Изгои (джен)

— Где видела? — спросил Ойген, лихорадочно пытаясь сообразить, почему же она не сказала ему этого вчера. — Когда?

— В кафе! Сегодня! Возле Мидлсекс-стрит! — сказала она, и в её уже голосе не было прежней язвительности, только обида и боль. — Какое говорящее название! — она обиженным жестом стёрла с глаз слёзы, и Ойген с каким-то смешанным чувством выдохнул. Барбара Хоггарт тоже ведь блондинка. Как же нелепо вышло.

— Мэри, — мягко произнёс он, испытывая стыдное облегчение, которое постарался скрыть, — Хочешь, я вас даже познакомлю?

— Что? — растерялась Мэри.

— Она прекрасный юрист, — убедительно сказал он. — Погоди секунду, — Ойген взял рюкзак и, отыскав в нём нужную визитку, протянул Мэри. — У меня, к сожалению, только одна — но в следующий раз я непременно возьму вторую для тебя. Серьёзно, мадам Хоггарт превосходна.

— Юрист? — переспросила Мэри с застывшим лицом — и вдруг покачнулась и оперлась о дверь. — Юрист?

— Юрист, — Ойген подошёл к ней и подхватил под локоть — но не удержал: Мэри, разом ослабев, опустилась вниз и села, грузно и некрасиво, у самой двери. — Ну что ты, — он опустился рядом с ней на корточки. — Дело было срочным, и мы встретились за ланчем — мадам Хоггарт любезно нашла время.

Мэри вдруг заплакала и отвернулась, но позволила привлечь ему себя обнять и даже уткнулась лицом ему в плечо. Некоторое время они так сидели: она плакала, а он чувствовал, как промокает на его плече сначала свитер, а потом рубашка. Ему было ужасно жаль её, такую беспомощную в своих обидах и страхах, и он снова жалел, что так сглупил, и всё едва не раскрылось таким идиотским образом — а тут ещё и Хелен, которая сама не поняла, что видела, и, разумеется, поспешила накрутить подругу. Не то чтобы у неё действительно не было оснований, горько подумал Ойген, чувствуя, как неприятно отозвалось в нём собственное враньё.

— Давай не будем так сидеть? — спросил он, наконец. — Пойдём, я уложу тебя и чаем напою… идём, — он начал подниматься — затёкшие ноги взорвались мириадами впившихся в мышцы иголок, но он сейчас не обратил на них внимание. Ему хотелось успокоить Мэри и утешить её — но не здесь же. Не на коврике у двери, где всё началось. Он наклонился и, сняв туфли с ног всё ещё сидящей Мэри, подхватил её поудобнее и, понимая, что ему ни за что её не поднять, попросил: — Пойдём в спальню? Я помогу — держись… вставай тихонько.

Она вцепилась в него, и он, чувствуя как её всю трясёт от нервной дрожи, помог ей встать, а затем повёл неторопливо к лестнице, по ней — и в спальню, где, усадив на кровать, аккуратно начал раздевать, но не как мужчина раздевает женщину, а как это делают с больным или с ребёнком. Она позволяла ему это, безвольно поднимая руки — а когда он, закончив, надел на неё пижаму и помог лечь, вцепилась в его руку и попросила тихо-тихо, сорванным после рыданий голосом:

— Останься.

— Я сейчас чаю сделаю и принесу, — сказал он, гладя её по руке. — Тебе и себе тоже. И останусь. Хорошо? Отпустишь меня? — спросил он, касаясь губами её виска.

— Нет, — прошептала она, сжимая его руки ещё крепче.

— Мне кажется, — мягко проговорил он, — нам обоим сейчас нужно выпить чая. Горячего и сладкого. А потом спать, потому что уже не то что ночь — почти что утро. И хорошо, что завтра мы оба можем выспаться. Позволь мне сделать чай, — повторил он, и она, вздохнув, выпустила его руку.

Поставив чайник, Ойген сел на табурет и устало уронил голову на руки. Он устал и, кажется, совсем запутался. Ему было жалко Мэри, он чувствовал себя виноватым и буквально выжатым и вымотанным. Не нужно было ему вообще связываться с ней! Да, он не мог тогда иначе — просто не видел других вариантов — но разве это оправдание? Для них обоих будет лучше расстаться, разумом он прекрасно осознавал, что это необходимо, но сейчас, когда он видел Мэри настолько несчастной и раздавленной известием о несуществующей, по крайней мере формально, измене, он не представлял, как это сделать.

Вода закипела, и Ойген, заварив чай, посидел ещё пару минут, поставил чашки на поднос и поднялся наверх. Мэри так и сидела в кровати, как он её оставил — привалившись спиной к подушкам и подтянув ноги и животу. Ойген сел рядом с ней, поставил поднос себе на колени и протянул чашку Мэри. Некоторое время они молча сидели и маленькими глотками пили чай, а потом она, допив, положила руку Ойгену на колено.

