рюкзака, то на коротенькую записку. Знал — и никому не напоминал лишний раз.

Он потянулся было к ноутбуку — и увидел вдруг, что страницы в книге заложены цветными обрывками стикеров. Ойген взял книгу — она была в действительно очень толстой и тяжёлой, в мягкой обложке, и довольно потрёпана — и прочёл «Дж. Р. Л. Толкиен. Властелин колец». Ему уже попадалось это название, и он, наугад выбрав среди закладок зелёную, открыл — и прочёл:

«В этот миг Гэндальф поднял жезл и ударил о мост. Жезл переломился, слепящая полоса белого огня встала над бездной.

Мост застонал и прямо под ногами Барлога обрушился вниз. Остаток моста, лишенный опоры, дрожа, повис в воздухе. Барлог испустил жуткий вопль, огромным напряжением пытаясь удержаться, и провалился вслед за обломками моста. Но, уже исчезая из глаз, он взмахнул бичом, и несколько хвостов нахлестнули колени мага, дернув его к самому краю. Гэндальф упал, попытался ухватиться за обломки моста, но его руки соскользнули, и только крик долетел из бездны:

- Бегите, глупцы!

Языки пламени умерли, темнота накрыла место страшного поединка. Отряд в ужасе замер, не в силах понять случившегося. Арагорн и Боромир едва успели отбежать назад, как остатки моста вздрогнули и с треском рухнули. Арагорн криком заставил остальных двигаться.

- Надо идти. Я поведу вас. Мы должны выполнить его последний наказ.

Оглядываясь, спотыкаясь во мраке, путники кое-как поднялись по широким ступеням. Впереди уверенно шагал Арагорн, последним шел Боромир. Лестница вывела к широкому гулкому проходу. Фродо слышал прерывистые рыдания Сэма, и вдруг заметил, что и сам плачет на бегу. «Рок, рок, рок» — грохотало позади, но все тише, глуше, — «рок», «рок».