— Мне было ужасно плохо, — сказала Мэри, наконец. — Как будто всё обрушилось.

— Я никогда не изменю тебе, — Ойген забрал у неё чашку, свою тоже поставил на поднос, опустил его на пол и взял Мэри за руки. — Я ведь обещал тебе.

— Ты и не обманывать пообещал, — улыбнулась она грустно. — Никогда. Разве кто-то исполняет подобные обещания.

— Прости, — Ойген болезненно поморщился и постарался вложить в слова всю искренность, на которую был в этот момент способен. — Прости и давай пойдём друг другу навстречу. Я не должен был и не стану тебе больше лгать, но и ты помоги мне. Мэри, я так долго был лишён возможности сделать хоть что-нибудь для себя. Просто пообещай, что не станешь обижаться на то, что просто порой хочу это сделать. Люди не могут быть привязаны друг к другу постоянно, если только они не заперты в камере.

Она подняла расширившиеся глаза.

— Прости… — сказала уже она. — Я всё время забываю об этом. Но… но… тебе совсем не хочется просто бывать со мной, — вздохнула она.

— Разве? — он придвинулся. — Мы завтракаем с тобой, ужинаем, смотрим телевизор… но мы видим отдых совсем по-разному. Тебе хочется быть дома, отдыхать, смотреть шоу и сериалы — а мне хочется вырваться из этих четырёх стен. Ходить куда-то, двигаться, играть, общаться…

— Тогда может ты мог бы по очереди? — тихо попросила Мэри, с какой-то тоскливой надеждой в глазах. — Один раз ты ходишь, куда сам бы хотел хочешь — а другой раз мы вместе… я тоже хочу в кино. В кафе. Хоть куда-нибудь…

— По очереди? — переспросил он. Это предложение в своей детской наивности выглядело таким справедливым — хотя он, конечно же, знал, что, даже пообещай он, это было практически невыполнимо, и бесспорно, догадывался о подводных камнях. — Звучит разумно, — мягко улыбнулся он. — Но у меня действительно по воскресеньям дела. Впрочем, ты права — давай попробуем всё это как-то сочетать. Так ведь тоже нельзя, — он придвинулся ещё ближе, и Мэри подалась вперёд и обняла его.

— Не обижай меня, пожалуйста, — прошептала она тихонько, и его сердце сжалось остро и болезненно.

— Не буду, — шёпотом ответил он, ложась с ней рядом, правда, пока поверх одеяла. Некоторое время они лежали так, обнявшись, и Ойген уже начал засыпать — и мёрзнуть, и подумал, что надо бы укрыться, а для этого переодеться, когда Мэри вдруг встревоженно спросила:

— У тебя проблемы? Опять с полицией? Но почему?

— Что? — Ойген встряхнулся, просыпаясь, и открыл глаза. — Нет, почему ты так решила?

— Но как же, — Мэри смотрела на него очень встревоженно. — Ты сам сказал, что она отличный юрист и срочно тебе понадобилась. Я же знаю, как это бывает, это серьёзно, да?

— Бастет, — пробормотал Ойген, недоумённо посмотрев на неё. Да что с ней не так? Хотя нет, вздохнул он, это «не так» было с ним и Рабастаном, с их почти невыдуманной биографией. — Мэри, — он потёр лицо руками, просыпаясь окончательно. — Юристы нужны далеко не только для решения проблем с полицией. И не столько. Любой разумный человек, ведя составляя и подписывая контракты, обращается к юристу за консультацией. Вообще любой нормальный человек свои имущественные дела ведёт с их помощью — даже если это не касается недвижимости. Я не заполнял сам декларацию о доходах — и я не составляю сам контракты. Просто потому что не умею. Понимаешь?

— Ну… да, наверное, — она смутилась. — Но я просто… я волнуюсь за тебя. У тебя уже есть такие серьёзные контракты?

— Не у меня — у Джозефа, — возразил Ойген. — Я ему немного помогаю. Но, на самом деле, какая разница, серьёзные они или не слишком? Мэри, любой договор должен быть выверен — и если этого не сделаешь ты, последствия потом могут быть неприятны. И ты потеряешь то, что мог бы получить. Мэри, да ты и сама это знаешь, прости, если напоминаю о неприятном.

— Пожалуй, — она вздохнула. — Просто это со стороны так странно. Я не думала об этом вот так.

— Мне казалось… — он осёкся. Она не так давно успокоилась, и лучше сейчас о таких вещах не начинать, да у него настроения сейчас не было. — Не важно. В общем, полагаю, это самая обычная практика. А теперь давай спать, — он сжал её плечо и встал. — Пойду переоденусь, — предвосхитил он её расстроенный вопрос, — в пижаму и сразу вернусь.

«И будильник. Надо поставить будильник», — напомнил он себе. Ему-то было на работу к четырём — но Мэри ждали там к полудню, и существовал отнюдь не призрачный шанс, что после такой ночи они проспят.

Они действительно проснулись от звонка будильника в половине одиннадцатого — и Ойген, зайдя в их с Рабастаном комнату, чтобы одеться, с удивлением обнаружил Рабастана сидящем за компьютером. Тот, правда, то ли не заметил его, то ли не стал замечать, и Ойген не стал его трогать, переодевшись и спустившись вниз готовить завтрак. Мэри была тихой, но казалась умиротворённой и ластилась, всё время норовя его коснуться, и он отвечал ей, с некоторым трудом, правда, удерживаясь просьбы не курить — или хотя бы делать это чуть поменьше, что стало бы куда большим выражением нежности и приязни, чем эти касания. Но он точно знал, что она его не услышит, и всё, чего он добьётся — это того, что она опять расстроится. Но сейчас он точно не был готов её расстраивать. И он терпел — но, проводив Мэри, тут же поднялся к Рабастану и, усевшись на свою кровать, окликнул его и спросил:

— С тобой можно поговорить?

— Сейчас, — отозвался тот, и Ойген послушно покивал и, посидев немного, спустился вниз, в гостиную. Включил ВВС и, больше слушая, чем смотря новости, открыл один из шкафов и достал из стоящей внизу неприметной коробки несколько небольших книг в мягкой обложке. «Вынужденный брак», «Цунами неутолимой страсти», «Иди за своим сердцем», «Твоя навеки», «Обречённая тебе» и даже «Ты же… лошадь!» — гласили названия. Последнюю книгу Ойген тут же сунул назад, а вот одну из остальных открыл на середине — наугад. Полистал… Длинные мягкие локоны, большие глаза, трепещущие ресницы, бледнеющие лица, пересыхающие от страсти рты… он понимал, зачем Мэри это читает. И понимал, что, видимо, он сам внешне подходит под описываемый там типаж. Они все там были, как на подбор, тонкие и нежные, но сильные, с огромными глазами и роскошнейшими шевелюрами. И ему было грустно от того, что Мэри, как и десятки других, просто хотела обманываться, погрузившись в чтение и чувствуя себя одной их этих пустых героинь, как бы ни было несправедливо к ней зеркало.

— Ты всё же решил их почитать? — услышал Ойген голос Рабастана и, вернув книги в коробку, обернулся:

— Так… листал.

— Я слышал, что она нашлась, — сказал Рабастан, подходя поближе. — Ты знаешь, что случилось?

— Да, — сказал Ойген со вздохом — и, пересказав ему ночные события, закончил недоумевающим: — Я всё понимаю, но привыкнуть к таким вещам не могу. У магглов же здесь это привычная практика — к юристам обращаются едва ли не чаще, чем у н… в волшебном мире. Но, наверное, не в мире таких, как Мэри. Я никогда не задумывался, но, пожалуй, будь она полукровкой, работающей в дешёвом кафе, она, наверное, отреагировала бы примерно так же.

— Не совсем. Я думаю, если ты спросишь её об особенностях заключённых ею договоров, — Рабастан кивнул в сторону стопки счетов на одной из полок, — она не найдёт ответа. Едва ли она их читала, и уж тем более поняла. Слова здесь не так дороги: магический контракт нельзя без последствий нарушить. Вернее, — он чуть усмехнулся, — это очень сложно. И опасно. Здесь всё намного проще. Она не любопытна и доверчива — чему ты удивляешь?

— Порой мне кажется, что в этом её главная проблема, — заметил Ойген.

— Зато ей жить спокойно, — пожал плечами Рабастан. — А тут ты. Пытаешься достать её из раковины, в которую она залезла. Ловил когда-нибудь рачков? На море? Знаешь, такие мелкие, в витых ракушках?

— Отшельники, — улыбнулся Ойген. — Мы их называли так… ловил, конечно.

— Тогда ты знаешь, что чем сильнее его пытаться выколупать оттуда — тем он глубже забивается. Они меняют раковины иногда — но так, чтобы никто не видел, а главное — они без них не могут. Оставил бы ты её в покое вместе с её ракушкой, — закончил он — и спросил: — Теперь ты её жалеешь?

— Мне стыдно, да, — ответил Ойген. — И ужасно её жаль. Но так нельзя жить дальше… я думаю, однажды мы крупно поссоримся, и можно будет съехать. Я… признаюсь, я хотел сначала сделать так, чтобы она сама меня бросила — но…

— Оставь её в покое, — повторил Рабастан.